Валентина РУДЕНКО: «По сравнению c советскими пиарщиками нынешние политтехнологи просто «нервно курят за дверью»...

После НТВ-шного сюжета мало кто из ее многочисленных московских знакомых и коллег идентифицировал Валентину Руденко с тем самым режиссером. Может, дело в том, что в российской столице ее в первую очередь воспринимают как руководителя PR-службы телеканала СТС (его возглавляет, напомню, Александр Роднянский). Ну а покажи этот сюжет на большую аудиторию в Украине? Многие бы вспомнили конец 80-х — начало 90-х, когда в украинской документалистике мощно и дерзко заявили о себе молодые режиссеры — Александр Роднянский, Сергей Буковский, Владимир Оселедчик, Юрий Терещенко, Валентина Руденко... Они снимали талантливое кино, собирали призы на фестивалях. А когда кинопроизводство в одночасье рухнуло, то они так же талантливо (и успешно) смогли реализовать себя на других поприщах. Но на этот раз мне захотелось поговорить не с телевизионным топ-менеджером, не с руководителем отдела маркетинга и PR-канала «1+1» (по совместительству со службой на российском СТС) Валентиной Руденко, а с «тем самым режиссером». И поговорить о кино. Тем более, и формальный повод — вот он, на поверхности: Гагарин, День космонавтики. А две Валины картины — «Гагарин, я вас любила» и «Без меня» — самым непосредственным образом связаны с космосом. Впрочем, только на первый взгляд.

— После окончания Киевского института театрального искусства им. Карпенко-Карого я поступила на Высшие курсы сценаристов и режиссеров Госкино СССР в Москве. Учеба подходила к концу, и надо было показать, чему я, собственно, научилась. И тут я прочитала в одном журнале о Валентине Леонидовне Пономаревой, кандидате технических наук, математике которая была дублером Валентины Терешковой...

Вообще, космонавтику, как и кино, я считаю одним из величайших мифов человечества, во многом формирующим людей в цивилизационном плане. Советские же пиарщики, по сравнению с которыми нынешние политтехнологи просто «нервно курят за дверью», работали, используя эти мифы, просто грандиозно. Они были очень удачно придуманы: большое советское искусство, большой спорт и космонавтика. И весь советский народ — эта искусственно созданная общность — вполне искренне гордился этими достижениями, которые не нуждались в оценках и разных взглядах. А какие тут могут быть оценки, если первым полетел в космос советский человек? Если советские спортсмены собирали наибольшее количество олимпийских медалей? Если все знали — лучше балета Большого театра нет ничего в мире, или ансамбля Моисеева, или ансамбля Вирского, или хора Веревки... Вот такие абсолютные вещи рождали в людях большие иллюзии. Я выросла в провинции, которая всегда выносит на своих плечах и все тяготы, и оказывается тем местом, куда эти зерна мифотворчества удачно падают и прекрасно прорастают. Праздничного в жизни тогда было не так много, но вот как раз космос — это то светлое, что было в каждой семье. У меня были замечательные мама с папой, прекрасная школа, мой милый и уютный городок Прилуки. Но все равно должно было быть что-то такое, что способно тебя из всего этого вытолкнуть, что рождало энергию для достижения более высоких целей. Во всяком случае, для меня это было важно. Помню, мне было лет шесть, когда в Прилуках открыли «колесо обозрения». В этот день, по-моему, собрался весь город. Мы с мамой, выстояв очередь, тоже катались. Увидев открывшиеся просторы, я сказала: «Хочу, когда вырасту, быть директором колеса». Мама мне тогда очень хорошо ответила: «Из этого колеса ты будешь видеть ровно до этого горизонта. Я хочу, чтобы ты увидела гораздо больше».

Впрочем, когда я узнала о Валентине Леонидовне Пономаревой и познакомилась с ней, то уже понимала, что космос — это действительно миф, на создание которого работала огромная государственная машина, тысячи и миллионы людей. И судьба Валентины Пономаревой, драматичная ее история — это как бы оборотная сторона этого мифа. В принципе, полететь должна была она. Это было бы полезно для науки как таковой. Но полетела не кандидат наук, а ткачиха... Другое дело, что Валентина Владимировна Терешкова оказалась сильным человеком, и действительно вся ее последующая жизнь подтвердила то, что она, наверное, действительно, была лучшей.

Мой фильм назывался «Без меня». Валентина Леонидовна мне рассказывала, что в момент, когда Терешкова пролетала какую-то из зон в космосе, можно было через специальный прибор увидеть траекторию движения корабля. Их было несколько человек, они по очереди подходили и смотрели. И когда подошла очередь Пономаревой, она не могла оторваться от этой трубы, только повторяла: «Без меня, без меня, без меня». И действительно, дальше уже все было без нее. Она потом защитила докторскую диссертацию, всю жизнь проработала в центре подготовки космонавтов. В общем, это уже другая история. Я очень люблю фильм «Без меня». Наверно, потому что он первый. Сейчас я вижу все его недостатки. Но, в принципе, мне никогда за него не было стыдно.

— А как появился «Гагарин, я вас любила»?

