Контуры истины

Десять лет назад «Літературна Україна» опубликовала статью Г. Паламарчук «Напіврозгадана таїна. Версія» (27.09.1997 г.). Автор, кандидат искусствоведения, член Союза художников Украины выдвинула и обосновала версию того, что акварель Т. Шевченко «Портрет неизвестной за фортепиано» передает портретные черты известной французской певицы Полины Виардо, которая в октябре 1843 г. прибыла на гастроли в Северную столицу Российской империи.

Неизвестная за роялем не просто позирует художнику: аккомпанируя себе, она поет. Это и навело Глафиру Петровну, научную сотрудницу Национального музея имени Т.Г. Шевченко, на мысль начать поиски модели в артистическом мире Петербурга того времени. Она провела тщательную исследовательскую работу, обследовала, в частности, разнообразные иконографические материалы. Их результатом был вывод: «Люди, изображенные на гравированных портретах Полины и акварели Т. Шевченко были тождественны... Такой же разлет густых удлиненных бровей; прямой, с резбленными ноздрями нос; цыганистые глаза, пышные уста. Тождественность неоспорима».

Уверенность Г. Паламарчук в неоспоримой тождественности опирается на изучение тогдашних литературных источников, эпистолярного наследия П. Виардо и, понятно, творчества Т. Шевченко. Исследовательница-специалист внимательна к подробностям: для нее рояль и элегантная ваза — свидетельство того, что портретирование состоялось в петербургских апартаментах П. Виардо. Исследовательница называет С. Гулака-Артемовского в числе возможных заказчиков портрета. Высказывает правильные мысли относительно причин, почему Полина могла заинтересоваться художником, который тогда еще был без громкого имени. Пробует выяснить, почему Т. Шевченко, страстный меломан, не оставил никаких отзывов о выступлении песенного чуда в театрах столицы.

Многое открыла и угадала Г. Паламарчук в своем профессиональном исследовании. И остановилась перед непреодолимым, как могло показаться, препятствием: датой на акварели — 1842 год, собственноручно указанной художником, то есть за год до гастролей Виардо. Эта акварель, собственно, только репродукция с фотокопии, которая хранится в фондах Национального музея имени Т.Г. Шевченко. История и место нахождения оригинала остаются невыясненными, что делает проблематичной конкретную атрибутацию. Авторская надпись и дата — это единственное, что остается неоспоримым.

Интригующая публикация была замечена. К поиску примкнули неравнодушные люди: ректор Института рекламы профессор Николай Лифинцев, доценты Надежда Левицкая и Людмила Хомченко; профессор кафедры культурологии НПУ имени М.П. Драгоманова Галина Медникова, доценты Олег Магеря и Юлия Юхимник; работники Национального музея имени Т.Г. Шевченко Наталья Лысенко и Анна Пономаренко, Татьяна Чуйко и Юлия Шиленко и другие энтузиасты.

Попробуем смоделировать, к сожалению, уже без Глафиры Петровны, ситуацию давно минувших лет, беря за основу установленный специалистом неоспоримый факт: на акварели Т. Шевченко — действительно Полина-Гарсия Виардо (1821—1910 гг.).

Следовательно, блестящий дебют П. Виардо на петербургской оперной сцене — партия в «Севильском цирюльнике» Дж.Росини. Вместе с нею пел знаменитый тенор Джованни Рубини со своей «итальянской оперной труппой», созданной для его концертов в Петербурге. Среди шести певцов итальянской труппы был и украинец Семен Гулак-Артемовский (баритон), земляк и близкий приятель Т. Шевченко.

Гулак-Артемовский, будущий композитор, автор широко известной оперы «Запорожец за Дунаем» — счастливое открытие на Украине Михаила Глинки, тогда капельмейстера Придворной певчей капеллы. Обладатель красивого и широкого по диапазону голоса брал у М. Глинки уроки пения. Позже, при его содействии, три года учился в Италии, пел на оперной сцене Флоренции. К приезду Полины-Гарсии Семен Степанович входил уже в элитный круг признанных, избранных судьбой оперных певцов. Известному артисту из оперной труппы Дж.Рубини, с которым Полина выступала вместе в Париже и Лондоне, выпал случай личного знакомства и общения с певицей.

