Вертикаль Григория Фальковича

Для меня лично поэт Григорий Фалькович, так сказать, начался с подборки в «Литературной Украине», где ведущей темой был Бабий Яр. Высокий трагизм, который венчался катарсисом, не мог не поразить, и я разыскала человека, литературное имя которого прежде ни о чем мне не говорило: возникла насущная необходимость познакомиться. С тех пор прошло почти двадцать лет... Поэт Григорий Фалькович остался верен своим глубинным установкам: в плоти украинского слова, текучего и емкого, воссоздавать обращение души к иудейскому мировоззрению, в основе которого — ценности, которые мы называем общечеловеческими.

В то же время эти установки, на первый взгляд, довольно парадоксальные, якобы провоцирующие определенный внутренний конфликт. Однако в случае с Григорием Фальковичем этого не произошло. Здесь уместной будет цитата из Юрия Шевелева: «Украинские евреи, если они действительно духовно, а не пометкой в паспорте украинские и духовно богатые, — а таких немало, желанны и приветствуемы не потому или не только потому, что они талантливы, но и потому, что они в чем-то другие... Вовсе не требуем от евреев Украины, чтобы они перестали быть евреями, утратили свое «я». Они пришли к нам, стали нашими, не перестав быть собой... Это программа единства, а не ассимиляции, растворения в украинском море. Здесь перед нами программа многокрасочности культуры, многокрасочности в единстве».

В моем представлении поэты остаются пташками Божьими. У них — птичьи права в этом «прекраснейшем из миров». И поэт только тем и держится, что во всякое время должен наращивать воздушные корни: они и являются той вертикалью, без которой, собственно, не выжить ни в одной ипостаси.

Так вот, о вертикали Григория Фальковича. Его поэзия удивительным образом балансирует между сакральным и профанным, между будничным и абсолютным, творя координаты пограничья, межмирья, межголосия.
«Блукає сторож, нипає
по саду —
Пенсійну відпрацьовує
посаду.
Чи ж то не я, космічний
споглядач,
Кружляю по орбітах
сонних дач —
У київській туманностім’якій,
Та й стережу всесвітнійсупокій.
...За віщо цей коштовний подарунок,
Ця пауза між неба
і землі —
Хтозна, чи за минуле
розрахунок,
Чи за майбутні болі
та жалі».
(«Блукає сторож...»)

Эта поэзия максимально воплощает основополагающие принципы письма Григория Фальковича: от факта якобы бытового, чуть ли не второстепенного — параболическая дуга постижения земного и вместе с тем Божьего существа, человека. Здесь все — начиная с лексического уровня, где слова «сторож», «пенсионная должность», — подвергаются переосмыслению, становятся своеобразной вехой трансцендентного. Так тема жизни и смерти, магистральная у этого поэта («Чи я умер, чи вже задеревів...», «Бабин Яр», «Щоранку о п’ятій...» и т. п.), приобретает измерение космическое, опирающееся на глобальную ответственность. И в этом смысле в частности стих без названия «Я умер і упав. І душа одлетіла од тіла...» с посвящением дочери Марине является настоящим шедевром.

Поэт Григорий Фалькович появился в украинской литературе в чрезвычайно интересный момент развития нашего общества. В определенном смысле мне бы не хотелось акцентировать на этническом происхождении этого литератора, но с другой стороны, об этом стоит упомянуть. Ни Леонид Первомайский, ни Савва Голованевский, ни Абрам Кацнельсон, ни... — кто еще был украинским поэтом еврейского происхождения? — не могли позволить себе и думать о том, о чем ныне пишет Г. Фалькович. Эту триединую проблему можно очертить следующим образом: во-первых, художническое осмысление раздвоенности еврейской души в рассеянии, ее почти извечной разорванности, а во-вторых, воссоздание контроверсийных моментов в отношениях украинцев и евреев («Звитягу коси колисали...», «Вже зведено курки...», «Прала в річці, поза домом...», «Не від фараонів ми тікали...» и др.), и, в-третьих (повторюсь) — воплощение именно в украинском слове движения к духовному еврейству.

Разномирность неродственных народов, в данном случае украинского и еврейского, так или иначе находится в своеобразной интерференции — на примере творчества Г. Фальковича мы встречаемся именно с этим феноменом. Условно говоря, двойственность мира еврея (а у украинца — своя двойственность) может быть разной: деструктивной и конструктивной. В случае Г. Фальковича — это двойственность творческая: синтез украинского лиризма и еврейской скорби, ощущения катастрофизма. Согласно романтическому наставлению, миссия поэта, язык поэта — сакральный, акт творчества — священный чин. Как художник, то есть человек, который общается со своим Богом с помощью поэтического слова, наш автор реализует потребность своей внутренней свободы через украинский язык. Реализует свою свободу в рассеянии, на земле, которая стала Родиной еще его прапрапредкам. Через творчество Г. Фальковича имеем увеличение украинского мира, именно через его поэтическую озвучение собственных поисков, тревог и надежд, поисков, тревог и надежд своего народа.

Блестящая звукопись, авторское словотворчество (особенно — в поэзии для детей, которая также представлена в Избранном), интонационная точность языковой картины — все это свидетельствует, что «на пересечении содержания и формы» Григорий Фалькович создает вертикаль, без которой жизнь теряет смысл, а душа — бессмертие. «Высшей целью духовной жизни является не накопление массы информации, а переживание священных моментов» (Авраам-Иошуа Гешель).