Шенген и другие «выездные» истории
Старая сентенция о том, что, уезжая куда глаза глядят, мы обязательно берем с собой себя, со временем сменилась более актуальной метафорой путешествия. Мол, сегодня, в эпоху вселенского комфорта самое сложное бывает добраться не до Америки, а до вокзала. Тем более, добавим, когда в книгах этого обзора все уже рассказано за нас - так зачем же куда-то мчаться, если сначала можно подробно ознакомиться с «выездным» опытом их авторов.
Патрік Оуржеднік. Європеана. - Л.: Видавництво Старого Лева, 2016
В этой веселой книге мир состоит из «художественных» осколков - фиктивных эпизодов, невыдуманных небылиц и других парафраз из литературной классики. В основном, конечно, из Гашека и Хармса. У первого цари с цесарями на обертке солдатского печенья держались за руки, словно играя в кролика в ямке, у второго такие огурцы продавались в магазинах, что никаким бабам, массово выпадавшим из окон, даже не снилось. Точнее, снилось, но обычно в Украине, куда «счастье приходит, как в бабью зону морковка, - покрошенное», как писал Цыбулько. В этом балаганном паноптикуме из фактов замечательный абсурд так же борется с ярким гротеском за право называться современной историей. Здесь россияне изобрели революцию, американцы - бюстгальтеры, а немцы - специальных женщин, которые во время войны распиливали сгоревшие трупы на удобрение для деревьев. Трупы в руинах домов были скручены в клубок, а иногда два или три трупа, как у Гашека, держались за руки или обнимались. А одна женщина не хотела пилить, и ее решили расстрелять за саботаж, но солдаты за это время успели дезертировать. Но погружение в постмодернизм все равно продолжалось, и после эмансипации женщин и изобретения контрацептивов и одноразовых пеленок количество детей в Европе уменьшилось, зато возросло количество игрушек, качелей, собачек и хомячков.
Андрей Курков. Шенгенская история. – Х.: Фолио, 2016
Этот роман, который писался четыре года, можно читать с любого места, раздела или страницы. Конечно, он имеет сюжет - путешествие по Западной Европе трех супружеских пар, которые дождавлись «шенгенской ночи», когда жителей Литвы стали пускать в заповедник демократии без паспортов и виз. Но судьба каждой из семей, выбравших, соответственно, Англию, Италию и Францию - это отдельные истории людей, оказавшихся словно в игре с неизвестными правилами. Хотя даже из литературного опыта можно узнать, как в начале 90-х выходцы из бывшего СССР или «танцевали кино» на улицах свободного мира, или же занимались еще какой-то «развлекательной» деятельностью ради заработка. В этом романе, например, один из героев работает клоуном в детдомах. Впрочем ему самому, как и остальным персонажам, не очень смешно, потому что в действительности Европа - это не совсем рай для беглецов от самих себя. И только старый волк наподобие одноногого незнакомца, который первым перешел границу в тот памятный для литовцев день, путешествует по миру с шестью паспортами в деревянном протезе и устойчивым желанием осуществить свою миссию. Каждая из глав романа похожа на библейский апокриф того или иного периода уже нового апокалиптического времени. И только любовь - к ближнему, родине, которая не всегда там, где тебе хорошо, и своему роду - обычно объединяет и времена, и народы, и главы этого рождественского чтива.
