Памяти друга. Владимир Карагяур
Он открыл багажник автомобиля и — как герой чудесной персидской сказки — начал доставать оттуда богатства. Канистру с красным вином, бутылку розе, бутылку ракии (он говорил — ракИя), разнообразные болгарские пасхальные блюда, которые упаковала ему бабушка, сыры, фрукты, спальник и рюкзак с вещами, а напоследок даже целый кальян. Не знаю, как все это объемное имущество в той машине уместилось. Она была для него вторым домом. В тот раз он этот свой дом замкнул — и мы поднялись по лестнице в квартиру на пятом этаже многоэтажки в Измаиле.
Уже только после его смерти осознал, насколько открытым человеком был Володя. Хотя здесь уместно другое слово — щедрость. Он был щедрым, и поэтому раздавал себя всем вокруг, только после той ужасной автокатастрофы оказалось, что сотни — нет, это не преувеличение! — сотни людей считают близким, особенным другом. Володя умел запоминаться, он сразу же попадал в центр внимания — и при этом никогда не перетягивал одеяло на себя. Ему самому внимание не требовалось, вместо этого он интересовался другими — и не только ради правил хорошего тона, нет; Вовчик умел продолжить разговор, который мы не закончили, прощаясь в прошлом году, он всегда все помнил — дни рождений, имена, интересы и даже тип юмора, и мог через год после встречи прислать в ночной чат какую-то ссылку со словами «кстати».
Вокруг Володи всегда роилось много людей, он все время всех со всеми знакомил. Он светился, улыбался, шутил и смешил, разливал и приглашал, подавал идеи и сразу же бросался их воплощать. Редко от него можно было услышать плохое слово о ком-либо, он скорее предпочитал в такой ситуации промолчать или сменить тему. Не знаю, то ли это печаль от трагедии так действует, но я вообще могу вспомнить только хорошее — веселье и разговоры о книгах, обсуждения девушек и нюансов Второй балканской войны, совместные поездки, стреляние сигарет и рыбалку, неожиданные визиты в гости и дегустацию вин на юге Одесчины.
Кстати, вернемся к тому югу Бессарабии. В тот вечер — а это был второй день после прошлогодней Пасхи — мы поднялись в съемную квартиру и остались одни. На следующий день был запланирован визит на винное шато, но до того завтра оставалась целая вечность — несколько часов. Мы не знали, что делать с таким количеством времени. Поэтому причастились вином и отправились на набережную Дуная, откуда плавно перешли в центр города, чтобы оттуда не спеша и уже подвыпившими возвращаться домой. Это было время долгих и искренних разговоров, почти исповедей — мы говорили о детстве, которое не всегда было радостным, вспоминали студенческие приключения, кардую любвь, с которой не сложилось, планы, которые так никогда и не удалось осуществить, о чем-то договаривались на будущее. А потом вернулись на ту квартиру, где нас ждали только вино и кальян, и продолжили разговор. Почти до утра.
Теперь я понимаю, что это была наша лучшая и самая искренняя беседа. Потому что — повторюсь — Вовчик умел притягивать людей, и можно было не заметить, как вокруг него уже выростала шумный группа или небольшая толпа. Все знали, что Володя общительный и без проблем придет на помощь, некоторые даже пользовались этим. Вова никогда не отказывал — часто себе самому во вред — организовывал, подвозил, одалживал, встречал, носил, выступал, делился. Такаой человек — щедрый. Он раздавал себя, как Wi-Fi, доставалось каждому в зоне досягаемости.
Его непосредственность и простота завораживали. После знакомства с Вовой люди интересовались его возрастом — и теперь мне кажется, что он действительно был за пределами лет и поколений, национальностей, языков и культур. Как человек с крестопоклонной — то ли украинец, то ли болгарин, бессарабец, буковинец или киевлянин, неопределенного возраста и профессии; неизвестно, откуда он появлялся и почему исчезал. С уверенностью о Вове можно сказать только одно — это был Друг.
Который не любил грустить и печалиться, а в затруднительной ситуации скорее похлопал бы по плечу и предложил выпить или отправиться в путь. Поэтому и сейчас — среди этого холодного мрака — мне хочется оправиться от трагедии, открыть глаза и увидеть перед собой это улыбающееся, родное бородатое лицо в далекой, почти потусторонней измаильской квартире.
— Да какое спать, наливай еще!
