Пацифизм как орудие экспансии
Почему Кремль добивается признания права донбасских сепаратистов на самостоятельные переговоры
Накануне Дня России, который отмечается 12 июня в честь принятия в 1990 году Первым съездом народных депутатов РСФСР Декларации о государственном суверенитете этой союзной республики, социальные сети наполняются язвительными комментариями. Как же так? И распад СССР у нынешней русской власти геополитическая катастрофа, и дата принятия этой декларации — праздник. Ведь именно она и положила начало...
Ничего подобного. Беззубый документ, никак не связанный в отличие от подобных документов в других союзных республиках, с настроениями населения. Это была декларация о намерениях и претензиях новой политической элиты, формировавшейся вокруг российских, а не союзных, органов власти. И элита эта вплоть до конца 1991 года была едина в своих устремлениях. Активное переформатирование началось позже. А тогда новая российская номенклатура наверстывала упущенное — в других республиках политическая элита становилась все более самостоятельной.
С Советским Союзом покончила не эта декларация и даже не ГКЧП, а решение украинского народа, которое оказалось вовсе не импульсивной реакцией верхушки на московский путч, что подтвердил референдум. В Беловежье было только оформлено свидетельство о смерти дорогого покойника. Что бы ни натворил до этого и после Борис Ельцин, главным поступком в его жизни стал отказ от попыток удержать Союз. Последовательности ему потом не хватило, но все же югославского сценария страны бывшего СССР тогда избежали — полномасштабных государственных войн не было.
Сводить все процессы в России и других бывших союзных республиках к личности правителей, конечно, нельзя. Но не принимать во внимание особенности политических элит на постсоветском пространстве совершенно невозможно. Иначе ничего не понять в природе той империи, которую можно называть российской, советской, но, на мой взгляд, точнее всего — русской.
В насмешках над нынешней кремлевской властью, оплакивающей СССР и празднующей ельцинскую декларацию, отражается нежелание значительной часть критиков режима задуматься над его природой. Куда проще назвать их кремлевскими шизофрениками и чекистскими параноиками, хотя подобные высказывания ставят их авторов на одну доску с приверженцами карательной психиатрии. И нового знания не прибавляют.
Путин и его компания были бы полными идиотами — даже не шизофрениками и параноиками, а именно идиотами — если бы объявили все ельцинское наследие преступным. Это поставило бы под вопрос их собственную легитимность, что, конечно, не так уж важно при их укрепляющемся с каждым днем положении, но все же крайне неразумно.
Во-первых, нельзя создавать прецедент осуждения власти. Любой власти. Это понимал даже управдом Бунша, временно исполнявший обязанности царя и запрещавший поносить своего врага — крымского хана: «Какая это собака? Не позволю про царя такие песни петь! Он хоть и крымский, но не собака!».
Во-вторых, сила кремлевской власти в эклектизме. Обличение бЕндеровцев как союзников Гитлера (противоречащие этому факты умалчиваются) прекрасно сочетается с реабилитацией того же Гитлера в главной кремлевской газете (там тоже с фактами весело) и с реабилитацией Муссолини на государственном телевидении.
Идеологией эклектизм не ограничивается. Если приглядеться, все русское имперство, как, впрочем, и имперство вовсе не означало государственной и даже культурной унификации. И когда, как это было при двух последних русских царях, брался курс на русификацию, это значительно ослабляло русскую империю.
Тупиковой, впрочем, была и иная модель — Австро-Венгрия с ее дуализмом и толерантностью. Просто времена империй кончились. Везде, кроме России, где так называемая гражданская война была войной не просто за восстановление империи, а за ее унификацию и гораздо более жесткий контроль над нациями.
Российская империя до 1917 года, а точнее — до 1922-го была, конечно, тюрьмой народов, но тюрьмой с относительно мягким режимом. В основе ее лежал принцип консенсуса с национальными элитами там, где признавалось существование других наций (существование украинцев всегда было под вопросом, в отличие от Польши и Финляндии). Последние два царя этот принцип стали нарушать, и большевики, как и во многом другом (огосударствление экономики, продразверстка и прочее), были прямыми наследниками монархии.
