Пролог к Большому террору
85 лет назад двумя выстрелами в затылок был убит глава ленинградских коммунистов, член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б) Сергей Киров
После смерти Сталина и разоблачения «культа личности» либеральная часть интеллигенции стала считать, что убийство в коридоре Смольного Сергея Мироновича Кирова 1 декабря 1934 года было совершено по прямому или косвенному приказу Сталина. Об этом говорил и Хрущев на XXII съезде партии в октябре 1961 года, правда, только как о версии. Мироныча, культ которого начал складываться сразу после его гибели, представляли симпатичнейшим партийным функционером, не чуждым либерализма. Причиной же убийства называли то, что Сталин видел в Кирове опасного соперника в борьбе за власть. Якобы на XVII партсъезде значительная часть делегатов выступала за то, чтобы именно Киров стал альтернативным кандидатом на пост генерального секретаря ЦК ВКП(б), и только отказ Сергея Мироновича не позволил осуществить попытку отстранить Сталина от власти. А на выборах ЦК на этом же съезде Киров будто бы получил значительно больше голосов, чем Сталин.
Никаких документальных доказательств этих версий до сих пор не найдено. Учитывая же, что Киров был любимцем Сталина, продвигавшим его на все более высокие посты, а кировская речь на XVII съезде была одной из самых подхалимских по отношению к генсеку, ни один из явных или тайных сталинских оппонентов не рискнул бы предложить ему открыто выступить против Сталина. Вячеслав Молотов вспоминал, что Киров «был самым любимым у Сталина». И ни в каком либерализме Сергей Миронович сроду не был замечен, оставаясь вполне правоверным сталинистом. Он беспощадно вычищал из рядов ленинградской парторганизации сторонников Григория Зиновьева. Его последняя поездка в Казахстан осенью 1934 года по делам хлебозаготовок происходила в тот период, когда в этой республике был голодомор, не уступавший украинскому, и действия Кирова только усугубляли положение местных жителей.
Версия же о том, что Киров стал жертвой заговора, будь то Сталина или его противников, не выдерживает никакой критики. Мало кто помнит, что выстрелов в Смольном 1 декабря 1934 года было не два, а три. Третьим выстрелом убийца Кирова Леонид Николаев попытался покончить с собой. Но электромонтер Смольного Селивестр Платоч, стоявший на стремянке и ремонтировавший проводку, обернулся на первый выстрел Николаева и тут же метнул в убийцу отвертку, попавшую тому в лицо. Очевидно, из-за боли рука Леонида Николаева дрогнула, и попытка самоубийства не удалась: пуля попала в стену под потолком. Если бы монтер не был столь меток, Николаеву, вероятно, удалось бы застрелиться. А без показаний человека, убившего Кирова (неважно, какими методами полученных), было бы очень непросто обвинить в соучастии в теракте массу совершенно непричастных к гибели вождя ленинградских коммунистов — не только бывших рядовых участников всевозможных внутрипартийных оппозиций, но и таких видных в прошлом оппонентов Сталина как Зиновьев и Каменев.
В тот день Киров вообще не собирался в Смольный, а сразу должен был ехать на собрание ленинградского партхозактива, чтобы произнести речь об отмене продовольственных карточек. Николаев случайно встретил Кирова, уже после выезда из дома решившего на минуту заскочить в свой кабинет в Смольном (на ловца и зверь бежит!). Заранее подстроить такую встречу у НКВД не было никакой возможности, равно как и позаботиться о том, чтобы он не покончил с собой. В Смольный Николаев пришел, что бы достать пригласительный билет в Таврический дворец. Николаев, несправедливо, как он считал, уволенный из Ленинградского Института истории партии и получивший партийный выговор, безуспешно добивался восстановления на работе, в том числе и обращаясь к Кирову. Жена Николаева, латышка Мильда Драуле, работавшая секретаршей в Ленинградском обкоме партии, а затем — инспектором сектора кадров Уполномоченного Наркомата тяжелой промышленности в Ленинграде, пыталась помочь мужу встретиться с Кировым для решения своего дела, не думая, что тот решил его убить, озлобившись на все партийное руководство. Ходили слухи, будто Николаев убил Кирова, так как ревновал его к Мильде. Однако в дневнике Николаева, который оказался в распоряжении следствия, нет упоминания ревности вообще и тем более как мотива убийства Кирова.
