Проклятый Федорец: История одной не случившейся автокефалии

Андрій Плахонін

03 мая, 19:28

Сегодня, когда украинское православие в многолетней неравной борьбе с Российской православной церковью как никогда близко приблизилось к обретению желанной автокефалии, трудно себе представить, что восемь с половиной веков назад наоборот, далекое Залесье стремилось обрести церковную самостоятельность от Киева. И, более того, проиграло в этой борьбе.Главными героями это старой истории являются злой гений украинской исторической мифологии владимирский князь Андрей Юрьевич Боголюбский и его протеже ростовский епископ Федор, уничижительно называемый летописцем «Федорцом».

Начну, наверное, с объяснения, почему я назвал Боголюбского «злым гением мифологии». Дело в том, что прижизненные несчастья этого князя не идут ни в какие сравнения с посмертными. За гордым, легко возбудимым и немилосердным нравом князя, как показало исследование его костных останков, стояла травма второго и третьего шейных позвонков. «Гордый сикамбр» просто физически не мог склонить свою «выю», но, главное ее следствие — необратимые изменения эндокринной системы, служившие причиной ставшей для него фатальной вспыльчивости, наплодившей ему при жизни немало врагов, некоторые из которых стали его убийцами.

Что касается его посмертных несчастий, виной им наш брат-историк. Начиная с Василия Татищева (XVIII век), российские историки объявили (каждый со своей целью — одни осуждая, а другие хваля) Андрея гениальным предвозвестником российского самодержавия. А поход коалиции поднепровских князей, в котором приняли участие и дружины Андрея, закончившийся в наши дни даже более чем оба татарских известным погромом Киева 1169 года, представили как первый сознательный акт процесса перенесения политического центра Руси из Киева сначала во Владимир, а потом в Москву. — Так часто случается, спустя века, исторические события далекого прошлого легко представить как целенаправленный и безальтернативный процесс формирования настоящего, приписывать деятелям прошлого взгляды и цели, которые разделяешь, или с которыми борешься ты. Как бы то ни было, украинская историография критически отнеслась к теории перенесения политического центра Руси на Север, тем не менее, некритично заимствовала взгляд на Андрея Боголюбского как предтечу российского имперства. Более того, оспаривая существование России едва ли не до Петра, некоторые украинские историки и публицисты без доли иронии называют поход 1169 года чуть ли не «первой русско-украинской войной». Вот так и вышло, что Андрей Боголюбский стал «злым гением» украинской мифологии, а разорившего Киев в 1203 году Рюрика Ростиславича (из смоленской династии), у нас, если и вспоминают, исключительно как главного соперника отца Даниила Галицкого Романа. Подозреваю, если бы столицей нынешней России стал Смоленск, «злым гением» украинской исторической мифологии стал бы он, а не Андрей. — Значение имеют не факты из прошлого, а современный историкам и публицистам политический контекст.

Возвращаясь к нашей истории о несостоявшейся автокефалии церкви ростово-суздальского Залесья, отмечу, все же, что Андрей действительно Киев не любил. В нашем представлении Киев середины ХІІ века рисуется теми же красками, что и Киев времен Ярослава, в то время как на самом деле времена его величия ушли вслед за мимолетным политическим единством Руси. Одна за одной продолжались политические неурядицы — нескончаемая чехарда князей на киевском столе, борьба боярских и городских партий, не только приводившая к многочисленным восстаниям, но и стоившая жизни не одному князю (среди них, по попавшим даже в летопись слухам об отравлении, и отцу Андрея Юрию Долгорукому). Как-то, в 1145 году, киевский митрополит Михаил (ІІ) во время своего канонического визита в Константинополь сложил с себя сан, и наотрез отказался возвращаться в неспокойный Киев. Несколько лет после этого митрополичий престол оставался вакантным, пока на церковном соборе местных епископов по инициативе Изяслава Мстиславича не был избран митрополитом русин Климент (Клим Смолятич). Последовавшей за этим раскол церкви Руси вынудил константинопольских патриархов к действиям, и в Киев все же был наконец прислан (уж не знаю, как его уговорили ехать) законно поставленный митрополит грек Константин.

К политическим причинам упадка значения Киева добавлялись, с точки зрения княжеской власти, и экономические. Если во времена Святослава, Владимира, Ярослава львиную часть княжеских доходов давали военные походы, торговля и поставки наемников к императорскому двору, в ХІІ веке все большую ценность приобретала земля. С точки зрения князя, доход это войско — дружина, чем больше дружина, тем меньше князь зависит от местных бояр и горожан, тем больше новых земель он может себе подчинить. И вот беда, лимит свободных земель вокруг Киева был практически исчерпан, а значит, киевскому князю нечем было покупать себе лояльность сторонников. Другое дело, обширные земли на окраинах, где внутренняя колонизация только набирала обороты. В Киеве ты мог удержаться месяцы, или, при удаче, несколько лет, а вот на далекой окраине ты мог стать вторым Владимиром или Ярославом. Именно в этом, а не как предтеча московского самодержавия (вот бы Андрей посмеялся, назови его кто-то так при жизни), Андрей Боголюбский и был первым. Впрочем, раньше его, еще в ХІвеке, это поняли потерявшие права на киевский стол перемышльско-поднестровские (позднее галицкие) Ростиславичи.

