Тайный вояж Гоголя

Однако в его произведениях фигурируют волынские города и местечки. Прежде всего это касается Дубно. Ведь главные события повести «Тарас Бульба» происходят почему-то именно в этом городе. Тарас Бульба вместе с казаками пытается взять штурмом Дубно. Правда, это ему не удается. Но под стенами этого города он убивает своего младшего сына Андрия.

При случае стоит отметить, что нет никаких сведений о том, что Дубно штурмовали казацкие войска где-то в канун восстания Острянина и Гуни, как это подается в «Тарасе Бульбе». Нет сведений и о наездах казаков на этот город в XVI, а тем более в XV ст. (а именно такая хронология событий приводится в этой повести). Известны разве что татарские нападения на Дубно. Правда, во времена Хмельнитчины волна казацких восстаний докатилась до этого города. Летом 1648 г. сюда временно вошли отряды Максима Кривоноса. Под Дубно произошли столкновения полковника Крысы с королевскими войсками. 5 июня 1651 г. один из казацких отрядов внезапным ударом выбил польские войска из города. Позже под ним происходили мелкие столкновения между казаками и польскими войсками. То есть чего-то такого, что описано в повести «Тарас Бульба», под Дубно в действительности не происходило.

О каком-либо штурме казаками Дубно не говорят и казацкие летописи, к которым мог обращаться Гоголь. А то, что Гоголь работал с ними, можно не сомневаться. Он даже сам об этом говорит в «Тарасе Бульбе». Но почему именно Дубно выбирает Гоголь для своего эпического повествования?

Кстати, стоит отметить, что описания некоторых деталей в повести, касающихся Дубно, дают основания говорить о возможном пребывании писателя в городе. В произведении идет речь о мощной Дубенской крепости. А Дубенский замок во времена Гоголя производил сильное впечатление. Упоминаются в повести и подземные ходы. Действительно, в замке существовали большие подземелья. Гоголь мог их увидеть. Говорится в «Тарасе Бульбе» и о большом католическом костеле в Дубно. Вероятно, имелся в виду костел бернардинцев. По крайней мере описания, приведенные в повести, вроде бы указывают на это культовое сооружение.

Кроме Дубно, в произведениях Гоголя фигурируют еще два волынских местечка — Шумск и Радивилов. Упоминание о Шумске встречается в повести «Страшная месть», вошедшей в состав второй книги «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Там читаем: «Вдали блеснули верхушки церквей. Но это не Канев, а Шумск. Изумился колдун, видя, что он заехал совсем в другую сторону. Погнал коня назад к Киеву, и через день показался город; но не Киев, а Галич, город еще далее от Киева, чем Шумск, и уже недалеко от венгров». Шумск возникает как-то немотивированно. Это было небольшое местечко. По крайней мере между Каневом и Киевом, с одной стороны, и Галичем, с другой, существовало немало других интересных городов, где бросались в глаза православные церкви, — Заслав, Острог, Кременец и т.п. А выбирается почему-то неприметный Шумск.

Но дело в том, что это местечко находилось близ Дубно — на расстоянии каких-то сорока километров. Гоголь мог ехать в Дубно через Шумск. В этом городке была почтовая станция. Соответственно, через него проходил почтово-гужевой тракт, который из Киева тянулся вплоть до границы в Радивилове. Что касается «верхушек церквей», которые блестели в Шумске, то, вероятно, это были купола старинного храма Святой Троицы (сначала православного, потом униатского). Вскоре эту церковь разобрали. Православный приход перебрался в помещение францисканского костела, построенного в 1715 г. А на месте Троицкой церкви построили неоготический костел. Во времена советской власти этот костел разрушили. Потом восстановили уже в независимой Украине. Находится он на возвышении, и его было видно с разных концов Шумска. Можно только представить, как выглядели здесь когда-то купола Троицкой церкви — они виднелись издалека. Похоже, это врезалось в память Гоголю. И нашло отражение в «Страшной мести».

Упоминается у Гоголя, как уже отмечалось, еще одно волынское местечко — Радивилов (или Радзивиллов). О нем говорится в первой редакции «Тараса Бульбы». Здесь речь идет о каком-то католическом Радзивиловском монастыре: «Запорожцы, как бы пируя, протекали путь свой, оставляя за собою пустые пространства. Нигде не смел остановить их отряд польских войск: они были рассеваемы при первой схватке. Ничто не могло противиться азиатской атаке их. Прелат, находившийся тогда в Радзивиловском монастыре (выделение наше. — П. К.), прислал от себя двух монахов с представлением, что между запорожцами и правительством существует согласие и что они явно нарушают свою обязанность к королю, а вместе с тем и народные права».