В дневнике Леонид Васильевич писал, что в коммунизме решительно разочаровался, утверждая, что «коммунизма и за 1000 лет не построить». В октябре 1934 года он записал: «Я на все теперь буду готов, и предупредить этого никто не в силах. Я веду приготовление подобно Желябову» (цареубийце 1881 года. — Б. С.). А в прощальном письме горячо любимой матери накануне покушения Николаев признавался: «Я сижу пятый месяц без работы и без хлеба. Однако я силен, чтобы начатое мною дело довести до конца. Это исторический факт. Нет, я ни за что не примирюсь с теми, с кем боролся всю жизнь». Бороться убийце Кирова приходилось, как он говорил, с «бюрократами», с которыми он заводил склоки практически во всех учреждениях и на предприятиях, где довелось работать. Николаева убедили, что чем больше он назовет соучастников, особенно участвовавших в разного рода оппозициях, тем меньшей покажется суду степень его собственной вины. Обманули, конечно, поскольку другой кары, как расстрел, убийце Кирова не предусматривалось.
В июне 1938 года, будучи начальником Дальневосточного управления НКВД, в Маньчжурию, а потом в Японию сбежал комиссар госбезопасности 3-го ранга Генрих Люшков, уроженец Одессы. Он не сомневался, что в самое ближайшее время будет арестован и расстрелян. 3 июля 1938 года вскоре после своего побега, Люшков в крупной японской газете «Иомиури» честно покаялся во всем, что сделал дурного во время работы чекистом: «Я до последнего времени совершал большие преступления перед народом, так как я активно сотрудничал со Сталиным в проведении его политического обмана и терроризма. Я действительно предатель. Но я предатель только по отношению к Сталину... Я впервые почувствовал колебания со времени убийства Кирова Николаевым в конце 1934 года. Этот случай был фатальным для страны, так же, как и для партии. Я был тогда в Ленинграде. Я не только непосредственно занимался расследованием дела об убийстве Кирова, но и активно принимал участие в публичных процессах и казнях, проводившихся после кировского дела под руководством Ежова. Я имел отношение к следующим делам: 1. Дело так называемого ленинградского центра в начале 1935 года (первый процесс Каменева и Зиновьева. — Б. С.). 2. Дело террористического центра о заговоре в Кремле в 1935 году (по этому делу пострадали секретарь ВЦИК А.С. Енукидзе и его товарищи. — Б. С.)... Перед всем миром я могу удостоверить с полной ответственностью, что все эти мнимые заговоры никогда не существовали, и все они были преднамеренно сфабрикованы.
Николаев, безусловно, не принадлежал к группе Зиновьева. Он был ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем. Это явствует из его дневника».
Итак, никакого заговора с целью убийства Кирова не было в природе. Но выстрелами Николаева Сталин воспользовался в полной мере. Он не только развязал репрессии против внутрипартийной оппозиции, обвинив ее, без каких-либо доказательств, в организации убийства Кирова, но и создал все предпосылки для Большого террора 1937—1938 годов. Уже вечером 1 декабря 1934 года он продиктовал следующее постановление ЦИК: «1. Следственным властям — вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком. 2. Судебным органам не задерживать исполнение приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению (потому-то Николаева и его товарищей по процессу расстреляли так быстро — их так и не написанные ходатайства заранее считались отклоненными. — Б. С.). 3. Органам Наркомвнудела — приводить в исполнение приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесении судебных приговоров». Это постановление особо активно применялось в 1937—1938 годах.
