О физиологии политики (жестикуляция Савченко)
Не помню, в чьих воспоминаниях читал (возможно, у Рама Эмануэля), как мемуарист предсказал президентство Обамы едва ли ни в студенческом или постстуденческом возрасте. Он увидел, с какой грацией и аристократическим минимализмом двигается этот молодой черный парень, и сказал: это — походка президента.
На самом деле осанка, жестикуляция и движения тела — почти неисправимый отпечаток натуры и первых лет жизни. Вспомним, движения и жестикуляцию Березовского: возможно, он был хитрым и даже изобретательным человеком, но победить суетливость было выше его сил.
Или наш Лилипутин: сколько бы богатств ни скопил он в оффшорах, какой бы властью ни обладал над подданными: его правая рука все равно болтается как парализованная, левая марширует на параде, ноги и движения корпуса выдают постоянное преодоление неуверенности. И не купить раскрепощенную свободу жестикуляции и мимики ни за какие ролдугинские изумруды и рогозинские понты.
В этом смысле походка и мышечные реакции Савченко более чем любопытны. У нее полностью отсутствует вальяжность политика, тем более вместе с той тяжеловесностью, которая часто рифмуется с амбициями президента на так называемом постсоветском пространстве.
В ней слишком мало плавности и степенности, говорящих о размеренности, расчетливости и готовности к компромиссу.
При всей ее стойкости, я не вижу в ней и солдата в строю: движения ее тела свидетельствует о порывистости и страстности. И о тяге к преодолению границ. Если бы любое производное от слова свобода не было бы безвозвратно дискредитировано, я бы сказал, что она движется как свободный человек. Но поскольку что это такое — свободный человек — уже непонятно, я бы сказал, что она движется как зверь, не знающий клетки и дрессировщика.
Более того, как молодой зверь, которому еще предстоит договориться с собой и окружающими о тех границах, которые будут им приняты (или отвергнуты) в качестве естественных. Однако страстность и порывистость ей не преодолеть, что бы с ней ни случилось, ее эмоциональное упоение, восторг произвола останется с ней.
Возможно, у нее чрезвычайно повышен порог болевой чувствительности (как и у ее российского собрата по уникальности — Павленского). Но у Павленского (при всей его физиологической особости), отчетливо присутствие усилий по преодолению спазма, зажатости, которая когда-то возникла и теперь останется навсегда.
Павленский — физиологически более взрослый и зрелый человек, он уже определился и закаменел в той медлительности и ощущении огромной силы, которую он транслирует каждым жестом и вздохом.
У Савченко присутствует люфт, позволяющий впитать трансформацию, созвучную той совокупности принципов и условностей, которую она должна будет выбрать.
То, что люди со звериными повадками становятся социально знаковыми — само по себе является симптомом. Трамп — хитрый, лукавый и очень опасный зверь с медвежьей грацией. Он, возможно, будет прикидываться дрессированным, но по его повадкам видно, что он станет преодолевать любые договоры и запреты дрессировщика, так как страсть к разрывам сильнее его.
Безусловно, Савченко находится в наиболее привилегированном положении, так как еще не закрепощена и обладает большей свободой выбора. Выбор, конечно, чреват, возможность не согласиться на социальный компромисс обладает трагическими коннотациями.
Трагическими не значит однозначно плохими: очень может быть, что социальной роли для такой спонтанности, жертвенности, нечувствительности к боли вообще нет. Войдет ли она вместо зверя в клетку — зависит не от предложения, которое ей, в конце концов, сделает социум, а от того, есть ли место клетки в ее изначальном наборе физиологических жестов.
В свое время Борхес не спешил умирать, так ему интересно было следить за умственной мускулатурой Каспарова. Следить за поединком Савченко с социумом-дрессировщиком не менее обучающее зрелище. Российского дрессировщика она победила почти в витринном, выставочном бою, кто кого победит в рутинном домашнем поединке, можно лишь предполагать.
