Томас ВИНТЕРБЕРГ: «Догма» жива!»

Томас Винтерберг — один из самых успешных датских режиссеров последнего десятилетия. Родился в 1969 г., в 1993 закончил Национальную киношколу, дипломный фильм «Последний зов» номинирован на Оскар, вторая картина — «Мальчик, который ходил задом наперед», — получила ряд призов международных фестивалей. В 1995 году вместе со своим, уже к тому времени знаменитым, соотечественником Ларсом фон Триером написал манифест новой киногруппы «Догма», изменившей мировое экранное искусство, а также снял один из первых «Догма»-фильмов, снискавший довольно скандальную славу — «Торжество».

Последняя работа Винтерберга — драма «Дорогая Венди» — также связана с именем Триера (снята по его сценарию). Это фильм об оружии, о житейской неприкаянности, толкающей людей на самые отчаянные поступки, о насилии и о свободе. По своему стилю картина наследует условно-театральную, павильонную эстетику, столь блестяще воплощенную тем же Триером в нашумевшем «Догвилле». Тот же шахтерский городок, та же псевдо-Америка как место действия, то же условное пространство (в частности, центральная площадь нарисована на полу павильона), опять столкновение идеалистов — подростков, влюбленных в свои пистолеты, — с косным и агрессивным обществом, представленным по преимуществу полицией. В фильме только и разговоров, что про оружие, про любовь к оружию, про пацифизм с оружием в руках, про банды, которые всех терроризируют и прочее. Напряжение в сюжете развивается по нарастающей вплоть до полной катастрофы. Временами это даже начинает напоминать черновик какого-то из незаконченных фильмов Триера из его «американской трилогии».

Главную роль исполняет Джеми Белл — один из интереснейших молодых британских актеров, исполняет хорошо, хотя иногда его персонаж воспринимается как приложение к собственному пистолету, который он и называет «дорогая Венди». А весь фильм в целом, похоже, снимался ради финальной сцены — грандиозной перестрелки, поставленной с размахом, максимально возможным в условиях студии. Отдельные выстрелы обыгрываются как произведения баллистического искусства, даже с привлечением спецэффектов — в итоге то, что вначале выглядело (а может, и задумывалось) как модернизированная ковбойская драка, превращается в лихой аттракцион, столь же пафосный, сколь и претенциозный; хуже всех при этом выглядит, как и следовало ожидать, американское правосудие и Америка в целом.

Впрочем, при всей неровности ленты, она обещает стать если не сенсацией, то одним из заметных событий кинематографического арт-хауза. Потому потенциальным или уже состоявшимся зрителям фильма будет, думается, небезынтересно интервью с Томасом Винтербергом, записанное во время последнего Московского кинофестиваля, где «Дорогой Венди» дали приз за лучшую режиссуру.

— Как «Венди» появилась на свет?

— Замысел возник несколько лет назад, когда я встретился с Ларсом фон Триером, и он улыбнулся такой особой своей лисьей улыбкой, которая предвещала какую- нибудь ловкую очередную задумку, и с этой улыбкой протянул мне сценарий нового фильма, который писал для себя. Но в этот момент он был полностью вовлечен в свой новый проект «Белый мел на черном полу» — «Догвилль», «Мандерлай» — и посчитал уместным, чтобы я делал этот фильм. Ему показалось, что именно я могу наполнить жизнью содержание сценария.

— Триер — человек с сильной волей и ярким, узнаваемым стилем. Приходилось ли вам преодолевать его влияние в процессе работы?

— Никаких сложностей в отношениях никогда не возникало. Мы слишком разные личности, и мы очень гармонично дополняем друг друга, а не соревнуемся. Это сотрудничество установилось с самого начала работы над «Венди», потому что было ясно, что я являюсь режиссером фильма и я отвечаю за фильм в конечном итоге. А в ходе работы у нас были обычные обсуждения, которые всегда происходят между режиссером и автором сценария. Кстати, во всем фильме вы заметите как бы авторские подписи Ларса фон Триера, например, карта, которая наблюдается сверху — такая реминисценция из него. И я, как режиссер, старался поддерживать эти появляющиеся по ходу фильма авторские знаки. Главной моей задачей было сделать как можно более сильный фильм. И в этом плане такие вещи, как личное тщеславие, совершенно неуместны. Если бы я хотел застолбить место под солнцем только для себя, то, наверно, я бы выбрал другого автора сценария.