Именно поэтому в 1155 году Андрей взбунтовался против сидевшего тогда в Киеве отца, плюнул на открывавшиеся перспективы после его смерти сесть в Киеве, оставил Вышгород, согласно позднейшей легенде прихватив с собой меч святого Бориса (первого святого из Рюриковичей) и икону Богородицы, позднее названную Владимирской, и отправился в далекое Залесье строить там свой Киев. И он строил. Если князья-основатели Владимир и Ярослав в меру своего о нем представлении (а они там никогда не были) копировали Константинополь, Андрей создавал Владимир уже по киевским меркам — с храмом Успения Богородицы и Золотыми воротами. Он не планировал перенести политический центр Руси во Владимир, он создавал в далеком Залесье ее копию, — не современной ему раздробленной и погрязшей в усобицах Руси, а государства времен Владимира и Ярослава. Как и Владимир с Ярославом, он разобрался с многочисленной родней — нравы стали мягче, и вместо смерти они приняли изгнание. В походах на волжских болгар он закалил дружину и привил ей аппетит к военной добыче. Ну и, последней точкой в этой попытке создать в далеком Залесье свою копию Руси Владимира и Ярослава, должно было стать создание своей собственной зависимой напрямую от Константинополя, а не от Киева, митрополии.

В реализации этой амбициозной задачи орудием Андрея стал ростовский епископ Федор. Вернее, и епископом-то он, в обход канонических правил стал только благодаря княжеской воле. — И в церковной политике Андрей Боголюбский предпочитал опираться на людей полностью зависящих от его княжеской воли. Вернувшись из Вышгорода, Андрей застал на ростовской — тогда единственной в Залесье — кафедре грека Нестора. Как и всякий грек, в первую очередь проводник политики Константинополя (у нас бы его называли «смотрящий»), Нестор не мог стать единомышленником и соратником князя в задуманных им преобразованиях. Потому Андрей на третий год удалил его с кафедры, воспользовавшись как предлогом дискуссионным вопросом о соблюдении поста по средам и пятницам. И, хотя Нестор был оправдан киевским митрополитом, а, позднее, и константинопольским патриархом, Андрей его назад в Ростов так и не пустил. Сперва Андрей сделал ставку на суздальского игумена Леона. И в первое время на епископской кафедре тот развернул бурную деятельность, возводя многочисленные новые храмы, пусть для этого и пришлось обложить многочисленными незаконными поборами старые. Впрочем, строительство новых каменных храмов для князя было лишь первым шагом, тогда как епископ осторожно предпочел ограничиться только ими. После нескольких конфликтов с местным духовенством, когда Леона выгоняли с его кафедры сами горожане, князь признал свою ошибку. Он устроил диспут на котором княжеский протеже Федор обвинил Леона в той же ереси о постах, что и Нестора, после чего Андрей лишил его с кафедры. Леон отправился вслед за Нестором жаловаться в Константинополь, а на кафедре в Ростове уселся Федор.

Федор был натурой деятельной и рисковой. Вполне вероятно, еще до посвящения в епископы именно он был советником князя и соавтором его идеи создания независимой митрополии. Продолжив строительную программу, он подчинил ее главной цели.  Найденные едва ли не сразу после его назначения в Ростове во время закладки на месте сгоревшего деревянного храма более величественной церкви Успения Богородицы хорошо сохранившиеся останки были объявлены мощами умершего около 1077 года ростовского епископа Леонтия. Был установлен церковный праздник обретения мощей Леонтия (23 мая), написано Житие, которое кроме прославления культа местного святого (немаловажный элемент в политике обретения автокефалии от Киева) удревняло историю Ростовской кафедры с 1051 года до 990-х годов — эпохи Крещения (некоторые историки высказывают робкое предположение, что два первых ростовских епископа Феодор и Илларион выдумка времен Андрея).Ну а, раз Ростовская кафедра ровесница киевской, она вполне имеет право на автокефалию. Андрей даже попытался учредить в Залесье еще одну епископскую кафедру — в своей столице Владимире, создавая церковную инфраструктуру для новой церковной митрополии…. А, поскольку сопротивление нововведениям и при новом епископе не угасало, князь с епископом занялись репрессиями, пытая и калеча многочисленных недовольных.

