Первые подарки к столетию Ингмара Бергмана
В прошедшем июле (в 2017-м) исполнилось десять лет со дня смерти Ингмара Бергмана. В следующем июле (в нынешнем 2018-м) будет сто лет со дня его рождения.
Как так и задумывалось (а скорее всего, так и задумывалось): просто в промежутке между знаменательными датами появилась на украинском языке одна из последних книг Бергмана, один из самых темных его романов. А вместе с тем - изысканная скандинавская психологическая проза. Вы же знаете, что выдающийся режиссер Ингмар Бергман - к тому же крутой прозаик, да?
Его кино - не самые простые для восприятия и трактовки произведения; его проза проще, но тоже - не самое комфортное психологически и интеллектуально чтение. «Исповедальные беседы» (их на украинский перевела София Волковецкая, а издало «Видавництво Старого Лева») - из тех книг, которые заставляют чувствовать слишком сильно и думать о вещах, о которых думать не хочется. Не знаю, как вам, а мне такая книга напоминает прекрасный подарок к 100-летию (или памятник к десятой годовщине, тоже пригодится).
У протестантов нем исповеди как таковой, точнее: как церковного таинства нет. Вместо того - «искренние», «исповедальные», «доверительные» беседы. Лицом к лицу с духовником, никакого тебе голоса, который ниоткуда несется и все знает, а взамен - такие же растерянные человеческие глаза напротив; при полном свете, без успокоительных сумерек исповедальни. Фактически этот короткий роман должен называться «Исповедью», результатом которой является не раскаяние и прощение, а осознание, что где-то была допущена ошибка, которую еще не поздно исправить. Это и есть четыре исповеди, которые продолжаются с весны 1925 года до весны 1927-го, а затем октябрь 1934-го.
Этот роман завершает автобиографическую трилогию Бергмана: «Благие намерения», «Воскресное дитя» и вот, «Исповедальные беседы». Вместе эти три произведения: история его детства и истории о его родителях - таких, какими их помнит маленький ребенок: несколько страшными, недосягаемыми и бесконечно дорогими. Вокруг: напряженная атмосфера несчастных супругов, какие-то застывшие в своем одиночестве люди - и их несчастные дети. В двух первых романах бегло намекают на трагедию, которая стала причиной разлада в семье. Но что именно спровоцировало обоюдное отчуждение родителей - об этом как раз и рассуждают «Беседы».
Анна и Генрик живут в уютном пастырском доме, Генрик служит священником, Анна воспитывает сына и дочь-младенца. Брак длится уже двенадцать лет: она вышла замуж вопреки воле матери-тиранки и через два года поняла свою ошибку. Но живут: она делает вид, что не видит, какой он жестокий с сыновьями; он делает вид, что не видит, как она брезгует сексом с ним.
Появляется Тумас - студент-богослов, на десять-с-чем-то лет младше Анны (ей 36), которая становится его любовницей. Свой адюльтер Анна обдумывает в нескольких разговорах (как раз исповедальные беседы!): с самим Тумасом и подругой Мертой, затем исповедуется пожилому священнику Якубу, потом мужу, потом матери и напоследок - опять Якубу. Отношения с Тумасом продолжались чуть ли не десяток лет, настаивает Анна. Как впоследствии окажется, они спали вместе едва ли не дважды до того, как любовник ее бросил. Это не единственная ложь Анны. И не только она здесь врет.
«Беседы» - кинороман (прошу не путать с киносценарием). Автор здесь не рассказывает, что чувствуют его герои. Зато он подробно (!) описывает каждый жест, движение, предмет интерьера, одежду - все они становятся маячками внутреннего состояния человека. И если слова, скажем, здесь предоставляются ко лжи, то «погодные условия» - отнюдь. Ну вот, роман Тумаса и Анны начинается в день летнего солнцестояния - самая короткая ночь в году. И пусть Анна будет врать, что те отношения продолжались более трех лет. Но правду видно уже из мизансцены.
«Беседы» имеют свой прототип в скандинавской литературе (классический роман начала века Бергману точно известен). «Фру Марта Оули» Сингрит Унсет: это дневник женщины, которая оказалась в таком же положении, что и Анна, но выбирает развод. Второй выдающийся для «Бесед» текст в романе назван - «Дело любви» Сёрена Кьеркегора. Иронично, что этот том дает почитать Тумасу подруга Анны, пока будет убеждать ту в благодати смирения и принадлежности. Это известная концепция Кьеркегора относительно любви: когда я называю что-то/кого-то «моим», я тут же заявляю, что полностью принадлежу этой вещи/человеку. «Мой Бог» - не значит, что Бог принадлежит мне, но я принадлежу ему. «Моя любовь» - то же самое по сути. Координаты, в которых разворачивается внутренний конфликт Анны, следовательно, в принципе ясны. Мы играем роли, от которых попросту устаем. И тогда перестаем играть. А что такое актер-без-роли?
В самих беседах есть несколько слов-маркеров.
Первое из них: трагедия. Этим словом описывают адюльтер - все, кроме старого священника Якуба. Он его прямо назовет ложью и предательством. Трагедия - это столкновение антагонистов, здесь же - все из одного теста слеплены. (Обратить бы внимание, что все мужчины в пространстве романа - священники, а все женщины - медики).
Второе слово: правда. С ним интересно. В романе дважды появляется рассказчик. Он сам прерывает историю Анны и Генриха, чтобы сообщить: я не знаю, почему мне так важно присоединиться к тем двум людям, которые уже давно умерли. Возможно вы, читатели, мне сможете это объяснить (это на самом деле идет прямым текстом). Когда прекращают говорить неправду герои, ее начинает говорить автор. Дважды в романе будет упоминание со слов Анны, что Генрих - хороший отец, но слишком суров к сыновьям. Повтор реплики - слово-в-слово. Так говорят о чем-то, о чем говорить не хотят. Далее будет страшно неприятная сцена: Генрих на грани нервного срыва врывается в комнату сына и бьет его. Рассказывает Анна: мы все окаменели за обеденным столом и слушали, как он бьет ребенка выбивалкой для ковров. Откуда она знает, чем именно бьет, если сидит в гостиной? Бергман - профи, это не ошибка рассказчика. Мать потом зайдет в комнату и утешит избитого сына. Потом, когда все будет кончено. Это сцена - акт оправдания относительнл матери, попытка понять ее равнодушие. Там, где нет сил исповедоваться сыну Анны, разоблачает себя сам Бергман. В жизни Анны не двое безвольных мужчин на самом деле, а трое. Третий - ее сын.
Третье слово-маркер: любовь. Здесь все ясно. Ведь слово это в романе звучит разве что только в такой форме «я не люблю».
Четвертое: свет. Исповедальные беседы предусматривают яркий свет и лицо-к-лицу. Герои же «Бесед» все время пытаются выключить свет - во время любовных ласк, во время признаний, во время незваных слез. Откровенный разговор - это то, что противопоставлено моменту греха.
А теперь самое главное: «Беседы» - не о любовной интрижке. Это роман об утраченной вере. Точнее... Как назвать грусть от потери чего-то, чего у тебя никогда не было? Якуб назовет это Святостью Человека. Способность поступать нехорошо («безобразия, совершенные во имя любви») является свидетельством нашей свободы перед Богом, нашей слишком-человеческой Святости. Анна-девушка хочет отказаться от причастия, к нему почти принуждают. Стареющую Анну в финале путем сложных эмоциональных манипуляций просто заставляют причаститься. Благословение, полученное через насилие над свободой человека.
Давайте назовем это «любовью», а? Но, чур, только в такой форме - «я не люблю». И не забудем погасить за собой свет.