— Скажите, нападали ли на вас когда-нибудь с оружием?

— Нет, никогда. Что касается Ларса, то я знаю, что он очень любит охотиться. Еще раз повторяю, — у меня личного опыта обращения с оружием не было.

— Вы снимаете историю, которую придумал Ларс фон Триер, как реалистическую. Нет ли противоречия между условностью его сценария и вашей манерой подавать события как бывшие на самом деле?

— Если вы задаете вопрос таким образом, то наш с Ларсом фон Триером эксперимент провалился. Потому что изначально задачей было как раз соединить эти два аспекта, а не демонстрировать их в качестве противоположностей. Подход именно фон Триера в том, чтобы наполнить этот фильм, его абстрактные идеи жизнью. Очень много кинематографической работы с актерами проводилось в ходе съемок именно с тем, чтобы исследовать рациональное развитие ситуации — как это происходит в жизни. В этой связи даже возраст актеров, который в сценарии у Ларса фон Триера должен быть около 25 лет, был снижен до возраста подростков, чтобы легче было экспериментировать и смотреть, как действительно в реальной жизни могли бы развиваться подобные события.

— Важно ли для вас самого, что действие фильма происходит в Америке? Не боитесь ли вслед за Триером снискать репутацию главного антиамериканиста в кино?

— Да, для меня важно, что действие фильма происходит именно в Америке. Такова природа истории. И сценарий, и сам фильм — результат глубокой очарованности Америкой. Когда ты живешь в западном мире, то Америка воспринимается как неотъемлемая часть этого мира. Она была и остается передовым рубежом западной культуры. И датская культура в общем виде — это как раз и есть соединение датской и американской. Поэтому американская культура всегда была у нас одновременно объектом восхищения и объектом сарказма. И я не считаю ни в коей мере этот фильм антиамериканским. Это политическая аллегория, это провокация, это своего рода... Может быть, это политически некорректный фильм, но он не антиамериканский. Я, в общем-то, даже не понимаю, что значит антиамериканский фильм.

— Как сейчас вы относитесь к «Догме-95»? Какое у нее будущее?

— Несколько лет назад я думал, и заявил в открытую, что «Догма» мертва. Для меня в тот момент это было очевидно именно потому, что она имела столь оглушительный успех. В моем представлении «Догма» неразрывно связана с идеей художественного риска, идеей протеста. И вдруг она превращается в некий коммерческий знак, брэнд, если хотите. Вот тогда я и заявил. что «Догма» мертва. Но это вызвало протесты молодых режиссеров, которые продолжают снимать успешные фильмы в направлении «Догмы». И даже сейчас, пока мы с вами говорим, молодые кинематографисты по всему миру снимают такие картины. Я не знаю, что ждет ее дальше, но она жива и дает людям творческую жизнь. Так что мы начинали много лет назад с Ларсом фон Триером, а сейчас возвращаемся: ходят слухи, что он опять работает над фильмом в стиле «Догмы», а я тоже, может быть, кто знает, сниму такой фильм. Кстати, в этом году «Догма» отмечает десятилетие. Хорошая дата для того, чтобы завершить проект, что мы и планировали. Но все выходит по-другому, и мы теперь двигаемся в противоположном направлении. Нашу клятву, которая была основой принципов Догмы», мы вывесили в Интернете — пожалуйста, те, кто хотят работать в этом стиле, добро пожаловать.

— У нас есть поговорка о заряженном ружье, которое, вися на стене в первом акте, в финале обязательно должно выстрелить. В фильме стрельбу во многом провоцирует появление чернокожего подростка. Был ли у вас другой вариант финала картины, возможно, более политкорректный?

