22.06.41
Когда в России, да и во многих других странах говорят о Второй мировой войне (или, как называют в РФ Восточный фронт конфликта – «Великой отечественной»), акценты расставлены предельно ясно – здесь немцы, здесь – наши, «наше дело правое» и «победа будет за нами».
География и нейтралитет нередко диктуют иные оценки – в Швеции или Испании войну оценивают иначе, например – учитывают противоречия с двух сторон. Но дело даже не в этом – ведь разнообразные силы того конфликта смотрели на войну совершенно иными глазами, нежели в наше время. Сейчас многие об этом забыли, а зря.
Корни конфликта обозначились уже в 1918 году. С одной стороны – победоносные союзники и Версальская система, с другой – страны-изгои (Германия и Советская Россия), с третьей – буферные страны, или лимитрофы, как тогда говорили. Это и многонациональные Польша с Чехословакией, и прибалтийские государства, и сильно урезанная Венгрия. Самостоятельное же развитие Украины было прервано.
Но главное в том, что на континенте зародился глубочайший конфликт между двумя моделями общественного развития, двумя силами. Одной стали большевики, и в 1918-19 году советские республики растут в Европе как грибы, самые известные – Баварская и Венгерская. Другой стали белые, названные в других странах иначе – советские скопом прозвали антибольшевистских поляков, финнов, немцев (Freikorps), итальянцев и многих других «фашистами».
Объединял и тех, и других принцип вождизма – лидеры рабочего класса или всей нации были истинно народными, как социалисты Ленин и Муссолини. Враги же должны были быть уничтожены физически – отсюда страшное ожесточение расправ в Петрограде, Крыму, Берлине, Хельсинки, Будапеште, Мюнхене или Милане. Но боролись между собой, прежде всего, две идеи – большевизма и «фашизма», точнее – фашизмов. И ни одна уступать не собиралась.
Таким образом война шла за торжество той или иной идеи в мировом масштабе. Застрельщиками здесь стали большевики с их мировой революцией – в 1919 году Ленин и другие считали, что проект вполне реален. Но битва у Варшавы 1920 года остановила натиск, и большевизм стал действовать «изнутри» - восстания и теракты (Эстония, Болгария), отряды террористов (вся западная граница РСФСР/СССР), колониальная война в Средней Азии, подавление восстаний, но главное – Коминтерн, огромная организация, работавшая на расшатывание ситуации изнутри национальных государств.
Противопоставить те могли немногое – немцы, например, подавляли свою революцию пять лет. Точные и яркие описание оставили Курцио Малапарте и Эрнст фон Заломон. Но большевики понимали ситуацию лучше, чем кто-либо другой - в 1928 году был написан гимн Коминтерна:
«Не страшен нам белый фашистский террор…
Два класса столкнулись в последнем бою…
Наш лозунг — Всемирный Советский Союз!»
Заметьте, террор отнюдь не коричневый и не чернорубашечный, а именно белый, и никакой иной.
Своего врага они прекрасно знали и понимали.
НСДАП изначально на этом фоне не смотрелась, и была именно рабочей партией, что ещё в начале 20-х в Германии отметил социалист Илья Эренбург. Неудачная япопытка пивного путча популярности им не добавила, и позже тот же итальянский фашист Малапарте откровенно издевался над немецкими эпигонами вождизма – «а вы, простите, кто?». Тем более что Гитлер пошел парламентским путем, и никаких «маршей на Берлин» не планировал.
Тем временем Сталин фактически ликвидировал как Коминтерн (называл его «лавочкой»), так и его лидеров, заменив тактику разжигания революций изнутри насильственной советизацией с помощью военного вторжения, тем более что СССР был крайне военизированной страной, и армию только усиливал. Водоразделом стал разгром чанкайшистами китайских большевиков и советских агентов. Состоялись два первых вторжения Советов в Афганистан.