Ему, вероятнее всего, и принадлежала идея портретирования Виардо и выбор художника, выполнение замысла. Погруженная в размышления встреча автора «Кобзаря» с его поэтической славой и статусом свободного художника и европейской знаменитости выглядела бы действительно царским подарком другу.

План Гулака целиком мог вызывать и благосклонное отношение Полины. Возможно, не столько будущим портретом — она уже успела привыкнуть к вниманию художников — сколько человеком необычной и в чем-то родственной судьбы. Рассказ Артемовского о бывшем крепостном мог стать заочным представлением молодого художника его вероятной модели, для которой кисть и карандаш тоже не чужие орудия труда.

Возможный интерес Полины к замыслу Гулака находит подтверждение в позднейших событиях, связанных с другим именем и творческой судьбой. В феврале 1850 г. Полина Виардо пишет Жорж Санд о большом музыкальном таланте молодого Шарля Гуно. Среди восторженных отзывов есть и такой штрих: «Кроме гениальности, этот человек очень приятен, благороден по природе, воспитан и прост». Полина считала необходимым указать эти человеческие черты наряду с гениальностью. Она умела распознавать в человеке изысканную душу, моральное достоинство и глубоко ценила их. Это понимание человеческой натуры, ее моральной высоты было свойственно Полине всегда: и в ранней юности, и в зените славы, и в зрелые годы.

Приблизительно таким могла увидеть Полина Виардо и Тараса Шевченко: молодым, с поэтической славой «Кобзаря», с печатью гениальности на высоком челе; очень симпатичным, изысканно одетым, воспитанным и простым. С такой тяжелой судьбой и таким стремительным взлетом из глубин крепостной жизни к вершинам человеческой культуры. Этот молодой человек с его несовершенным французским языком, с ее кроткой стыдливостью и доверчивым взглядом наверное могла вызывать симпатию в душе утонченной и прозорливой женщины.

Дом купца Демидова на Невском... Прибывшие артисты нанимали там меблированные комнаты. В этом доме квартировал и Ф. Мориччи, деловой человек из Италии. Он и предложил супругам Виардо свои апартаменты, угловые «веселые комнатки», как называл их И. Тургенев.

Демидовская гостиница, где остановились Луи и Полина Виардо, была на виду не только горожан, но и Зимнего дворца. Там знали о приподнятом ожидании бенефиса великой певицы, о разговорах среди людей и в местах встречи театральной публики. Гостиница, театр и Невский проспект перешли под общую опеку явной и тайной полиции — от рядового будочника до шефа третьего отделения. Во все стихийные движения царь Николай I имел привычку вносить имперский порядок и дисциплину. Наименьшее отступление от заведенных правил решительно пресекалось.

В сгущенной атмосфере, вдохновленной ожиданиями концертных выступлений П. Виардо, произошел конфуз с журналистом В. Сорокиным. Уверенный в успешной презентации, он разместил в «Русском инвалиде» захватывающую статью о бенефисе певицы. Газета увидела свет, а концерт не состоялся: занемог Дж.Рубини. Городу — сплетня, а журналисту — гауптвахта. Подобные строгости не могли, понятно, произойти без царского на то повеления.

Портретирование П. Виардо, приглашенной на гастроли в столицу империи, отнюдь нельзя выдать за частное дело, свободный выбор заказчика и актрисы. В ситуации начала пятидесятых годов ХIХ в., при жестком правлении Николая I такие действия нуждались в правительственных санкциях. Именно в Зимнем дворце должны были определить время и место сеансов, а главное — назначить исполнителя. Любые другие действия воспринимались бы как вызов власти, неразрешенная, а значит наказуемая дерзость.

С. Гулак, состоя длительное время в Придворной певчей капелле, близко наблюдал имперские порядки и хорошо понимал: добиться высочайшего позволения на художественную миссию недавнего крепостного по крайней мере — наивность. Вряд ли он имел иллюзии относительно возможных последствий своей самодеятельности. Его действия, очевидно, с самого начала и сознательно допускали риск и для себя, и для друга-художника. Но слишком привлекательной была цель, чтобы не обращать внимания на угрозы. И здесь он мог заручиться, возможно, неожиданной поддержкой П. Виардо. Ее огненная натура, испанско- цыганская кровь в ее жилах, жаждали острых ощущений, опьяняющего дыхания опасности. Обойти запрещения напыщенной власти, сделать что-то вопреки монаршей воле — это могло заинтриговать пламенный нрав Полины, бросить в искушение тайной игры вблизи оледенелых окон Зимнего дворца.

