Без крыши, которую снесло
Безумный американский полицейский, расталкивая плечами прохожих, как атомный ледокол «Ленин» весенние льды Арктики, шёл от Harvard Square по Mass Ave. Возможно, так можно начать какой-нибудь роман ужасов. Но это никакой ни роман. Безумный коп, громоздкий, немолодой чёрный здоровяк c бородой и без фуражки, но в форме шёл прямо на толпу, разбрызгивая встречных-поперечных, не успевавших увернуться, по сторонам. И те, кого он толкал, останавливались в замедленном недоумении, оборачивались, потрясённые, и возмущённо бросали вслед: «Сумасшедший, нет, это просто сумасшедший коп».
Надо ещё представить, что за публика двигается по тротуару кампуса Гарвардского университета во время ланча: студенты, преподы, обслуживающий персонал, родители, примчавшиеся навестить своих чад. Публика, которую вполне можно посчитать рафинированной.
Возможно, коп был пьян или под кайфом, но минут через пятнадцать я заметил его стоящим, как скала, опять на углу Harvard Square, где я в начале века встречался со Светой Бойм, пригласившей меня в Гарвард. Увидел монстра и, кончено, тут же сфотографировал его. Хоть теперь он уже не выглядел настолько монументальным и ненормальным, чем когда молча, с красным набрякшим лицом и каким-то ожесточением безразличия шел поперёк движения людей на тротуаре в центре Кембриджа.
Хотя, если в стране избрали президента, которого большая часть избирателей считает ку-ку, то, что требовать от патрульного на улице: может, у него действительно проблемы с психикой или ещё с чем-то.
Любой приезжающий в Америку, даже ненадолго, способен заметить, что число людей с поехавшей крышей здесь явно больше, чем в других странах. И это не кажется, так и есть. Но не потому, что среди американцев процент сумасшедших выше. Сумасшедшие появились на улицах американских городов в известный день и час назначенный, когда в рамках реформы психиатрической службы (и общей либерализации) большая часть сумасшедших домов была закрыта, и их обитатели оказались на улице.
Идея была, казалось бы, здравая. Свободу заключённым психбольниц. Столетиями их держали под колючим надзором, воспетым Фуко, и вот идея спасительности свежего воздуха открыла двери дурдомов. В одном только Бостоне была закрыто полтора десятка психбольниц, а для буйных оставили пару-тройку.
Хотели, безусловно, как лучше, а получилось, как получилось. В принципе человек, годы пролежавший в психушке, на воле чувствует себя как животное, выпущенное из зоопарка в лес. Стать обратно диким у него нет никаких шансов. Он привык, что его кормят с рук.
Поэтому у психического на свободе три пути. Имеющие склонность к агрессии попадают в тюрьму. Другие становятся потребителями наркотиков и либо погибают, либо становятся городскими попрошайками. Для буйных зарезервировано место в прошлом, но не навсегда, до ремиссии.
Формально вернуться в социум у них есть шанс, вот только воспользоваться им весьма проблематично. Чтобы получить пособие, дабы оформить его, надо иметь адрес. При наличии адреса (и ещё кое-чего) можно открыть счёт в банке. Но у каждого соцработника, занимающегося реабилитацией психов, в специальной папке полно невостребованных чеков, выписанных на определённое лицо, которое однажды к нему заходило, но, скорее всего, больше никогда не появится на горизонте.
В Америке много дневных стационаров, где дают временный кров и стол и оказывают услуги для социализации людей с нестабильной психикой. Такой дом легко узнать, на крыльце сидят угрюмые люди и молча курят, чего около других домов нет. В Америке вообще очень сложно умереть с голоду, если ты хоть как-то социализирован, тогда тебя будут поддерживать, лечить и тянуть. Но для этой социализации нужны силы, которых очень часто у психически неуверенного лица просто нет.
Поэтому сотни и тысячи (на самом деле, сотни тысяч) живут на улице. Ни один полицейский не будет гнать со скамейки или тротуара разлегшегося на рваном одеяле бомжа. Иногда полицейский весело, как с приятелем, о чем-то беседует с ним, ничем не выделяя его из толпы. В Америке вообще очень толерантно относятся к психам, даром, что они везде. Проблемы с психикой, считается, есть у многих, если не у всех. Эпоха психоаналитиков давно прошла, практикующих психоаналитиков, которых называли в России «корзиной для мусора», практически нет. Но психи есть, скрывать психические проблемы и стесняться их ненужно, псих – один из меньшинств. Почти.