Вообще первое упоминание о Радивилове относится к 1564 г. Тогда этот населенный пункт упоминается как имение виленского воеводы Николая Хритофора Радзивилла Черного.

В 1672 г. местечко проездом осмотрел французский дипломат, немец по происхождению Ульрих фон Вердум, который записал в своем дневнике такое: «...Через равнину, на которой расположены Броды, а дальше через холм и красивый еловый лес до Радзивилова одна миля. Этот маленький городок также принадлежит пану Конецпольскому. Расположен в поле, окружен со всех сторон еловым лесом, на берегу озера, образованного маленькой речкой, которая здесь протекает. В местечке есть папский костел и русская церковь, но всего 50 или 60 домов».

Во времена Гоголя в Радивилове проживало немало польских шляхтичей. Некоторые из них стали участниками польского Ноябрьского восстания 1830-1831 гг., погибли и были похоронены на местном кладбище. Здесь был католический костел. Писатель мог трактовать город как ячейку польскости и, додумывая, выдумал какой-то католический Радивиловский монастырь, настоятель которого вроде бы захотел вступить в переговоры с казаками.

Более широкое упоминание о Радивилове, точнее его таможне, встречаем в сохраненных фрагментах второго тома «Мертвых душ»: «В то самое время, когда Чичиков в персидском новом халате из золотистой термаламы, развалясь на диване, торговался с заезжим контрабандистом-купцом жидовского происхождения и немецкого выговора, и перед ними уже лежали купленная штука первейшего голландского полотна на рубашки и две бумажные коробки с отличнейшим мылом первостатейнейшего свойства (это мыло было то именно, которое он некогда приобретал на радзивиловской таможне (выделение наше. — П. К.); оно имело, действительно, свойство сообщать непостижимую нежность и белизну щекам изумительную), в то время, когда он, как знаток, покупал эти необходимые для воспитанного человека продукты, раздался гром подъехавшей кареты, отозвавшийся легким дрожаньем комнатных окон и стен, и вошел его превосходительство Алексей Иванович Леницын». Как видим, упоминание о Радивиловской таможне имело конкретный характер. Радивилов находился на границе между Российской и Австрийской империями. Здесь была таможня, о которой и писал Гоголь.

Но, похоже, что еще до заграничных поездок Гоголь посетил Волынь. Должно было это произойти в конце 20-х или начале 30-х годов ХІХ ст., до того, как он написал «Страшную месть» (1831) и «Тараса Бульбу» (1834).

В петербуржских адресах Гоголя в указанный период есть несколько «разрывов» — с июля до конца 1829 г., с мая по август 1831 г., а также с мая 1832-го по лето 1833 г. В отмеченные промежутки времени у Гоголя не было постоянного жилья в Петербурге. И он вполне мог оказаться в то время на Волыни.

Что привело писателя в этот край — можно только догадываться. Вообще говоря, это было интересное время в жизни Гоголя. Писатель пытался сделать столичную карьеру. Сначала надеялся стать знаменитым литератором. Опубликованная им в 1829 г. поэма «Ганц Кюхельгартен» имела негативные отзывы. Гоголь даже скупил в книжных магазинах ее экземпляры и сжег. При этом вынужден был выложить немало денег. Не исключено, залез в долги.

Не удалось ему и стать актером. Гоголь надеялся, что именно такая карьера обеспечит ему безбедное существование. Тем более что у него был определенный актерский опыт еще со школьных лет. Да и отец его писал и ставил пьесы в домашнем театре Дмитрия Трощинского. Однако пробы, которые организовали Гоголю в Большом театре, показали его непригодность к актерской профессии. Будущий классик это осознал и отказался выступать на сцене.

Единственное, что «светило» Гоголю, — карьера мелкого чиновника. Но это не давало больших денег, не говоря уже о славе. Поневоле вспоминается гоголевская повесть «Шинель», где писатель изобразил неприглядную чиновническую жизнь.

