Потому что, во-первых, это красиво
Есть у меня хороший друг. Как принято между добрыми друзьями, мы все время спорим. Одна из тем, к которой возвращаемся: стоит ли переводить на украинский с языков, которые знают большинство наших читателей? Короче: кто читает переведенную с русского литературу? Ни один из нас убедительных ответов на этот вопрос не имеет. Он настаивает: не надо тратить ценные ресурсы на невостребованный продукт. Я кричу: пусть цветут все цветы! И завершается спор обычно моим крайне авторитетным комментарием. Чем с большего количества языков мы переводим, тем тоньше становится инструмент - уже наш язык (это один из законов художественного перевода).
Появился у меня недавно еще один аргумент, вслух говорить его психологически неудобно. Поэтому начну издалека.
Довелось пообщаться с Бату Данелия, грузинским переводчиком (человек в возрасте: Литературный институт, советские литсеминары, СП СССР - все, как положено). Он известен своими апаптациямы Бродского. Мы говорили о том, как человек, который знает русскую литературу на профессиональном уровне, переживал мировоззренческий кризис одновременно с политическим. Он – в 2008-м, я - в 2014-м. Рассказал, что в течение года перечитывал Бродского-Цветаеву-Гумилева и пытался отсоединить их произведения от языка тех, кто вторгся на его землю. Говорит, удалось. Неубедительно говорит, кстати. Я делала то же, когда исследовала современную русскую литературу как иностранную. И ничего положительного в 2014-м этот опыт мне не дал. На мой восток пришел незваным не Достоевский, это ясно. И что с того? Результат дал знать о себе позже: когда впервые прочитала книгу, переведенную с русского на украинский. Такой мощный акт инаковости! И он был психологически очень комфортным и на первый взгляд простым.
Держу прямо сейчас в руках красивейшую книгу. Прекрасно издана (ArtHuss сделал), прекрасно переведена (Саши Ушкалова работа). Сборник из 59 коротких рассказов. «Тело» Виктора Ерофеева. Ерофеев никогда не был «моим автором», тем интереснее мне читать этот том по-украински. Чтобы поискать новые способы услышать писателя, крайне ангажированного (признаем это) какой-то версией русской культуры. Потому что ни в одной национальной литературе нет единственного числа: это всегда множество - литературы. За одну из них свидетельствует автор «Тела».
Алла Боссарт во времена Перестройки (она тогда была влиятельной журналисткой) написала что-то вроде: «Уникальный русский характер сформирован очередями за хлебом, неэффективностью труда и русской культурой - все в равных пропорциях». Запомнилось, потому что все здесь элегантно: непосредственно поддержать физическую жизнь тела дается с таким же трудом, что и жизнь духа. И влияют оба фактора: если с трудом получаешь хлеб и деньги, чтобы за него заплатить, то и культурное потребление тебе тоже легко не дастся. Ерофеев пишет как раз о такой корреляции - как от физического тела отдельно взятого человека можно двигаться к коллективному телу гражданина определенной страны. И что-то на том пути терять, безусловно.
Тело в этой книге - это главное здесь, ясно. От яйца, так сказать. Точнее - от яиц. Потому книгу писал человек, и тело здесь - мужское. А «мертвый человек не так страшен, как любое другое животное». Популярным «Монологам вагины» даже тут дан достойный отпор - гимн яйцам: красивое и полезное, незаслуженно обойденное вниманием художников и современных балованных женщин: «Яйца даже не стали бранью. Не удостоились. Другие части половых органов причислены к дьявольскому лагерю, а вот яйца болтаются сами по себе».
В конце концов, повествованию о недолюбленных тестикулах есть параллель и в самом «Теле». Рассказ о фото-художнице, которая снимает с сильным зумом вагины девственниц, любуясь, насколько разными они бывают до того, как «искусную целостность» нарушит своим вторжением грустно однообразный прутень. (Читать те славословия половым органам у Ерофеева иначе, чем с сарказмом, у меня не получилось. Вы попробуйте, как знать). Почти каждый текст написан от Я, но соблазна воспринимать «Тело» как биографические заметки или даже памфлеты не возникает. Ибо все рассуждения о теле здесь - сплошной эпатаж. Чего названия только стоят: «Интеллигенция и анальный секс», «Почему дешевеют русские красавицы?», «Как быть нелюбимым».
С физическим телом есть одна интересная вещь. И в литературе, в частности. Оно дает знать о себе только там, где и когда болит. Где есть проблема, там мы чувствуем тело. И себя на правах тела. Где надо сказать что-то важное и непростое, будет описание тела, телесных практик, наслаждений. На самом ли деле болит Ерофееву, что никто не видит, насколько красивыми являются тестикулы? - Вряд ли. Даже если «Человек начинается с утренней эрекции. В основном он ею и заканчивается».
Когда мы говорим о нашем теле и к нашему телу, мы обращаемся к чему-то кардинально Другому и имеем в качестве собеседника что-то почти Чужое (как это ни парадоксально). Мир вокруг понять гораздо легче по сравнению с тем, как сложно найти общий язык со своим телом. Тем более, если это - чисто интеллектуальное упражнение человека, который привык объяснять мир словами, а не движениями или жестами, или гормональным уровнем, или полнотой утренней эрекции.
Черта с два ты так же легко сможешь манипулировать своим телом, как собственной совестью, например. И чужим телом управлять гораздо сложнее, чем чужим сознанием. Даже в ситуации физического насилия.
Там есть один рассказ о встрече с Горбачевым и Рейганом на официальном ужине в Москве в конце холодной войны. Рейган, отбыв все протоколы дипломатического застолья, тихо спрашивает: «А в какой я стране сейчас?». Красота! Компромисс - это выдумка и базис культуры, а не природы. Поэтому «Тело» Ерофеева и завершает раздел, который называется «Тело и государство». И вот уже за размышлениями о диком абсурде с «крымнаш» следует такая же одичавшая мысль об ожидании нового Петра Первого, который откроет новое окно в Европу, куда полезут россияне. И я уже не уверена, где здесь на самом деле сарказм.
Книга эта - сборник необычных колонок, но все же колонок: рефлексий на социально значимые темы. Биологическое человеческое тело, как автор ни пытается того избежать, здесь все равно является метафорой. Иногда мне кажется: литератор, который сможет просто написать о теле, автоматически станет антропологом. И это не случай «Тела».
А вот теперь я вернусь к теме переводов с русского и вспомню о «чужих» культурах, воленс-ноленс формирующих «наше» тело.
Есть в литературоведении такое понятие - биографический автор. Это, собственно, человек, написавший книгу - с его/ее биографическим опытом, который можно учитывать, пока читаешь, а можно игнорировать. Было бы еще понятие биологического автора! Живого функционального человеческого тела, что- то там написавшего: и можно тогда читать непосредственно от тела к телу. Минуя основы языка и культуры. Не выйдет? - А можно хоть попробовать, а?
