Факторы Х белорусского протеста

Сергій Грабовський

17 августа, 19:55

В эти дни в Украине самая обсуждаемая в СМИ, в экспертной среде и просто на улицах тема — не коронавирус, а массовые протесты в Беларуси, собственно, революционные события в этой стране. Это не случайно. Ведь от того, в каком направлении продолжит развитие соседнее государство, во многом зависит и украинская ситуация, как сегодня, так и в будущем. Тезис этот, возможно, и банален, но справедлив. И чисто по-человечески важно сочувствие к жертвам лукашенковского режима и восхищение самоотверженностью тех белорусов, которые и словом и делом подтверждают стремление к национальной свободе. Впрочем, последние факторы касаются не всех граждан Украины. Имеются и те, кому Лукашенко продолжает оставаться милым, а возмущаются они тем, что он, мол, недостаточно решительно действует. Есть такие среди политиков (не станем тыкать пальцами, они читателям «Дня», убежден, известны), есть и среди плебса (не побоюсь употребить этот термин в отношении тех, для кого — как и в древние времена — свобода не важна, а важны только хлеб и зрелища.

А вместе с тем искреннее восхищение мужеством протестующих и антипатия к «и.о. президента» (как уже начали называть Лукашенко некоторые медиа Украины) сочетаются у значительной части участников публичного дискурса с не менее искренним беспокойством — а не падет ли Беларусь вследствие революционных событий, более того, вероятной смены власти к ногам «кремлевских чекистов»? Не аннексирует или оккупирует ли (под видом «помощи законной власти») ее Россия? И не появятся ли вследствие этого российские войска на северной границе Украины? Доходит до того, что Лукашенко его украинские идейные враги в эти дни называют ни больше, ни меньше как «гарантом независимости Беларуси».

На все это можно было бы ответить, что революции — в отличие от переворотов — всегда содержат элементы непредсказуемости, иногда они вообще становятся неким «парадом неожиданностей». Один украинский дипломат рассказывал мне, что Лех Валенса уже после ухода от публичной политики вслух размышлял в достаточно узком кругу — мол, мы же в 1970 году, когда начинали организовывать рабочее движение, хотели только улучшить социализм, не более, а затем шаг за шагом шли все дальше и дальше (часто вынужденно, под давлением обстоятельств) — и смотрите, что из этого вышло... Впрочем, украинцам такие «парады неожиданностей» за два последних десятилетия хорошо известны. Зато Беларусь еще не переживала периода революционной турбулентности, поэтому даже без вмешательства Кремля возможно немало неожиданностей. Прежде всего в силу того режима (точнее, общественного строя), который существует в этой стране.

Аналитики никак не могут договориться между собой, а каков же характер этого режима? Это уже фашизм — после последних акций власти — или еще нет? Как по мне, дискуссия эта бесплодная и только засоряет интеллектуальное пространство. А режим Чаушеску — это был фашизм? А в ГДР времен Хонекера что было? Собственно, почему до сих пор де-факто действует разделение на «плохой» тоталитаризм (нацизм, фашизм) и «хороший» (большевизм, маоизм, режимы Кастро и Чавеса и т.д.)? В Беларуси — это вещь самоочевидная — после распада СССР так и не утвердилась хоть какая-то несовершенная демократия, непременной социально-экономической основой которой является плюрализм форм собственности. Более того — авторитарный строй также предусматривает такой плюрализм, хотя и при активном участии государства в экономике; он обычно делает ставку на частное предпринимательство. Поэтому когда по новейшей западной интеллектуальной моде из политологического словаря изымают понятие «тоталитаризм», а злоупотребляют понятием «авторитаризм», выходит только добровольное очковтирательство. Значит, и Сталин — это авторитаризм, и де Голль — тоже. И Ли Куан Ю, и Гитлер. И Чавес, и Пиночет... Нонсенс, который существенно мешает пониманию действительности! Одна из основных черт тоталитаризма, и классического, и современного — попытка государственной власти к тотальному контролю за всеми сферами жизни, включая экономику. Скажем, в нацистской Германии если и оставались частные предприятия, банки, аграрные хозяйства — большие и малые, пресса, но решала все «партия-государство». Даже то, кто из сыновей достоен унаследовать ходяйство крестьянина-бауэра, решали местные парткомы. А Лукашенко? Да, в последнее десятилетие он позволил относительно свободное развитие ІТ-предпринимательства, но де-факто его условием стало дистанцирование айтишникив до последнего времени от политики...

Главное — что в основе режима лежала трансформированная советчина. Кто-то заметил — если бы Горбачеву удалось трансформировать СССР, он бы выглядел, как нынешняя Беларусь. Это верно лишь отчасти — речь идет о СССР образца этак 1987 г. с силой остановленными общественными изменениями и без учета национального фактора (который, впрочем, и развалил Союз). Что касается режима Лукашенко, созданная им социально-экономическая база действительно была опорой независимости Беларуси от России. Но это был лишь тактический успех, так как со временем она неизбежно становилась все более и более анахроничной, все более неспособной к новациям, а потому фактором нестабильности государства в стратегическом смысле. В Москве это понимали, поэтому ждали, когда плод  созреет и  упадет, чтобы его подобрать. Ведь в стране отсутствуют массовые политические партии и авторитетные политические лидеры, а немаленькая и неплохо вооружена белорусская армия вряд ли окажется хоть немного боеспособной в случае российской агрессии... Да и ориентация на российскую культуру и всевластие местного филиала РПЦ — тоже важные факторы. Я уже молчу об ориентации белорусской промышленности преимущественно на восток...

Иными словами, радикальное изменение действующего порядка в Беларуси влечет за собой немало рисков, в том числе — заметное ухудшение социальных стандартов. Хотя при отсутствии олигархата и реальной помощи со стороны ЕС и США такое ухудшение может стать временным (например, это в свое время было в Польше). Но стабильность Лукашенко была не меньшим, а большим риском. Хотя бы потому, что все зависело от хозяина, от «батьки». А теперь уже многое зависит от гражданской нации, и в случае успеха революционных изменений будет зависеть еще больше. Глубинная трансформация действующего порядка — это то, что Беларусь должна пройти, несмотря на болезненность такой трансформации. Готов ли кто-то ее осуществить?

Однако у Лукашенко в запасе остается сильный козырь — он уже заявил о «будущих реформах» и может в случае пребывания у власти еще в течение нескольких месяцев провести их в стиле Леонида Кучмы второй половины 1990-х, то есть заложив основы олигархического строя. А тогда надеяться на демократические перемены в соседней стране станет трудно. В таком случае неизбежным станет идейно-политический ренессанс «лукашизма» — забудется плохое, будет вспоминаться стабильность и минимальное гарантированное благосостояние, которое, мол, стоило свободы... Вот, если хотите, еще один «фактор Х» нынешних революционных изменений в Беларуси.

Наконец, есть еще фактор языково-культурный. С одной стороны, русский язык доминирует и во время протестов, с другой — развеваются национальные флаги и скандируют лозунги по-белорусски. Куда пойдут процессы? Зависит от многих факторов. Риск? Да. Но замечу еще раз — революции всегда содержат элементы непредсказуемости, а иногда они вообще становятся неким «парадом неожиданностей». Поэтому крайне важно, чтобы в протестной среде выкристаллизовались центры, способные оперативно принимать правильные решения и энергично воплощать их в практику, потому что стихийное действие масс при всей своей необходимости всех проблем отнюдь не решит.

Почему до сих пор де-факто действует разделение на «плохой» тоталитаризм (нацизм, фашизм) и «хороший» (большевизм, маоизм, режимы Кастро и Чавеса и т.д.)?