«Заговор от ассимиляции»
«Если нам повезет в полный голос заявить о себе в этом в целом безразличном к нам мире, то это мы сделаем именно культурой и литературным словом» — Светлана КОРОНЕНКО![](/sites/default/files/main/articles/27022020/31koronenko2.jpg)
Недавно состоялся творческий вечер писательницы и журналистки Светланы Короненко. Событие собрало много известных гостей — Дмитрия Павлычко, Василия Герасимьюка, Николая Жулинского, Павла Мовчана, Любовь Голоту, Наталью Сумскую... Это была не только презентация новой поэзии, но и украинско-белорусский диалог. В частности, Инна Снарская, писательница родом из Полоцка, которая уже длительное время живет в Полтаве, специально приехала, чтобы зачитать перевод на белорусский стихотворения Светланы Короненко «Замовляння на білоруську мову», который вдохновил ее вернуться к написанию поэзии на родном языке. Узнайте из интервью, какова же история «Замовляння на білоруську мову», которое сейчас собирает тысячи просмотров в соцсетях, как надо возобновлять диалог литературных поколений и когда поэты в Украине смогут быть только деятелями искусства.
«ЕСЛИ ОН СКАЖЕТ, ЧТО МОИ СТИХИ — НЕ ПОЭЗИЯ, БОЛЬШЕ НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ БУДУ ПИСАТЬ»
Мария ЧАДЮК: — Иван Драч опубликовал ваши стихи со своим предисловием, еще когда вам было 18 лет. Расскажите, пожалуйста, как вы вошли в украинскую литературу.
— Стихи я писала еще со школы, но никому не показывала. Что-то печатала позже в районной газете, но, как каждый начинающий, хотела, чтобы их прочитал настоящий поэт и дал профессиональную оценку. Кого тогда из поэтов читали и кто был популярен в Украине? Николай Винграновский, Ирина Жиленко, Борис Нечерда, Иван Драч. Именно к Ивану Драчу я и подошла со своими стихами на каком-то из литературных вечеров. Современный, популярный, очень открытый Иван Драч нравился молодежи. Подумала так: если он скажет, что это — не поэзия, то больше никогда в жизни не буду писать. А он не только сказал, что мои стихи — это поэзия, он написал еще и предисловие, в котором сравнил меня с юным Артюром Рембо и с Василием Чумаком. Такой была моя первая публикация в «Літературній Україні», а поскольку тираж ее был более 80 тыс., то на второй день я, как говорят, проснулась знаменитой (только в зрелом возрасте осознаешь, каким щедрым был тот аванс на всю жизнь от Ивана Драча).
Потом мне рассказывали, что Павло Загребельный, тогдашний председатель Союза, сказал на каком-то союзном пленуме: «Была публикация Короненко. Почему до сих пор не запланирована к изданию ее книга?» Тогдашняя издательская жизнь планировалась на несколько лет вперед. Слова Загребельного тогда много значили. Мою первую книгу «Сузір’я веснянок» мы подготовили буквально за несколько месяцев. Для меня, на то время уже студентки второго курса журфака, это было грандиозное событие. Мои однокурсники до сих пор вспоминают о ней. Сегодняшним молодым, наверное, нереально представить, что тогдашние, а особенно известные писатели в Украине были почти небожителями. Их уважала власть, их книги выходили безумными тиражами, они получали фантастические гонорары (не говорю здесь о диссидентах, это отдельная драматическая страница в истории нашей литературы). В отличие от сегодняшних реалий, когда автор ищет средства на издание книги, потом издательство, а затем думает, как продать или чаще раздарить 100 или 200 экземпляров книги.
В 22 года меня уже приняли в Союз писателей. По-видимому, на то время я была самым молодым членом. Дальше были новые книги, работа на Украинском радио в литературной редакции. В сорок лет я издала первое избранное «Ворожба на віршах» и словно подвела черту под поэзией. Поэзия ушла от меня. Тогда же я почти с вызовом написала, что поэзия — это дело молодых, а у старших — это уже отшлифованное ремесло, где поэзии, свободной, живой и раскованной, нет.
Правда, за это время я издала готический роман «Мертва кров» (сейчас он есть в свободном доступе для чтения в интернете), написала книгу интервью с известным врачом-невропатологом Владимиром Берсеневым, написала немало эссе об украинских писателях, в частности о тайне Марко Вовчок, очень много писала на протяжении 20 лет о Международном конкурсе по украинскому языку имени Петра Яцыка.