Летом 1829 г. Гоголь отправляется в Германию, в Любек. Но уже в сентябре возвращается в Петербург. Этот поступок он объяснял очень путано: то будто бы Бог указал ему путь в чужую землю, или что причиной этого была безнадежная любовь. Путешествие, соответственно, требовало денег, которых у Гоголя не было. Единственное, на что он мог рассчитывать, — это помощь матери. Правда, последняя уже и так много потратила на своего непутевого сына Никошу.

Именно к тому времени относится «странное» свидетельство Фаддея Булгарина о начале чиновнической карьеры Гоголя. Незадолго после смерти писателя, 21 марта 1852 г., Булгарин писал неизвестному адресату такое: «Гоголь в первое свое пребывание в Петербурге обратился ко мне, через меня получил казенное место с жалованьем и в честь мою писал стихи, которые мне стыдно даже объявлять». А через два года он «разродился» такими воспоминаниями в издании «Северная пчела» (1854 р., № 175): «В конце 1829 или 1830 г., хорошо не помню, один из наших журналистов (имелся в виду сам Булгарин. — П. К.) сидел утром за литературною работою, когда вдруг зазвенел в передней колокольчик и в комнату вошел молодой человек, белокурый, низкого роста, расшаркался и подал журналисту бумагу. Журналист, попросив посетителя присесть, стал читать поданную ему бумагу — это были похвальные стихи, в которых журналиста сравнивали с Вальтер Скоттом, Адиссоном и т. д. Разумеется, что журналист поблагодарил посетителя, автора стихов, за лестное об нем мнение, и спросил, чем он может ему служить. Тут посетитель рассказал, что он прибыл в столицу из учебного заведения искать места и не знает, к кому обратиться с просьбою. Журналист просил посетителя прийти через два дня, обещая в это время похлопотать у людей, которые могут определять на места. Журналист в тот же день пошел к М. Я. фон-Фоку, управляющему III Отделением собств. канцелярии его имп. величества, рассказал о несчастном положении молодого человека и усердно просил спасти его и пристроить к месту, потому что молодой человек оказался близким к отчаянию. М. Я. фон-Фок охотно согласился помочь приезжему из провинции и дал место Гоголю в канцелярии III Отделения. Не помню, сколько времени прослужил Гоголь в этой канцелярии, в которую он являлся только за получением жалованья; но знаю, что какой-то приятель Гоголя принес в канцелярию просьбу об отставке и взял обратно его бумаги. Сам же Гоголь исчез куда неизвестно! У журналиста до сих пор хранятся похвальные стихи Гоголя и два его письма (о содержании которых почитаю излишним извещать); но более Гоголь журналиста не навещал!»

Это свидетельство Булгарина воспринималось неоднозначно. Например, советские авторы считали его грубой клеветой. Ведь ІІІ Отделение царской канцелярии — это тайная полиция, которая должна была выявлять и бороться против «врагов отечества». Особенно активизировалось это Отделение после восстания декабристов. Работа Гоголя в таком учреждении, с точки зрения советских авторов, бросала пятно на биографию Гоголя.

Сам же Булгарин был платным агентом ІІІ Отделения. В то же время пользовался большой популярностью как писатель и журналист. Именно в 1829 г. Булгарин опубликовал роман «Иван Выжигин», который стал первым российский бестселлером.

Правда, каких-то контактов между Гоголем и Булгариным не зафиксировано. Но если последний завербовал Гоголя для работы в ІІІ Отделении, то ни первый, ни второй не были заинтересованы в демонстрации этих контактов. Тем более что Булгарин успел себя «засветить», и о его работе в ІІІ Отделении знали представители российского культурного истеблишмента, в частности Пушкин.

Действительно, между Гоголем и Булгариным было много общего. И один, и другой не были россиянами. Первый — украинец, второй         — поляк. Хотя говорить о польском происхождении Булгарина несколько проблематично. Род его по родительской линии был албанского происхождения, родился он на территории Беларуси. Польский литератор Осип Пшецлавский, который хорошо знал Булгарина, считал его белорусом. И Булгарин, и Гоголь хотя и стали русскими писателями, но далеко неблестяще владели русским языком. И один, и другой демонстрировали «двоедушие»: шатание между российской имперскостью и своим национальным происхождением. Можно найти немало общих моментов в творчестве этих двух писателей. Например, упоминавшийся роман Булгарина «Иван Выжигин» считают предтечей «Мертвых душ». Гоголь интересовался личностью Ивана Мазепы, даже написал небольшое произведение «Размышления Мазепы». Вместе с тем Булгарину принадлежит роман «Мазепа», где он в достаточно позитивном свете изобразил украинского гетмана. В 1829 г. Булгарин напечатал негативную рецензию на антипольский роман «Юрий Милославский», за что был посажен на гауптвахту по указанию самого царя. А Гоголь в «Ревизоре» иронично говорит об этом произведении.

