Время и те, кто против него

Национальный музей литературы был усыпан созвездием литературного Млечного Пути. Интеллектуалы, вооруженные критическим словом, поздравляли «фиксатора эпохи» — Михаила Слабошпицкого — с еще одним «зеркалом», которое вместило лица двух столетий.

КНИГА, КОТОРАЯ ОТРИЦАЕТ ФАТАЛЬНОСТЬ БЫТИЯ

Первое зеркало воспоминаний, которое автор презентовал весной, — «Протирання дзеркала». Однако теперь Михаил Слабошпицкий, будто бы протерев запущенные зеркала, показывает читателю тени, четкие очертания фигур ХХ века, а также и тех, кто перешел границу между эпохами и оказался в новом времени.

Михаил Слабошпицкий называет себя «коллекционером людей», но коллекционером в его книге выступает скорее не он сам, а злосчастное время, которое словило в сети фатум светочей. Задание времени красной чумы — укротить строптивых или столкнуть в бездну. Прошлый век, который у Украины украла Московия, коллекционировал сломленных и мертвых. Михаил Слабошпицкий своей книгой отрицал фатальность бытия, потому что вывел на горизонт читательского созерцания пассионариев, которые пошли не за, а против; не благодаря, а вопреки.

Автор о своей книге говорит коротко: «Это то, чего вы не прочитаете в истории». То есть речь идет о невиданном и неслыханном, о закулисном, но это никоим образом не дрязги или что-то маргинальное.

«СУБЪЕКТИВНОСТЬ — ЭТО РАЗМЫШЛЕНИЯ МУДРЕЦА И ПОИСКИ ОТВЕТОВ НА ИЗВЕЧНЫЕ «ПОЧЕМУ»

Мемуары как литературный жанр являются контроверсионными, они сталкивают несовместимое, над ними витает неоднозначность. Одно и то же выглядит в измерениях, между которыми часовая дистанция десятков лет, сталкиваются в победоносном танце документальная достоверность и субъективизм.

Сегодняшний читатель эпохи гарантий и контрибуций, очевидно, хочет быть уверен в том, что его не обманывают, не насаждают собственный иллюзорный мир. Однако не в этом случае. Когда тексты пишут гении, субъективность переплавляется в самую объективную истину. «Есть необходимая субъективность. Ведь субъективный взгляд человека, который является блестящим аналитиком, знает глубинно детали и среду — это уже не тот субъективизм, который мы понимаем привычно, это скорее объективный взгляд отдельных личностей», — заверил Павел Гриценко, языковед и директор Института украинского языка. Субъективность — это размышления мудреца и поиски ответов на извечные «почему», она заключается в выяснении того, как события или фигуры прошлого повлияли на ход истории, на вид нашего бурного сегодняшнего дня.

«Тіні в дзеркалі» не являются лишь «повторением пройденного», потому что это полемика концепций, это дискуссии, которые наследовались. Вспомним хотя бы взгляды интеллектуалов на развитие Украины и писательства, вспомним голос эмиграции. Например, в книге ярко прорисовывается тень Юрия Косача, племянника Леси Украинки, который, как известно, был непоследовательным, симпатизировал европеистам и примыкал к разным кружкам.

Юрий Щербак, украинский дипломат и писатель, заметил, что «Тени в зеркале» — это «замок Кафки с типажами ужасных людей в литературе». Михаил Слабошпицкий не обходит вниманием уродливого и позорного, компромиссов и изломов. «Это монументальная литература с героями и сексотами, праведниками и грешниками», — продолжает Юрий Щербак.

СКВОЗНОЙ КИНЕМАТОГРАФИЗМ КНИГИ

Мемуарные тексты составляют мозаику, заметна пластика образов, современный блестящий рафинированный язык бьет из артезианских источников совершенства и чистоты. «Слабошпицкий пишет диалогически, по-бахтински. Все высокое и патетическое он вдруг дает в другом ключе. Но ключи не залома, а ключи анекдота, какой-то притчи, истории. Трагические высокие ноты о писателях идут бок о бок с повествованиями об аде Энея. Феномен каждого портрета отмечен метафорической фразой. Например, феномен Виталия Коротича — это жизнь «поэта без родины и киевлянина без Киева». Трагедийность и хищничество является метафорическим объединением, которое повествует об отвратительных поступках жены Сосюры, — Марии (Муры). Писатель сравнивает сердце Сосюры с перенаселенной коммунальной квартирой, из которой выплескиваются влюбленность, энергия, либидо», — разлого анализирует Юрий Щербак.

Можно откровенно сказать, что в «Тенях» Слабошпицкого присутствует сквозной кинематографизм, сногсшибательных сюжетов хватило бы сполна для качественной экранизации. Мемуарные воспоминания о прошлом не перечеркивают современное звучание. Интересно, что как квинтэссенцию автор использует индейскую мудрость: «Стремись к мудрости, а не к знанию: знание — это прошлое, а мудрость — будущее».

«В разделе «Классики, классики и я» «я» нужно поставить впереди, — рекомендует Николай Жулинский, директор Института литературы. — Но не потому, что автор имеет гипертрофированное эго, а потому что нас интересует, что об известных фигурах думает сам Слабошпицкий. Его воображение, его субъективность являются бесценными».

«НЕУПРАВЛЯЕМЫЕ», СОХРАНИВШИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК

Богдан Горинь вспомнил имена националистов, которые не вошли в коллекцию «чорвоного часу», которых не сломали. По мнению искусствоведа, Михаил Слабошпицкий четко прорисовывал портреты тех, кто шел против обстоятельств, из идейности которых потом появился на политической арене демократический национализм, который однако не стал отголоском компромиссов. Диссидент отметил, что настоящей бедой, которую наблюдаем на страницах мемуаров, были и есть русскоязычные поэты. Потому что ржавчина чужбинного слова — это болезнь второсортности.

Павел Гриценко показал читателям доминанту. Речь идет о роли литературы в жизни общества. «Но Украину в ХХ веке как будущего субъекта большой геополитики сохранил украинский литературный язык». То есть литература, которая писалась на украинском языке, отважилась на мессианскую роль — сохранить язык нации.

«Среда писательская, которую описывает Михаил Слабошпицкий, будто управляемая и в то же время неуправляемая», — заметил Павел Ефимович. Как раз «неуправляемые» сохранили литературный язык, заявив свою позицию. «Не только ДнепроГЭС, заводы создавали Украину — создавали люди, писатели-пассионарии. Их роль никогда не будет оценена. Потому что это бесценно — идти против времени. Благодаря им в непростых условиях выжил украинский язык. Вспомните хотя бы, как Загребельный воевал за свой лексикон. Существовала же целая система средств недопущения! А Загребельный был острым и неуступчивым. Вспомните язык переводов Николая Лукаша и его «Декамерона». Такие гиганты прошли сквозь пытки и принесли язык в наш век», — лаконично подытожил Павел Гриценко.