Но главным фактором, повлиявшим на соотношение сил, стала Великая Депрессия. Большевики довольно искусно представили с помощью пропаганды СССР как витрину коммунизма, замалчивая и коллективизацию, и голод, и репрессии. Итальянцы прошли этот этап практически безболезненно, а в 1933 году к власти приходит Гитлер, и с помощью Шахта вытаскивает Германию из глубочайшего кризисного болота, а фашизмы сменяет нацизм. В итоге в мире конкурируют три модели общественного развития – белого фашизма, красного большевизма и коричневого нацизма, либерализм становится аутсайдером, тем более что в Европе, кроме Франции с Британией, демократия была только одна – Чехословакия.
Вполне логично, что в Испании вождисты и националисты схлестнулись с левыми радикалами всех мастей, причем последние вскоре начали уничтожать друг друга, а к процессу подключились и Сталин, и Гитлер, и Муссолини. Тогда они воспринимались как враги, хотя ранее все три страны преспокойно обменивались послами, а один из фашистских лидеров, маршал Бальбо, прилетал с эскадрильей с дружеским визитом в Одессу в 1927 году – итальянцы долгое время боролись с левыми исключительно «у себя».
Твердолобый большевик, наркоминдел Максим Литвинов был, видимо, главным протагонистом антифашистской/антинацистской политики того времени. Но его тактика «Народного фронта» оказалась неудачной, Европа неудержимо шла вправо, Франко в Испании побеждал, и пришла пора менять ориентиры – на пост заступил бывший большевистский боевик Вячеслав Молотов.
Договор большевиков с нацистами был воспринят с крайним недоумением прежде всего «у себя» - фашисты удивленно пишут Муссолини, а сам он отправляет длинное письмо Гитлеру, рядовые нацисты также не понимают ситуацию, а в Москве партфункционеры говорят между прочим американскому рабочему Роберту Робинсону: «Не ослабило бы подписание соглашения с фашистской страной идеологического фундамента нашей родины – но наверху виднее».
Партнерство было противоестественным, и коллеги это отлично понимали, хотя и обменивались заверениями в дружбе. Гитлер глотает пилюлю с Финляндией, хотя немцы по старой памяти поддерживали финнов. Сталин сообщает пораженным немцам про аннексию Бессарабии и Буковины именно тогда, когда те воюют во Франции. Советская пресса издевается над Англией и Францией, а затем при виде столь быстрых успехов немцев удивленно замолкает. Молотов едет в Берлин и получает приглашение присоединиться к Тройственному пакту, но хочет получить базы ВМФ в Болгарии и турецкие проливы.
По сути, шла гонка – кто быстрее ударит, и кто захватит больше. Черчилль в то мрачное время был уверен, что тоталитарные державы окончательно поделили континент, и просвета не видел. Но расовая теория и большевизм ужиться не могли никак, и столкновение крокодилов было лишь вопросом времени. Гитлер разрабатывал план «Барбаросса», а Сталин пояснял соратникам, что капиталисты должны как следует ослабить друг друга во взаимной войне – и оба вооружались.
То же самое ожесточение, которое заставляло русских крестьян распарывать живых красногвардейцев, засыпая внутрь землю, немецких белых – топить Розу Люксембург в Ландвер-канале, работало и в Испании, и в Италии, и везде, где сталкивались обе силы. Именно поэтому в приказах по армии главным врагом нацисты обозначали политруков. Воевали не только люди, но и идеи, и воевали насмерть. И война шла не просто за победу или территорию, а за установление того или иного общественного строя на землях побежденных.
Воевали не столько этносы, как сейчас часто пытаются показать, сколько два интернационала. Больше «коллаборантов», нежели в СССР, не было нигде, советские при отходе уничтожали своих политзаключенных, а представители одних и тех же народов зачастую находились по обе стороны фронта. Этнический состав войск СС был крайне пестрым, а недавние друзья и родственники «басмачей» (то есть азиатских повстанцев) воевали в Красной Армии.
Было ли 22 июня неизбежным? Если бы Гитлеру не дали войти в Рур, если бы не Мюнхен, если бы не раздел Польши. Но факт состоит в том, что обе силы обладали огромной динамикой, и одна неизбежно должна была разбиться о другую. Народы оказались заложниками правящих партий, да и многие приветствовали как аншлюс Австрии, так и оккупацию Бессарабии с Буковиной – ни те, ни другие понятия не имели, каким ужасом обернется ближайшее будущее. Урок для тех, кто развязывает агрессивные войны в наше время.