Но если не издаешь поэтические книги, о тебе как поэтессе быстро забывают. Так, будто тебя нет в этой литературе. Разве что Иван Малкович опубликовал мои стихи в своей «Антології української поезії ХХ століття. Від Тичини до Жадана» и было несколько переизданий книг с ранними стихами. Мне невесело думалось, что мое поэтическое начало — это уже и преждевременная моя лебединая песня.
«ВЕРНУЛАСЬ РИФМОВАННОЙ И ОЧЕНЬ РИТМИЧНОЙ»
М.Ч.: — Но поэзия к вам вернулась. Как это произошло?
— Как-то так звезды становятся, какая-то сила над тобой ходит, которая дает тебе способность писать или не дает. Кто-либо из поэтов вам это подтвердит. В юности поэзия пришла ко мне нерифмованной, по большей части белым стихом и верлибром (это было естественно для меня, и даже мысли не возникало сесть и начать рифмовать). Рифма казалась мне явлением искусственным, неестественным, которое будто тормозит естественный поток энергетики стиха.
Но в 2016 году поэзия неожиданно вернулась ко мне и вернулась рифмованной и очень ритмичной. Была какая-то невероятная роскошь в этом, временами почти хулиганство и какой-то невероятный кайф — подбирать рифмы, «играться» с ними», выискивая и совмещая самые неожиданные из них. А дальше больше — я начала писать стихи на одну или на две рифмы. Выходило странно, необычно и очень музыкально. Павел Мовчан говорил об одном из стихов, что я в нем к одной рифме подобрала все варианты, которые можно было подобрать. Потом я смотрела учебник Игоря Качуровского по стиховедению, мне было интересно, есть ли там образец стихотворения на одну рифму. Не нашла украинские примеры.
В 2017 году вышел мой сборник «Вірші з осені». Казалось, что это так и останется одна книга, но уже в следующем году вышла «Дебора». А затем мой издатель Михаил Слабошпицкий сказал, что нужно подвести итог определенного этапа и собрать все лучшее — так появились «Містерії».
Некоторые произведения для автора часто становятся знаковыми. Такой была поэма «Дебора», помещенная и в «Містерії». Я прочитала у Владимира Панченко, светлая ему память, литературоведческую статью о поэме «Дебора» М. Бажана, о женщине, которой была посвящена эта поэма, о том, что эта поэма была запрещена... Панченко рассказал невероятный сюжет о встрече через 50 лет уже небожителя Бажана с женщиной, в которую он был влюблен юным мальчишкой. Ему на время встречи было 65, ей — 72. В первый приезд в Москву Бажан не осмелился даже подойти к ее дому; наверное, это страшно, каким тебя увидят через 50 лет, время меняет людей часто до неузнаваемости, но чувства оживают, никуда не деваются... Они переписывались до самой смерти этой удивительной женщины. Никто не знает, что было на самом деле, и, в конце концов, так ли это важно? Когда я читаю эту поэму, каждый раз в зале немая тишина. Каждый слышит что-то свое.
А сейчас для меня знаковым стало стихотворение «Замовляння на білоруську мову».
«ВЫ НАПИСАЛИ О ТОМ, О ЧЕМ НЕПРИНЯТО ПИСАТЬ»
М.Ч.: — Расскажите, пожалуйста, историю этого стихотворения.
— У меня мама — белоруска, а папа — украинец. Мама уже 60 лет живет в Фастове. Я никогда особо не задумывалась над тем, что она является носителем белорусского языка. А перед этим Новым годом нам из Беларуси известный литературовед, переводчик Вячеслав Рагойша и его жена Татьяна Кобржицкая, также известная переводчица, передали календарь — с белорусскими названиями месяцев и белорусскими пейзажами. Я решила завезти его маме.
Она взяла календарь в руки, начала его листать, читая названия месяцев на белорусском языке, и меня вдруг осенила мысль: «Боже мой, а если бы она говорила со мной на родном белорусском языке, я могла бы стать белорусской поэтессой!» Так появилась первая строка «Замовляння на білоруську мову». Пока доехала рейсовым автобусом до Киева, почти закончила это стихотворение. Оно писалось как заговор и было опубликовано в «Літературній Україні». Впоследствии я обнародовала его на «Фейсбуке», где оно собрало уже свыше десяти тысяч просмотров, а сколько под ним очень и очень небезразличных откликов! В предисловии к новому сборнику я привожу некоторые из них. Был, в частности, и такой: «Вы написали о том, о чем непринято было писать — о языке в межнациональных браках. Ведь для ребенка в будущем это всегда выбор, и не только языка, но и того, к какой национальности он будет принадлежать — папы или мамы. И это очень серьезный вопрос».