С. Гулака с его амбициозным замыслом ожидало еще одно весомое препятствие: вполне понятное желание петербургских художников написать портрет Полины. В Академии искусств было немало искусных портретистов, и наиболее известный среди них — Карл Брюллов. Их авторитет, признанное мастерство, общественное положение и связи могли наглухо блокировать намерения Артемовского. Этого не случилось и, следует считать, не случайно, не само собой.

Прояснение ситуации видится в следующем: Гулак поделился своим замыслом с К. Брюлловым, которого хорошо знал. Шевченко-художник, как известно, любимый ученик Брюллова. Он бережно опекал его молодое дарование. Многим известны старания автора «Гибели Помпеи» в освобождении казачка Тараса из крепостной неволи. Он имел основания гордиться своим выдающимся участием в судьбе одаренного юноши, в его росте как поэта и художника.

Логично допустить: К. Брюллов подавил собственные желания рисовать Полину, передал эту честь своему воспитаннику. Наверное, он обратился и к В. Жуковскому, второму «крестному отцу» Т. Шевченко за важной поддержкой. На этот раз — с просьбой обезопасить певицу от предложений коллег-художников, не дать хода их официальным обращениям. И, возможно, облегчить С. Гулаку и Т. Шевченко доступ с мольбертом и красками в меблированные комнаты демидовской гостиницы. Авторитет и положение Василия Андреевича в Зимнем дворце позволяли решить оба эти задания. А в готовности поэта отозваться на просьбу Брюллова и опять помочь Шевченко вряд ли приходится сомневаться. Судя по всему, Жуковский мастерски выполнил договоренности, Шевченко и Гулак беспрепятственно попали в апартаменты П. Виардо, обойдя полицейские заслоны. Сам К. Брюллов выполнил портрет певицы уже во время другого ее гастрольного путешествия в Петербург осенне-зимнего сезона 1844 —1845 годов, изобразив ее в роли Амины в «Сомнамбуле». Два акварельных портрета написал тогда же П. Соколов.

Вот почему история акварели Т. Шевченко окутана завесой таинственности, утаиванием имени модели, возможно сознательного смещения дат. Вынужденный прием в стране, где пренебрегается личностью и правами человека. Но концы и начала, как говорится, сошлись на уровне версии. Она была заслушана на 18-х тургеневских чтениях на родине писателя в этом году. Их участники, знатоки творчества И. Тургенева, его биографии и отношений с П. Виардо признали версию убедительной, а незнакомку за фортепиано на акварели Т. Шевченко — истинной Полиной Виардо.

Состоялось представительное обсуждение и в Национальном музее имени Т.Г. Шевченко. Здесь мысли разделились: кроме сторонников неоспоримой тождественности П. Виардо с женщиной на акварели Кобзаря подали голос скептики и оппоненты. Не голословно, а с определенными доказательными сомнениями — как и бывает, обычно, в поисковом труде.

Стоящим внимания кажется и предположение Н. Лысенко. Наталья Александровна считает, что Т. Шевченко рисовал П. Виардо в мастерской своего учителя, именно во время ее второго гастрольного путешествия. Там же, возможно, выполнил свои акварели и П. Соколов. Указанная же Т. Шевченко дата, проставлена, наверное, позже и по памяти. И это воспоминание, конечно, следует тщательно сверить с реалиями времени.

Для полной разгадки тайны акварели Т. Шевченко первостепенным становится поиск оригинала. Здесь уже недостаточно одних только усилий энтузиастов. Нужно активное участие авторитетных общественных организаций, а также государственных институтов, в частности, МИД Украины, украинского посольства во Франции и консульства в Санкт-Петербурге. «Портрет неизвестной...» может оказаться у потомков Полины Виардо или С. Гулака- Артемовского. Публикация надо надеяться, посодействует этому.