У меня среди соседей три откровенно поехавших: белый парень, лет 50, ездящий на красном мотороллере; он разговаривает так громко, что слышит это с содроганием весь квартал. Француженка, никогда не отвечающая на приветствия, что особенно неприятно в лифте. И очень симпатичный чёрный дяденька, всегда в соломенной шляпе и ярком прикиде, с очаровательно виноватой улыбкой, не сходящей с лица; он живет с сестрой, которая раз в год его теряет, и бегает ночью по улице темной, как простоволосая Катерина Ивановна, ища пропажу.
Я это к тому, что если у человека проблемы с психикой, но он вполне профессионально добротен, его не турнут и будут снисходительны. Относится ли это к полицейским - не знаю, но вряд ли. Тот сумасшедший коп в Кембридже - какая-то необъяснимая аномалия.
Но в любом случае это речь о тех, кто имеет дом и, возможно, работу, а homeless - это те, кто потерял свою социализацию из-за проблем со здоровьем. Бомжи тоже могут быть вполне прилично одеты, хоть жизнь на улице всегда оставляет свою складку, не всегда сразу заметную. Подбитый глаз, ссадина на лбу, пропитые и опухшие глаза, как паспорт, но подчас и вполне интеллигентный человек (разве что небритый) крутит, скажем, шарманку или играет на каком-нибудь инструменте.
Так как я много лет снимаю этих людей, то я делю их на две категории: признающие свой статус и использующие его для обмена, торгующие им. И мучающиеся молча, не публично, так сказать.
Первые стоят, сидят, лежат в публичных местах (в основном, в исторической части города, посещаемой большим числом туристов) с какой-нибудь картонкой, на которой двумя-тремя фразами синопсиса описывается трафаретная беда (но без православных узоров), в качестве сочувствия к которой вы должны поделиться с ними мелочью. Такие бомжи стараются поддерживать на лице доброжелательное выражение лица, легко вступают в контакт, только их я и фотографирую (или - в основном, их), так как они разрешают это делать, в обмен на небольшую денежку.
Только один из десяти берет мой доллар, а на вопрос, можно ли тебя сфоткать, закрывает лицо рукой и говорит «нет». В основном, это дамы, не желающие даже со мной и моей камерой разделить хлеб их далекого от желаемого состояние тела и кармана. Но в основном, публичные (назовём их так) бездомные - контактны и продают право на фотку с улыбкой поддельного счастья на лице.
Дают им далеко не так много. И не все. Местная протестантская публика никогда не кинет даже квотер. Для протестанта дать попрошайке - означает поддерживать его роковое заблуждение, что в этой жизни можно жить, не работая. То есть подтолкнуть по наклонной вниз. А вот эмоциональные католики - те дают, тем более туран-турин-туристы, обескураженные тем, что в одной из самых богатых стран мира столько бездомных и попрошаек.
В России я со многими бездомными беседовал по душам, и они рассказывали мне свои - словно пропущенные через ксерокс - истории. От нескольких (по крайней мере) я слышал примерно одно и то же: только потеряв дом и работу, он (она) получил (а) настоявший кайф и свободу от оков. Оков социальности (добавлял я за них, очень хорошо понимая или думая, что понимаю, что, собственно говоря, они имеют в виду).
Не сомневаясь, что и среди американских бомжей только меньшинство горюет о потерянном социальном статусе. Все уже перегорело, отговорила роща золотая, все слёзы в прошлом.
Непубличные бомжи совсем другие. Они не только не разрешают себя фотографировать. Они не вступают в контакт, в них куда отчетливее напряжение и желание сократить время нежелательного контакта. Скорее всего, их состояние (диагноз) намного хуже. Возможно, именно это не даёт им возможность стоять на туристических тропах с протянутой рукой или шляпой.
Они таскают за собой все свои пожитки в сумках или тележках. На Западе, в Калифорнии, я видел бездомных с прицепными вагонами тележек, везущих по жизни скорбной скарб нехитрый, но обильный. Их тоже не гоняют копы, но их жизненная ноша потяжелее будет. Они бредут по тем же порой улицам, но в своём направлении, с более мрачной картиной в конце туннеля. Здесь конец перспективы.
Для русского недоверчивого человека, привыкшего, что нищие - это такие профессионалы по обману (по нашему делению - публичные бомжи), резонен вопрос, а не притворяются ли они несчастными, дабы зашибить легкую монету на выжимаемых из нас слезах? На мой взгляд - вряд ли, хотя я не исключаю тех или иных профессиональных приёмов (даже знаю о них) или иерархии в братстве нищих, но по большому счёту - все равно. Я смотрю на них сквозь объектив, а он мгновенно отсеивает реальное страдание от грима. Морщины, залегающие на лице, имеют ту глубину и структуру тени, которая говорит сама за себя. Они проживают нашу жизнь, которая не состоялась (или уже показалась за следующим поворотом), но мучаются они в полный сайз, за себя и за того парня.