В позднесоветский период жесткая унификация снова сменилась консенсусом элит, нарушение которого даже под лозунгами борьбы с коррупцией и произволом, не было воспринято в Казахстане и Узбекистане как благое дело. Напротив, это стало покушением на национальную самобытность, рассматривалось как русификация. Проявились и самые серьезные различия между нациями. Политическое долгожительство Алиева и Шеварднадзе объяснялось тем, что в брежневские времена они позиционировали себя как представители собственных наций перед Москвой, как противники русской гегемонии, в частности, как покровители национальных культур. Достаточно вспомнить историю фильма «Покаяние».
Совсем иная ситуация сложилась в Украине, политическая и хозяйственная элита которой была наиболее глубоко интегрирована в союзную. Платой за эту интеграцию было ее разобщение с национальной культурой и значительной частью нации. Напрашивается тоже пример с национальным украинским кинематографом — прямо противоположный грузинскому. Зато КПУ получило право иметь не бюро, а политбюро. Пустячок, а приятно.
Думаю, что в истории Украины последних двух десятилетий отношения украинской политической элиты, в годы советской власти ориентированной на интеграцию во власть союзную, то есть русскую, в гораздо большей степени, чем в построении конструктивных отношений с украинской нацией, сыграли свою роль. Это весьма тяжкое наследство.
Уверен и в том, что обновление украинской элиты с приходом Петра Порошенко не останется без внимания Кремля, который вновь сделает ставку на прежний раскол, на сговор элит за спиной наций. Кремль рассчитывает на это и в своей европейской политике.
Советское наследие достойно самого пристального внимания и изучения. Актуализация прошлого, рецепция некоторых его существенных черт происходят не линейно. Так в восьмидесятые годы в СССР вспомнили о наследии шестидесятых. Сейчас наиболее важным представляется следующее.
Термин «новая историческая общность — советский народ», с начала семидесятых годов прошлого века использовался в документах съездов КПСС и в советской пропаганде. Явно или неявно существование советского народа связывается исключительно с внешними скрепами — союзным государством, идеологической машиной, агитпропом, репрессивными органами.
Между тем в советской этнологии существовал иной подход к исследованию этой темы. Советский народ рассматривался в ней как пример метаэтноса, то есть совокупности этносов с общими чертами культуры, общими ценностями, целями развития и единым самосознанием (термин «идентичность» был тогда не в ходу).
Это означает признание того, что эта историческая общность скреплялась не только и не столько властными политическими структурами, но и структурами повседневности. И этот вывод выходит далеко за академические рамки. Он указывает на то, что образ советского прошлого при формировании идентичности постсоветской, общей для разных наций, формируется не только памятью об общем политическом режиме, но и воспоминаниями (мифами, легендами) о повседневной жизни.
В академическом исполнении термин этот был эвфемизмом для русификации, ибо он отражал сближение на уровне элит и повседневной жизни народов в рамках русской империи. Политически эта империя ныне менее унифицирована, чем прежде. Пример тому — Чечня. Лозунг восстановление конституционного строя на всей территории России был модернизационным, потому что правовая унификация достигается только в современном государстве, будь оно унитарным или федеративным. Результат чеченских войн — архаично-имперский. Там установился консенсус центральной власти и местных элит на частноправовой основе.
То же самое в Приднестровье, Абхазии, Южной Осетии. Формально-правовой статус не столь важен, как фактический контроль России на основе договоренности с местными правителями. Прежнее имперство, а не новоевропейская государственность, в ущерб этой государственности — таков выбор России, сделанный давно, еще в девяностые годы.
Такой же статус планируется для «Луганды» и ДНР. А Крым, несмотря на формальное вхождение в Россию, будет развиваться по чеченской модели. И новые российские паспорта там странные, и акцизных марок нет. Вовсе не мелочи.
И именно такое разрушение украинского государства навязывает России под видом федерализации Украины, с тем чтобы на ее территории возникло как можно больше мелких и мельчайших разнородных образований. Проглотить Украину целиком не удалось. Не вышло даже отторжение восьми областей, уже названных Новороссией. Значит, надо крошить и дробить страну. Начало должно быть положено с признанием права донбасских террористов на самостоятельные переговоры. Так что опять пацифизм становится орудием экспансии русского тоталитаризма.