Новый сборник был уже в типографии, я придумывала ему много разных громких ярких названий. А затем, когда появилось это стихотворение, поняла, что название есть. Не нужно больше ничего выдумывать. Книга будет называться «Замовляння на білоруську мову». И там рядом будет напечатан перевод этого стихотворения Вячеславом Рагойшей на белорусский.
М.Ч.: — Быстро ли его перевели?
— Буквально за несколько дней. Вячеслав Рагойша, увидев это стихотворение в «Фейсбуке», сразу его перевел. Он понял, что это не просто заговор, а «заговор от ассимиляции» (и не только в Беларуси, где в этом году «менее 10% первоклассников сели за парты в белорусских классах» — страшный факт!). На моей презентации Любовь Голота говорила о том, что через два-три поколения мы можем получить в Украине то же самое, если так будет идти дальше.
Это стихотворение уже напечатано в белорусской прессе, и моя дочь сказала, что мне не стоит ехать в Беларусь. Я же надеюсь, что не все так страшно.
ПОТРЕБНОСТЬ ВОССТАНОВИТЬ СВЯЗЬ ЛИТЕРАТУРНЫХ ПОКОЛЕНИЙ
Лариса ИВШИНА: — Для меня очень важен разговор литературных поколений в Украине. Я возлагаю большую ответственность на отсутствие диалога за то, что произошло с украинским обществом. Уже в 1999 году в ночь выборов, когда Украина разминулась со своим историческим шансом выбора пути, который выбрали страны Балтии, Польши, я говорила, что основная причина этого в том, что элита утратила свое влияние на народ. Почему?
— Согласна с вами, что на тех президентских выборах Украина имела шанс полной перезагрузки власти, смены элит, а следовательно, и обновления вектора государственного развития. Сложилось так, что в 90-е годы, когда уже пришла в Украину «власть тьмы», которая все сделала, чтобы культурно-интеллектуальное пространство в государстве стало критически разреженным, на то время отошли почти все те, кто был неопровержимыми константами и кто имел чрезвычайную популярность в обществе. А те несколько известных литераторов, которые ходили во власть, возможно, или не оказались политическими лидерами и моральными авторитетами калибра Вацлава Гавела, или же соблазнялись выгодными для них альянсами с властью, за что имели от нее личные преференции.
Кроме того, уже тогда работали машины компроматометов, и не один из фигурантов политикума с удивлением узнавал о тех своих грехах, которых в действительности у него не было. Кстати, эта гражданская информационная война в обществе не только не стихала, она все больше набирала размах. Я свято убеждена: если бы украинцы с такой же самоотверженностью и с таким вдохновением, как они уничтожают и дискредитируют друг друга, боролись со своим врагом, то не имели бы мы ни российской интервенции, ни бессмысленных претензий от соседних государств — еще недавних соузников по соцлагерю.
Государство много делает для того, чтобы украинская книга, да и украинская литература чувствовали себя в тесной резервации. Но есть какая-то непостижимая сила, которая уверенно раздвигает и разрывает границы резервации. И я не буду лишаться веры в то, что если нам повезет в полный голос заявить о себе в этом в целом безразличном к нам мире, то это мы сделаем именно культурой и литературным словом. Сами собой напрашиваются здесь крылатые слова Евгения Маланюка о том, что если у нации нет вождей, то ими становятся поэты
Мне кажется, сегодня Гавел, если бы он у нас и был — никогда не стал бы ни президентом нашего государства, ни даже моральным авторитетом. Наше общество так деградировало, его приучили к тому, что сегодня уже у нас нет людей идеи и чина, что миром правит только меркантилизм, да еще социальная апатия, которая воцарилась у нас, — все это не позволило общественности поверить: вот он, настоящий национальный лидер, который не выпрыгнул из бумажника олигарха и который не будет стремиться, используя свою должность, преумножить личное состояние.
