Не-майданная Америка, или уроки популизма
Переносить свой, особенно травматический опыт на другие ситуации, схожие по внешним проявлениям, является распространенным типом когнитивного искажения, которое по большей части играет положительную роль, так как способствует выживанию в кризисных условиях. Именно поэтому любые кризисы и конфликты мы пытаемся описывать в знакомых парадигмах: применяя присущие нашему восприятию термины и определения, и отождествляя чужой опыт с тем, что сами пережили. Это, очевидно, ограничивает возможности понимания, потому что имеющееся многообразие мировых практик намного превышает опыт любого человека или человеческого сообщества.
Так же иногда ограничивает наши возможности к пониманию всего многообразия окружающего мира присущая нам тяга к универсализации знания. Иногда мы пытаемся сконструировать теории, которые давали бы всеобщие объяснения всего многообразия процессов и явлений. Но опыт показывает, что достоверность этих теорий очень зависит от масштабов: те выводы и предположения, которые кажутся логичными и обоснованными в перспективе веков и континентов, полностью разлетаются, если попытаться проанализировать несколько отдельных сообществ в пределах нескольких лет. Не говоря уже об идеологическом догматизме, который будучи замаскированным претензией на универсальность, сводит на нет все имеющееся многообразие социокультурных практик, наличных в динамическом глобальном обществе.
Если попытаться проанализировать кризисное поведение, которое как раз характеризуется быстрыми реакциями малых сообществ и групп на незначительных пространственных масштабах, то большинство «универсальных» теорий окажутся довольно спекулятивными. И применять «экономический», «классовый», «расовый», «этнический», «религиозный», «культурный», «языковой», «национальный», «идеологический», «гендерный» и другие универсальные подходы можно будет только в том случае, если пренебречь значительным объемом имеющихся наблюдений.
Это не означает, что религия, язык, этническая, национальная и гендерная принадлежность не важны в общей структуре факторов безопасности, наоборот - на длительных промежутках именно они формируют ландшафт безопасности, но это означает, что «быстрые» кризисные реакции сообществ и групп определяют другие факторы.
Анализ новейших кризисов и конфликтов свидетельствует, что обычно такими факторами, определяющими распределения конфликтных реакций, являются: во-первых, структура сообществ, во-вторых, степень социальной деградированности, включая развитость и эффективность социальных коммуникаций между различными кластерами, сообществами и группами, а в-третьих, фракционализация общества, в том числе, наличие, доступность и возможность использования всего многообразия социальных ресурсов всеми существующими сообществами и группами.
И пока мы не знаем этих факторов для общества, в котором разворачивается конфликт, пытаться переносить на него свой травматический опыт, отождествляя чужие поведенческие реакции с представлением своей группы о правильном и должном, которое реализуется в собственных поведенческих реакциях, - является ошибочной, хотя и вполне понятной практикой.
Глядя сегодня на кадры из охваченных протестами и беспорядками улиц американских городов, многие сравнивают эти события с нашей Революцией Достоинства и последующими событиями нашей новейшей истории. Однако, делать такого рода сравнения стоит с большой осторожностью американское общество коренным образом отличается от украинского, а причины, факторы и движущие силы событий также имеют существенные отличия. Для некоторых явлений и процессов у нас нет не только аналогов, а и адекватной терминологической базы, соответствующего языка, а потому нам приходится пользоваться устаревшими идеологическими клише или прямыми заимствованиями.
По большому счету, можно сказать, что американцы протестуют против упрощения социального инструментария, которое вводит президент Дональд Трамп своей существенно популистской политикой. Тогда как украинцы боролись за возможность усложнить и разнообразить свой социальный инструментарий, за право вырваться из искусственно упрощенного социального пространства уголовно-олигархической системы.
Логика американского кризиса в контексте популистской политики понятна. С одной стороны, нельзя годами паразитировать на присущем популисту конфликтном нарративе, обвиняя во всех бедах «чужаков», «врагов» и «продажных политиканов», подогревая реваншистские настроения определенных социальных групп обещаниями вернуть «золотой век», и не ожидать вспышек агрессии и насилия. С другой, активное общество, функционирующую по принципу представительства сообществ, не будет мириться с преступлениями своих чиновников, и будет радикальным образом реагировать на традиционное бездействие и хаотичность решений популистской власти.
Развитая правовая либеральная демократическая модель - это точно не «власть большинства», а справедливое обеспечение прав всех групп и сообществ, имеющихся в обществе, через развитые социальные и государственные институты. В таком обеспечении прав и заключается социальная справедливость, что обычно реализуется через различные представительские модели, которые противоречат моделям электоральным («народным референдумам», «прямым демократиям» и т.п.), являющимся образцом для популиста.
Популизм - это по определению - спекуляция на «воле народа» для внедрения вертикальных связей, а потому имманентная популизму быстрая и непрерывная деинституциализация для сложно структурированного общества составляет значительную угрозу. При безудержном продуцировании «простых решений», большое количество разнообразных групп быстро теряет свое представительство и остается фактически беззащитным перед неограниченным произволом тех, кого популист считает «настоящим народом», и чьими интересами он прикрывается, выдавая их за «интересы большинства».
В таких условиях происходит во-первых, рост агрессивного маргинального ресентимента, обусловлено постоянным навязыванием тезиса о возвращении «украденного врагами» «золотого века» (в разных обществах это может принимать форму «восстановления халифата», «поднятия с колен», или «делания великими снова»), во-вторых, объективно будет расти массовое сопротивление такому искусственному упрощению социального инструментария, которое ведет к уменьшению прав и свобод большого количества сообществ и групп, но также будет расти социальное напряжение среди беднейших слоев тех, кто не отнесен к «настоящему народу». Все это объективно приводит к росту радикальных настроений и увеличение конфликтных уязвимостей.
Именно поэтому в протестах участвует такое большое количество столь различных людей, что делает невозможными версии о расовом, идеологическом или классовом характере протестов. Именно поэтому можно увидеть четкое разделение групповых реакций и конфликтных паттернов, когда разные группы преследуют разные цели в общем радикальном хаосе.
Так работает популизм: он подпитывает радикальные настроения и увеличивает вероятность внутренних конфликтов, если одни считают, что они наконец «встали с колен» и теперь могут «стать великими снова», показать всем другим их место, а другие, что они потеряли свои права и «не могут дышать», то на фоне мощного социально-экономического и политического кризиса достаточно даже малейшего повода для того, чтобы накопленная агрессия вспыхнула насилием и беспорядками со многих разных сторон.
То, что мы видим сегодня в США - в любом случае не надо описывать в терминах Майдана. Но для нас это хороший пример того, к чему приводит популизм и политика «простых решений» даже в хорошо институционально развитом обществе.