На агентурную работу Гоголя указывает «странное» поведение писателя за рубежом, в частности в 1836-1639 гг. Там он получал неплохие денежные дотации от царского двора. Например, 30 октября Гоголь пишет Василию Жуковскому: «Я получил данное мне великодушным нашим государем вспоможение. Благодарность сильна в груди моей, но излияние ее не достигнет к его престолу. Как некий бог, он сыплет полною рукою благодеяния и не желает слышать наших благодарностей; но, может быть, слово бедного поэта дойдет до потомства и прибавит умиленную черту к его царственным доблестям». Это «воспоможение» составляло 5000 рублей — достаточно значительная на то время сумма. Для сравнения — гимназический учитель в то время получал в год около 300 рублей. Кроме того, Гоголь имел еще дотации от государыни-императрицы. Было ли это «воспоможение» за литературную деятельность? Формально            — да. Но деньги могли даваться совсем за другие дела. Например, в разгар польского восстания 1830-1831 гг. Булгарин получил бриллиантовый перстень от царя (вроде бы за «Ивана Выжигина»). При этом в письме Александра Бенкендорфа, шефа ІІІ Отделения, отмечалось: «При сем случае государь император изволил отозваться, что его величеству весьма приятны труды и усердие ваше к пользе общей и что его величество, будучи уверен в преданности вашей к его особе, всегда расположен оказывать вам милостивое свое покровительство». Не напоминает ли это чем-то ситуацию с Гоголем, которому дают серьезное «воспоможение»?

Кстати, именно по получении «воспоможения» от царя Гоголь резко начал входить в доверие к польским эмигрантам, которые выступали против российского самодержавия, — сближается с Петром Семененко и Иеронимом Кайсевичем, католическими ксендзами, которые были участниками восстания 1830-1831 гг. и эмигрировали за границу. Осенью 1837 г. они нелегально прибыли в Рим, чтобы вербовать сторонников для своего наставника Богдана Янского, друга Адама Мицкевича. Там же оказался и Гоголь. Так совпало?

И Семененко, и Кайсевич считали Гоголя своим, сторонником Польши и католицизма. Кайсевич писал в своем дневнике: «Познакомились с Гоголем, одаренным великорусским писателем, который выразил большое расположение к католицизму и к Польше, осуществил даже успешное путешествие в Париж, чтобы познакомиться с Мицкевичем и Богданом Залеским». Также Кайсевич и Семененко 7 апреля 1838 г. писали Янскому по поводу Гоголя: «Гоголь недавно посетил нас, назавтра — мы его. Мы беседовали у него на славянские темы. Что за чистая душа! Можно про него сказать с Господом: «Недалек ты от царства Божьего!» Много говорили об общей литературе. Мы обстоятельнее высказались о том, о чем в той прогулке на виллу говорили друг с другом лишь намеками. Удивительное он нам сделал признание. В простоте своего сердца признался, что польский язык звучит лучше, чем русский». На фоне антипольских высказываний, которые мы встречаем в повестях «Страшная месть» и «Тарас Бульба», такие рассуждения кажутся, мягко говоря, необычными. Или вот еще один отрывок из письма Кайсевича и Семененко к Янскому от 12 мая 1838 г.: «С божьего соизволения, мы с Гоголем очень хорошо столковались. Удивительно: он признал, что Россия — это розга, которою отец наказывает ребенка, чтоб потом ее сломать. И много-много других очень утешительных речей». Такие высказывания совсем не отвечают тому, что Гоголь писал о России во второй редакции «Тараса Бульбы» и «Мертвых душах». Сомнительно, что Кайсевич и Семененко это выдумали. Ведь указанные факты приводились ими в деловой переписке, где корреспондентам не было смысла фантазировать.

Где же Гоголь был искренним — в беседах с польскими эмигрантами или в своих произведениях? Похоже, все-таки в произведениях. А раз так, для чего же Гоголь входил в доверие к польским эмигрантам и говорил вещи, которые им импонировали? Не выполнял ли он здесь роль информатора ІІІ Отделения?