Однако одной причиной не объяснить это явление. А еще ведь я не говорила при этой возможности обо всех тех постколониальных травмах, которые мы еще несем в себе на генетическом уровне. Нам нужно время, чтобы осознать свои болезни и начать их лечение. Российская интервенция — это попытка это время у нас забрать.
М.Ч.: — Ваша история появления в литературе — замечательный пример диалога между старшим и молодым поколением. Однако, к сожалению, сохранение такой преемственности, традиции — сейчас редкость...
— Да, молодая генерация в определенной мере права насчет советскости (говорю прежде всего о литературе) ее главных деятелей. Но не могу, имея эту возможность, не спросить этих живых рупоров тотальной критики и беспощадных обвинений: а если бы вы жили в то время, то каким было бы ваше поведение и какой бы вы делали выбор. Особенно в таких ситуациях, как, скажем, у Рыльского или Бажана? В ситуациях, когда поэтам приставлен пистолет к виску и звучит суровый императив: «пой, птичка, пой!»
Не боюсь выступить в роли адвоката шестидесятников. Они тоже были литературными революционерами, эстетическими диссидентами. Но вот что принципиально важно: с каким пиететом они относились к своим недострелянным и изуродованным тоталитарным режимом литературным отцам: Бажану, Рыльскому, Тычине, Сосюре, Малишко, Гончару. Скажете: шестидесятники — как и их литературные отцы, были «совками». Да, им выпало родиться именно тогда, они сами не выбирали то время. И если им уж суждено было быть не только фрондерами, но и даже советскими по убеждению людьми, однако лучшие из них исповедовали кодекс чести и были далеки от искушений литературного каннибализма, который набрал такой угрожающий размах в наше время. Это очень опасная инфекция, ее токсичность влияет на все общество, размывает этические законы, делает нормой этический релятивизм.
Молодые, как правило, отрицают тех, кто был перед ними, и сегодня можно услышать много критических слов в адрес старших писателей. Иногда у меня такое ощущение, что кое-кто из молодежи считает, будто до них было чистое поле: и не было в этой литературе ни Лины Костенко, не было Николая Винграновского, Василя Стуса, Бориса Нечерды, Ирины Жиленко, Романа Андрияшика, Владимира Затуливитра. И вот они пришли в это чистое поле и наконец засеют его.
Л.И.: — Какими могут быть причины того, что общественно значимые люди не могут стать союзниками в преемственности литературного процесса? Мне кажется, что еще одна причина заключается в том, что у нас никогда не было откровенных разговоров. Это тот непроговоренный конфликт поколений. Честные разговоры болезненны, но целебны. Владимир Панченко, светлая ему память, и Михаил Слабошпицкий — анализаторы литературного процесса. И созданные ими литературные портреты оживляют литературу того времени, восстанавливая связь, оборванную еще в 90-х, когда все нужно было сбросить с «парохода современности». Здесь не вопрос, кто кого сбросил, здесь вопрос в самом факте — не надо сбрасывать.
— По моему мнению, фальшивые кумиры, фальшивые ценности, которые всплыли на поверхность именно во внутренних политических войнах в Украине, начали дезориентацию общества и его деморализацию. Сегодня мы по большей части хор глухих, в котором каждый, не имея возможности и не хотя услышать соседа, кричит ему то, что он выхватил из информационных водопадов, которые накрывают нас с головой. Трудно представить, как можно остановить этот процесс. Это невозможно, чтобы к такому хору вышел гениальный дирижер, взмахнул палочкой, наступила долгожданная тишина, и хор прислушивался бы к его команде. Не прислушиваются же, потому что все глухие.
Не хочу быть пессимисткой, но иногда мне кажется, что мы уже прошли точку невозврата. Что нужна какая-то разумная сила, которая бы встряхнула все общество и этим привела бы его в чувство. Как сильная рука хватает пьяного дебошира и заставляет его трезво взглянуть вокруг. Знаю, что подвергаюсь обвинению наших и не только наших либералов, но я лично вижу выход в мягком авторитаризме. То есть в сильной да еще и гуманитарно образованной власти, которая будет безоговорочно преданна идеалу национального государства, которая будет исповедовать безжалостную диктатуру закона и сама будет образцом законопослушности и при каждой необходимости жестко будет прибегать к непопулярным мерам. Заглянем в истории разных народов при кризисных ситуациях в их государствах: Бисмарк, Ататюрк, Черчилль, Ли Куан Ю, Тетчер. Согласна, победителей не судят! А в нашей ситуации мы можем покорно наклонить головы и жалобно прошептать: «Горе побежденным!».