— Не только у вас так говорят о заряженном ружье. И это, в общем, универсальная природа насилия — если человеку попадает в руки оружие, то есть очень большой соблазн это оружие употребить. А вот что касается вопроса о расовом оттенке, то, может быть, я его не очень хорошо понял, — да, в фильме расовый вопрос присутствует. Но мне кажется, что гораздо более важным вопросом является противопоставление, конфликт между людьми действия и людьми слов. Потому что одновременно этот конфликт является отражением противопоставления американской культуры, в том числе построенной на преклонении перед оружием, как идеи действия, и европейской культуры как культуры рационализирующей, культуры слов. И, возможно, здесь тоже какой-то оттенок соперничества — маленький белый мужчина с несколько обвисшей фигурой, в глубине души, наверно, чувствующий соперничество, а может быть, зависть по отношению к красиво сложенным статным африканским мужчинам... Возможно, здесь есть также противопоставление слова и дела с тем, как вообще живет режиссер фильма: он же разыгрывает такие драматические события, но это слова, а в жизни реально — другое. Ларс очень любит говорить о размере афроамериканских гениталий... Но, если серьезно, то в фильме есть много спрятанных аллегорий, и одна из них — аллегория того обсуждения, которое сейчас активно происходит в мире в связи с миротворческими миссиями. Что оправданнее — применять силу или же сидеть на заборе и рассуждать о применении силы?

— В финале картины у вас звучит религиозный гимн. Вы не собираетесь снять что-то на религиозную тематику?

— Я родился и был воспитан атеистом. Мое сознание все еще нерелигиозно. Я стараюсь двигаться в этом направлении, но пока не могу сказать, что я существенно продвинулся. Отец всегда говорил мне: «Расстояние между землей и небом меньше, чем кажется на первый взгляд», и поэтому пока что я не планирую снимать фильмы про религию.

— Как вам Майкл Мур? Он тоже снял целый фильм о вреде оружия — «Боулинг для Коламбайна».

— Я думаю, что Мур — это такой шоумен левого толка, и если сравнивать, то я считаю, что он гораздо больший манипулятор, чем Буш в его политических выступлениях. Но с другой стороны, я ощущаю в себе что- то общее с ним. Я тоже левак, и в фильме «Дорогая Венди» есть некоторая параллель...

— Если вернуться к фильму — как лично вы относитесь к тем правилам игры, что привели героев именно к такому финалу?

Что касается конца фильма, то мы хотели молодых людей столкнуть с миром их фантазий. Мир фантазий молодых людей и жестокий мир реальности... И много общего и в том, и в другом.

— Вопрос личного свойства. Насколько мне известно, вы в Москве не один...

— Я здесь с женой и детьми. Я очень рад, что нахожусь в Москве. Потому что был воспитан в такой социалистической среде, и с детства впитал много романтичных идей о вашей стране. Я все время слышу, что тот образ, который был у меня в мозгу, — некий миф, и что реальность иная. И ощущаю все время, что в это замечательное место, наверно, я приехал чуть позднее, чем должен был приехать. Я спрашиваю свою дочку — а каково для тебя быть в столь заграничной стране? А она отвечает — то же самое. Она узнает все те понятия, которые в переводе не нуждаются — «Максфактор», «Макдональдс». И поэтому мне немного грустно: я чуть позже приехал в вашу страну, чем хотел бы. Сам себя ловлю на том, что показываю дочке — ой, посмотри, вон «Лада» поехала...

— Вам достаточно всего лишь удалиться на сотню- другую километров от столицы — это к вопросу фантазий и реальности...

— Я тоже осознаю, что, наверно, должно быть стыдно за то, что мы имели такие романтические представления о вашей стране в то время, как народ жил в условиях диктатуры. Извините. И кроме того, я прекрасно понимаю, что жить в отеле «Националь» — не значит ощущать нынешнюю Россию таковой, какой она является.