Но вернемся к концу 1829 г. Гоголь тогда, как уже говорилось, оказался без денег. О нем, вероятно, знали в ІІІ Отделении — ведь еще в Нежинской гимназии он проходил по «делу о свободомыслии». Вероятно, сотрудники тайной полиции имели информацию, что Гоголь склонен к штукарству; а если надо, умеет умело скрывать свои намерения. По крайней мере так часто характеризовали писателя люди, которые знали его. То есть он был почти идеальным объектом для вербовки.

Гоголя, вероятно, использовали для сбора информации относительно «польских дел». Ведь Булгарин, который привел писателя в ІІІ Отделение, хорошо ориентировался в них. Сам же Гоголь мог выдавать себя за потомка польских шляхтичей. Еще его дед, Афанасий Яновский, чтобы получить дворянство, начал доказывать, что будто бы происходит от наказного гетмана Правобережной Украины, которому польский король Ян Собеский за службу дал поместье, а следовательно, и наделил шляхетством. Соответственно, он начал писаться Гоголь-Яновский. Николай Гоголь незадолго после того, как оказался на работе в ІІІ Отделении, отбросил аутентичную часть своей фамилии Яновский и начал именоваться просто Гоголем. То есть сохранил вымышленную благородную часть фамилии. Здесь также стоит отметить, что настоящий род Гоголей корнями уходит на Волынь. Его представители занимали в этом крае высокие положения. Конечно, об этом знала местная шляхта и могла воспринимать писателя как «своего».

Информация о том, что происходит в среде польской шляхты, царскому режиму была очень нужна. Ведь эта шляхта была «инородным телом» в составе Российской империи. Имея широкие права, она проявляла при этом недовольство царским режимом. В ее среде вызревала идея восстания.

Одним из мощных центров польского шляхетского движения была Волынь. Здесь в Кременце действовало созданное поляками высшее учебное заведение — Высшая Волынская гимназия. Польские культурные влияния, инспирировавшиеся этим заведением, давали знать о себе и на Волыни, и за ее пределами. В соседнем Дубно действовали польские масонские организации.

Вероятно, осенью 1829 г. Гоголь оказался на Волыни и пытался выведать планы крамольных поляков. Об этом он «проболтался» в «Страшной мести». Одно из первых предложений произведения звучит так: «Приехал на гнедом коне своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Перешляя поля, где поил он семь дней и семь ночей королевских шляхтичей красным вином». Микитка является эпизодическим персонажем произведения. Закономерно возникает вопрос: почему Микитке такая честь? Фактически с него начинается произведение. Нет ли здесь намека, что самому Гоголю пришлось поить вином польских шляхтичей, входя к ним в доверие. А выпить вина писатель любил.

Антигероем повести является колдун, совершающий разные злодеяния. Но, оказывается, что не наибольшим ли грехом является его «тайное предательство», которое заключается в заговоре с врагами православной веры: «Не за колдовство и не за богопротивные дела сидит в глубоком подвале колдун. Им судия Бог. Сидит он за тайное предательство, за сговоры с врагами православной русской земли продать католикам украинский народ и выжечь христианские церкви».

Гоголь мог рассматривать поляков как «изменников», которые хотят погубить «землю русскую», в частности украинский народ. Среди волынских шляхтичей, которые стремились восстановить независимость Польши, было немало «оборотней» — людей украинского происхождения, которые «стали поляками». Таким, собственно, и предстает колдун в «Страшной мести».

Есть в повести один откровенно антипольский эпизод — и хотя он небольшой по размеру, но Гоголь приводит его как отдельную восьмую главу. Автор будто хотел подчеркнуть важность этого эпизода. Хотя в действительности он не играет какого-то большого значения в сюжетной канве повести — по крайней мере без него можно было обойтись. Не является ли этот эпизод определенным намеком? Вот как он звучит у Гоголя:

«На пограничной дороге, в корчме, собрались ляхи и пируют уже два дни. Что-то немало всей сволочи. Сошлись, верно, на какой-нибудь наезд: у иных и мушкеты есть; чокают шпоры; брякают сабли. Паны веселятся и хвастают, говорят про небывалые дела свои, насмехаются над православьем, зовут народ украинский своими холопьями и важно крутят усы, и важно, задравши головы, разваливаются на лавках. С ними и ксенз вместе. Только и ксенз у них на их же стать: и с виду даже не похож на христианского попа. Пьет и гуляет с ними и говорит нечестивым языком своим срамные речи. Ни в чем не уступает им и челядь: позакидали назад рукава оборванных жупанов своих, и ходят козырем, как будто бы что путное. Играют в карты, бьют картами один другого по носам. Набрали с собою чужих жен. Крик, драка!.. Паны беснуются и отпускают штуки: хватают за бороду жида, малюют ему на нечестивом лбу крест; стреляют в баб холостыми зарядами и танцуют краковяк с нечестивым попом своим. Не бывало такого соблазна на русской земле и от татар. Видно, уже ей Бог определил за грехи терпеть такое посрамление! Слышно между общим содомом, что говорят про заднепровский хутор пана Данила, про красавицу жену его... Не на доброе дело собралась эта шайка!»

Если отбросить карикатурность этого повествования, то поневоле возникает вопрос, не является ли это изображением «крамольных разговоров», которые вели польские шляхтичи, готовясь к «наезду» — Ноябрьскому восстанию. В его подготовке и организации заметную роль играли католические священнослужители. Поэтому и Гоголь изображает ксендза как одного из организаторов наезда.

Надо отметить, что «Страшная месть» писалась во время этого восстания или незадолго после него. Отсюда антипольская направленность произведения. И в то же время впечатление от волынского путешествия писателя, когда ему приходилось общаться с местными шляхтичами. Наиболее непосредственно эти впечатления отразились в «Страшной мести», потом «переосмыслено» — в «Тарасе Бульбе». Кстати, известный критик Виссарион Белинский совмещал эти два произведения. И был прав.

Еще один возможный намек на волынское путешествие Гоголя содержится в «Тарасе Бульбе»   — это упоминания о т. н. ковенском воеводе, который был отцом польской панночки, в которую влюбился Андрий. В действительности никаких ковенских воевод никогда не существовало. А Ковно (Каунас) было небольшим местечком на поприщах Литвы. Но, направляясь из Петербурга на Волынь и назад, Гоголь, возможно, проезжал через Ковно. У него могли появиться определенные впечатления от этого города, и он решил по-своему отразить их в «Тарасе Бульбе».

Во время Ноябрьского восстания вероятный вербовщик Гоголя для работы в ІІІ Отделении Булгарин был обласкан царем. Уже говорилось, что ему был подарен дорогой бриллиантовый перстень. Хотя перед этим Булгарин оказался в опале и его даже хотели отправить служить в казацкие войска. Похоже, в этой ситуации он оказался ценным кадром. Гоголь в этот период тоже резко идет вверх. Он из никому неизвестного пришельца в Петербург, эдакого «гадкого утенка», становится лебедем — оказывается на государственной службе, знакомится с представителями петербуржской культурной элиты. Впоследствии появляются «Вечера на хуторе близ Диканьки», благодаря которым Гоголь становится звездой тогдашней русской литературы. Не посодействовали ли этому его шефы из ІІІ Отделения? Гоголь мог стать для них ценным информатором, донося о том, что происходит в среде российской культурной элиты. Агентурную работу Гоголя «выдают» его знаковые произведения — «Ревизор» и «Мертвые души». Там описываются вещи, которыми занималась тайная полиция в Российской империи.

Вообще вокруг «Ревизора» происходило немало удивительных вещей. Произведение, в котором критиковались имперские порядки и которое негативно воспринимался в правительственных кругах, почему-то было поддержано самим царем Николаем. И именно после появления «Ревизора» Гоголь выезжает за границу, получая пособие от государыни-императрицы и царя-батюшки. Не «засветил» ли себя писатель «Ревизором» в среде петербуржского истеблишмента? Поэтому в 1836 г. его отправляют в Европу поработать в среде польских эмигрантов. То, что он общался с ними, не было большим секретом. Если бы такие вещи делал простой обыватель Российской империи, не агент ІІІ Отделения, к нему, вероятно, со стороны царской власти были бы большие претензии. Но к Гоголю претензий не было.

Конечно, царская охранка, как и любая тайная полиция, пыталась не «светить» своих агентов — особенно агентов ценных. Поэтому найти прямые доказательства сотрудничества Гоголя с ІІІ Отделением проблематично. Но есть свидетельство Булгарина, есть немало загадочных моментов биографии писателя. В конце концов, есть его произведения. Последние — это зашифрованная биография автора. Просто их надо расшифровать.