Я выхожу немного за пределы спрошенного, и все же хочу сказать: именно мы сами можем стать своим самым сильным и самым отданным союзником. Пока еще мы — наш наибольший враг. Поэтому, нужно победить себя. И это может стать началом наших следующих побед. Тогда мы можем повторить Симоненкове: «Одийдить, Америки и России.»
«ПОКА УКРАИНА НЕ СТАНЕТ УКРАИНСКОЙ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕЗАВИСИМОЙ, ПОЭТ, НАВЕРНОЕ, БУДЕТ БОЛЬШЕ ДЕЯТЕЛЕМ, ЧЕМ ПОЭТОМ»
М.Ч: — Произошли изменения и в роли писателя — за эти годы мы видели широкий спектр. От того, кто ведет общество, до того, кто творит в «башне из слоновой кости». Как бы вы охарактеризовали эти тенденции и на какой позиции этого условного спектра находится сейчас большинство писателей?
— Если вглянуть на современную литературную жизнь сквозь призму творческих исканий, то сразу же заметными становятся в ней особенно обнадеживающие художественные тенденции, разнообразие школ и направлений. Именно через эту литературу мир может понять Украину. Именно эта литература может объяснить миру, что это за такой странный феномен — Украина.
Единственное, хотелось бы пожелать нашей молодой поэзии — чтобы в ней более выразительным был гражданский нерв. И чтобы читая поэта, когда он пишет, например, о земле, из его произведения мы чувствовали, что это украинская земля. Такое чувство рождает «ота субстанція незрима» (высказывание Леонида Первомайского), которая «палахкотить поміж рядків». Не боюсь показаться старомодной, утверждая, что великий поэт — всегда национальный поэт! И здесь нет никакого противоречия, так как, принадлежа своей нации, он в то же время принадлежит и всему миру.
Я всегда боюсь зарифмованной публицистики. Но так исторически сложилось в Украине, что поэт у нас — это больше, чем поэт. Он — и революционер, и «будитель», и пропагандист, и двигатель общественного мнения. Наверное, во многих развитых странах этого нет. Однако пока у нас не будет нормальной языковой ситуации, пока Украина не станет украинской и действительно независимой, то поэт, наверное, будет больше деятелем, чем поэтом.
М.Ч: — В то же время есть и значительные достижения за эти годы. Какие достижения или тенденции вы выделили бы как самые выдающиеся в современной литературе?
— Частично я уже ответила на этот вопрос. Могу еще добавить (но позвольте обойтись без имен, а только с обобщением): очень важно, что мы имеем, например, своеобразную литературную цивилизацию вокруг издательства «Смолоскип». Не могу умолчать целой литературной среды вокруг Малковичевой «А-ба-ба-га-ла-ма-ги». Примечательно, что именно он в этом издательстве обнародовал репрезентативную «Антологію української поезії: від Тичини до Жадана», а следом за ней «Антологію молодої української поезії». Странно: явно не коммерческий проект розмасштабился такой популярностью издания и того, что вокруг издания. А еще другие издания современных украинских писателей в этом же издательстве.
Уверенно выходят за пределы Украины тексты Юрия Винничука, Оксаны Забужко, Андрея Куркова, Сергея Жадана, интересно заявил о себе Андрей Любка (остановлю перечень, так как пообещала обходиться без фамилий). Не могу промолчать о поэтической серии «Видавництва Старого Лева». Есть своя литературная среда вокруг издательства «Ярославів Вал», и с его многолюдными презентациями, многочисленными круглыми столами и десантами авторов в университеты Украины. Есть у него и несколько своих литературных премий.
Государство много делает для того, чтобы украинская книга, да и украинская литература чувствовали себя в тесной резервации. Но есть какая-то непостижимая сила, которая уверенно раздвигает и разрывает границы резервации. И я не буду лишаться веры в то, что если нам повезет в полный голос заявить о себе в этом в целом безразличном к нам мире, то это мы сделаем именно культурой и литературным словом. Сами собой напрашиваются здесь крылатые слова Евгения Маланюка о том, что если у нации нет вождей, то ими становятся поэты.
Выпуск газеты №:
№37-38, (2020)Section
Украинцы - читайте!