Наконец, когда почва была подготовлена, Андрей отправил Федора в Константинополь, где тот должен был выхлопотать у патриарха митрополичий клобук для себя, и патриаршее благословение для учреждаемой новой епископской кафедры во Владимире. Надежду на успех этой авантюры придавал тот факт, что Андрей Боголюбский уже много лет состоял с патриархом в личной переписке. До нас дошел даже один из ответов патриарха Луки Хрисоверга Андрею, в котором тот хвалит его за процветание государства и его подвижничество в деле распространения христианства, впрочем, в очередной раз отвечает отказом на просьбы учреждения отдельной митрополии. На чем бы ни основывались надежды Андрея на эту миссию, она увенчалась полным провалом. Федор оказался плохим дипломатом, который своей неуемной натурой превзошел даже известного своей раздражительностью князя. Еще по дороге в Константинополь, надеясь сыграть на конфликте внутри церкви Руси, он оскорбил киевского митрополита. И в самом Константинополе он так и не смог приобрести друзей, и получил решительный отказ. — Дело дошло даже до угроз патриарха отлучить Андрея от церкви.

Впрочем, причина отказа была даже не в плохих дипломатических способностях Федора. В основе политики константинопольских патриархов лежало полное подчинение церкви Руси через поставляемых из Константинополя митрополитов греков. Андрей же с первых своих шагов допустил фатальную ошибку. — Он сместил с ростовской кафедры епископа грека, и смещенный с кафедры Нестор в Константинополе не уставал интриговать против обидчика в Константинополе (впрочем, как и его оставленный позднее преемник Леон). Учреждение новой митрополии на предлагаемых Андреем условиях было не в интересах византийской церкви, а потому обречено на провал.

История с попыткой учреждения независимой от Киева митрополии в Залесье не закончилась на константинопольской неудаче. У нее был трагический, вполне в средневековом духе финал. Когда Федор не солоно хлебавши вернулся на Русь, здесь изменилось все. Во-первых, киевский митрополит за это время успел расправиться с оппозицией в лице игумена Киево-Печерского монастыря Поликарпа. Во-вторых, это хуже всего для Федора, Андрей Боголюбский полностью пересмотрел свои цели, и отказался от политики создания в Залесье независимого государства. Виной тому стали киевские дела. На Юге за Киев тогда боролись две большие коалиции князей. Одну из них возглавлял волынский князь Мстислав Изяславич, в другую входили многочисленные черниговские, и князья мелких киевских и восточно-волынских уделов. Если Мстислав Изяславич был сторонником централизации, его оппоненты стремились сохранить statusquo. Именно эта вторая партия, несмотря на большие права их лидера Святослава Всеволодовича черниговского на Киев, признала старейшинство Андрея, и предложила тому киевский стол. В результате похода 1169 года сложилась политическая система, существовавшая на Руси в следующие десятилетия — старейшинство среди Рюриковичей отныне не требовало занимать киевский стол лично, Киевом отныне преимущественно правили марионетки. Так Андрей Боголюбский, отказавшись от независимого государства в Залесье, как ему казалось, приобрел всю Русь.

В этой новой политической ситуации неудачник-Федор оказался не нужен. И, когда киевский митрополит Константин, не забывший обид, попросил от Андрея в качестве знака примирения выдать ему Федора, тот в оковах отправился в Киев на суд. Злая ирония, Федора в Киеве судили за то (все тот же пресловутый вопрос о постах), за что сам Федор в Ростове судил Нестора и Леона. И был осужден как еретик и казнен за то, за что Нестор и Леон были оправданы и в Киеве и в Константинополе. По приговору митрополита Федорцу отрезали язык, отрубили правую руку, его ослепили, и только потом казнили. Вот такой страшный конец у истории, как Залесье пыталось получить свою, автокефальную независимую от Киева православную митрополию.

Что было дальше, вы знаете. Поставленный киевским князем-марионеткой брат Андрея Глеб Юрьевич вскоре был, как и его отец, отравлен киевлянами, а в 1173 году огромное войско пытавшегося отомстить Андрея было разбито у стен некогда брошенного им ради Залесья Вышгорода. А еще через два года сам Андрей Боголюбский был убит, перед смертью успев вкусить все то, от чего 20 лет назад бежал от отца Север. Сложись все иначе, не отступи Андрей от своих первоначальных планов, не купись он в конце на киевскую фата-моргану, история Киева и Залесья, возможно пошла бы иначе — еще с конца  XII века сосуществовали бы две независимые друг от друга православные церкви в Киеве и во Владимире, и сегодня Украине не пришлось с таким трудом отстаивать свою церковную автокефалию. Впрочем, история не знает сослагательного наклонения. Хотя, признаю, даже мне порою хочется сказать, а жаль.