Василь Махно. Дім у Бейтінґ Голлов. – Л.: Видавництво Старого Лева, 2016
Этот сборник очень простой, и прочитать его можно за пару часов. Дебютная проза поэта Василия Махно - это вообще-то восемь рассказов, названия которых напоминают поэзии автора, который последние 15 лет живет в Нью-Йорке. Раньше у него были «фирменные» лисы, совы и рыбы, теперь - шляпа, дактили, сливы. И еще Бруклин, 42-я улица. В принципе, далековато от нашего времени, и именно поэтому автору кажется, что здесь у нас своеобразный жанровый упадок. «Я хотел возродить жанр рассказа, который почему-то в украинской литературе стал непопулярным. Все пишут романы», - сообщил он во время вручения премии по скайпу. Так же, возможно, благодаря трогательной заботе о судьбе укрсовлита проза Махно в этом сборке не очень требовательна, называясь экзистенциальной. Это когда где-либо пишут о том, что происходило в разное время и на разных континентах, но мыслями всегда дома, в родном селе, где почтальон едет на велосипеде, защепив штанину прищепкой для белья. Чтобы не затянуло в цепь, водоворот воспоминаний и заодно пение песни «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Поэтому в этих рассказах мужчина за пятьдесят с любовницей из Кривого Рога ищет себе пристанище где-либо, вдова, съехав с гайвея, заправляет полный бак, повстанцы везут на казнь молодого стрыбка, а на автобусной станции в Черткове раскинули табор цыгане. Но в конце повествование все равно поворачивает в эмиграционную пустоту, хотя герои оттуда давно уже уехали. Что осталось? «Два тренировочных велосипеда и беговую дорожку, которые стояли в углу большой пивной, накрытые брезентовыми чехлами, выбросили на улицу. Книги забрали в немецкую библиотеку, но годами выписываемый журнал «Нью-Йоркер», кипы которого покрывались пылью, нужно было кому-то передать».
Михайло Юдовський. Наволоч. – Х.: Фабула, 2016
Очередной том первосортной эмигрантской прозы, «киевский» автор которой просит не сравнивать его с Михаилом Веллером, поскольку ему ближе Довлатов. На самом деле ни того, ни другого в этом нарядном сборнике рассказов (плюс одна повесть-притча) не наблюдается. Поскольку традиционный еврейский юмор, замешанный на «киевский» корнях с поэтикой Евбаза, - вот чем отличается стиль Михаила Юдовского от всех остальных. Окружающий «языковой» абсурд зарубежья напоминает автору-герою родной абсурд советской жизни с ее штампами и клише. «А что вам не нравится? - Что мне не нравится? Мне не нравится война в Югославии и сельдь под шубой»,- продолжает он светскую беседу в автобусе. Подрабатывая, кстати, экскурсоводом, как упомянутый Довлатов, который служил гидом в Пушкинском музее в Михайловском. И главное, точно так же, как в прозе автора «Заповедника», часто-густо все здесь происходит навеселе, а также конфликтные ситуации, как правило, решаются коллективным походом в ближайший бар. Таким образом, если уж литература зарубежья и зашла в тупик, то в книге Юдовского, как говорил папа-врач одного из персонажей, «выход из коматозного состояния прошел на всех этилового парах».
Игорь Померанцев. Поздний сбор. - Чернівці: Meridian Czernowitz, 2016
Даже за рубежом автор этой книги - как за столом, то есть на войне, где настоящие бойцы алкогольного фронта, как известно, не закусывают. А все потому, что в отличие от всех возможных классиков этой темы он остается прежде всего патриотом винной культуры, и о пивной, водочной и коньячной только вспоминает, угощая нас историями об их расцвете в разные времена истории человечества. «Крепкие напитки - для одинокого пьяницы», - не забывают в книге присказку одного из героев. Справедливости ради следует, пожалуй, заметить, что за то время, когда автор «Позднего сбора», будучи журналистом на радио Би-Би-Си, дегустировал у микрофона свои впечатления из многочисленных путешествий по алкогольным столицам мира, уже были опубликованы родственные по эмиграционному жанру книги Льва Лосева и «Русская кухня в изгнании» Вайля и Гениса. Впрочем, для Померанцева личное мировоззрение основывается не на гастрономии, а на бакалее жанра. «Для меня опыт эмиграции – как-то отметил он. - Это открытие мира в его многообразии. Свобода путешествий - абсолютно конкретная свобода. Для меня лично это было связано с открытием винной культуры - одним из главных открытий, сделанных благодаря эмиграции». Еще автор книги напоминает об еще одной «фронтовой» опасность для слишком ревностных патриотов алкогольной культуры. Нет, это не призыв бросить пить в одиночку и присоединиться к пивной группе в спортивном баре. Просто существует опасность достичь такого уровня медитации на хмельной предмет разговора, когда, скажем, «шампанское» начинает означать не привычное, но изысканное «вино», а просто поэтический образ. Это как в анекдоте про грузинского сноба, которого спросили, любит ли он помидоры: «Есть - да, а в целом не очень».
