Перья в кипятке
Продолжаю рассказывать вам о жизни и творчестве Чеслава Страшевича. В прошлом блоге я рассказал, как после войны писатель оказался в Уругвае, сегодня же речь пойдет о его жизни и работе в столице этой страны. Поскольку предложений работы там не было, писатель решил заняться собственным делом - и открыл табачный киоск в порту Монтевидео. Но, как говорится, бизнес у него не пошел, поэтому пришлось искать подработки: сторожить пляжные лодки, работать на фабрике хлопка у польского еврея Эдварда Беренбаума. Самостоятельно, на волонтерских началах Чеслав Страшевич организует польское радио Espectador в Уругвае, ведет там еженедельную информационную программу для своих земляков-диаспорян.
Жизнь, хоть и нищенская, худо-бедно налаживается, но писатель так и не может вернуться к своему основному призванию - писанию. «Во время войны, когда обстоятельства заставили меня молчать, я ужасно страдал и даже читать не хотел тех, кто мог писать, в то время когда я - не мог», - делился своей болью Страшевич.
Казалось, писателя Страшевича больше не будет. Но далеко за океаном был человек, который хорошо помнил довоенные взлеты этого литератора и связывал с ним большие надежды на будущее. Это был Ежи Гедройц, тот самый, который в свое время дал Страшевичу работу в «Политике» и организовал для него поездку на трансатлантическом лайнере в Южную Америку. 26 января 1948 года он писал в письме: «Дорогой пан! Действительно ли Вам не стыдно? Вы там предаетесь лености в теплом климате, пока мы здесь, замерзая, каждый раз со все большим трудом издаем этот несчастный месячник? Еще раз обновляю свою просьбу о фрагменте Вашего романа, эскизе об американской литературе и о рекламировании «Культуры» среди местных варваризованных земляков».
Страшевич такие просьбы игнорировал, но Редактор решил не сдаваться и продолжал писать. Наконец эти поощрения дали результат: 16 сентября 1951 года Чеслав Страшевич после многолетней паузы направляет Гедройцу для публикации в «Культуре» свое эссе «Перья в кипятке, или Нами руководит страх». Редактор от этого текста в восторге, а Витольд Гомбрович выступает с острой критикой - конечно, ведь задето его безмерное эго! Так или иначе, но главное достижение было очевидно: писатель снова начал писать.
Гедройц теперь ждал от Страшевича новых литературных произведений, и тот жаловался: «Ежедневно я встаю в 6. Делаю чай (живу сам) и марширую к автобусу, который отъезжает где-то в 7. До моей фабрики - где-то час пути. Там я честно сижу до 12, а потом у меня есть два с половиной часа перерыва на обед. Два часа езды и полчаса, чтобы перекусить. На фабрике я до 18:30. Настоящей катастрофой является возвращение, потому что в автобусах не хватает места, это счастье, когда я успеваю вернуться домой до 20. Иду что-то купить поесть (питаться в городе не на что), готовлю себе на сегодня и на завтра обед - так проходит 21:30. Газета, книга, если есть - надо что-то постирать, убрать, вынести мусор - и не усталость, а скука сбивает меня с ног. Здоровым будучи - засыпаю неизвестно когда и как. И снова на часах 6... Остаются послеобеденные субботы и целое воскресенье. Здесь время занимает радио и диаспорные дела, которым нет конца....».
Поскольку речь шла не только об отдельном талантливом писателе, но и о судьбе польской эмиграции, об истинном польском голосе (ведь свобода высказывания в подкоммунистической Польше была потеряна), Ежи Гедройц и Юзеф Чапский приложили немало усилий, чтобы помочь литератору и создать ему сносные условия для творчества. В частности, благодаря их вмешательству владелец фабрики разрешил Чеславу Страшевичу половину рабочего времени использовать для писания: то есть полдня писатель работал на владельца фабрики, а полдня - на польскую литературу. Когда и этого оказалось мало, Страшевич получает полугодовой оплачиваемый отпуск и пишет два шедевра подряд.
О них я расскажу в своем заключительном блоге на следующей неделе.