— Работая над «Без меня», я часто приезжала к Валентине Леонидовне в Звездный городок. В ее доме жило очень много космонавтов, в том числе весь первый отряд. Я увидела из окна картину: буквально возле дома стоит памятник Юрию Гагарину, и в этом же доме живет его вдова. Помню ужас, который меня охватил. Я вообразила, как женщина изо дня в день многие годы, глядя из своего окна, видит этот памятник, его плечи, спину, руки. И остается в этой квартире одна, уже навсегда. Потому что Валентина Ивановна Гагарина — абсолютно точный исторический персонаж, часть мифа, и не имеет права на свою жизнь, а лишь на ту, на которую ее обрекла судьба и время. И она несет это бремя. Я увидела вдруг человеческую составляющую огромного мифа. И мне захотелось об этом сделать фильм.

— Герой еще одного фильма «Мулен руж» не столь известен, но человек интереснейший, и история его не менее драматична. Как ты его нашла?

— Я человек общительный, как модно нынче говорить — коммуникабельный. И потому эти истории постоянно ко мне приходили. Но как раз с «Мулен руж» получилось все непросто. В 1995 году, в год 50-летия Победы, я хотела снять фильм о войне. А поскольку у меня уже был опыт сотрудничества с Западом (картина «Гагарин, я вас любила» сделан на немецком телевидении ЦДФ), я надеялась и дальше получить там финансирование. Поскольку тема войны волнует немцев постоянно — они хотят изжить свой огромный комплекс вины. Но мне хотелось найти историю, которая могла бы стать личной. И мне рассказали, что в Полтавской области есть немец, который в селе, где стояла его часть, познакомился с украинкой, женился на ней и остался в Украине. Довольно долгое время она прятала его в погребе. Когда пришли наши, он, естественно, прошел через лагеря. И все-таки они уже 50 лет вместе. Я тяжело и долго разыскивала этого человека, списывалась с газетами в райцентрах. Нашла. И тут мой герой, чьей историей я уже прониклась, внезапно умирает. А я уже видела этот фильм, я уже его «сделала» — осталось только снять. И тут случайно одна приятельница, узнав о моих переживаниях, сказала: «Слушай, а у нас в селе живет француз, точно такая же история». Люди эти оказались настолько замечательны, и сама история настолько драматична, что в фильме «Мулен руж» главное было — ничего не испортить.

— Почему ты решила приобщиться к одному из мифов — кино, вроде бы понятно. Но откуда у юной провинциальной девочки желание стать именно режиссером?

— Жизнь в большом городе и жизнь в маленьком — это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Тогда особых развлечений не было. Самая большая радость — поход в кино. Ради этого я могла пропустить школу, музыкальную школу, получить потом по шапке и снова пропустить уроки, и снова получить... Это была песня бесконечная... Фильм запускали в кинотеатре, например, в понедельник. Первый сеанс был в 10 утра, следующий — в 12, потом в 14. Так вот, мне непременно нужно было увидеть фильм первой, чтобы пока дети придут со школы домой, я уже могла рассказать, какая картина и о чем она. В общем, просвещала...

Однажды я прочитала в журнале, что актер — это человек, который выполняет чьи-то команды. Для меня выполнять чьи- то команды было невозможно ни в каком качестве. А кто отдает команды? Ага, режиссер. Вот на него и надо идти учиться. Поэтому лет в 12 или в 13 я сказала родителям, что буду режиссером. Они плохо понимали, о чем идет речь. Особо не вникали: ну, бредит ребенок, ну и пусть бредит, в конце концов она же ничего плохого не делает. Но мой папа, оказалось, относился к этому совсем не шутя. Он поверил всерьез, что я буду режиссером. Когда я приехала поступать в театральный институт, в котором меня, естественно, никто не ждал и в который я не поступила, папа не мог понять, как ребенка, который столько мечтал и вообще любил практически все фильмы, могли не принять на режиссуру.

— А на твое решение эта неудача как-то повлияла?

— Нет, я была уверена, что я поступлю на следующий год.

— Когда ты выбрала неигровое кино?

— Это потом. Вначале надо было разобраться в принципе, что такое кино. Я тогда не знала, насколько это вещь технологичная, и сколько всего нужно уметь и знать. Игровое кино — это все-таки реконструкция жизни. А успешный фильм — это успешная история, в первую очередь. Для того, чтобы история была понятна и интересна всем, она должна быть универсальной. Мне это показалось каким- то матричным и клишированным. К тому же, не надо забывать, что 80-е — годы огромного подъема документального кино. Тогда было сделано такое количество фильмов замечательных и такое количество призов и наград было получено нашими кинематографистами, что, я думаю, пережив кинематографическое безвременье, мы еще вернемся к тому времени, потому что там есть что анализировать. Точно так же, как и в документальном кино 60—70-х годов. Тогда Феликс Соболев работал в Киеве. Он, я считаю, заглянул в такие глубины человека, в которые, наверное, в кино заглядывал только Бергман. Из-за закрытости нашей жизни то, что он делал, видели в основном советские зрители. Достаточно вспомнить, что на его фильмы «Язык животных» и «Думают ли животные?» в кассах кинотеатров стояли очереди. Возможно ли сегодня представить очередь на документальный фильм? Разве что на какой-нибудь западный распиаренный блокбастер. Тогда же — на неигровое кино. Это сегодня никто не увидит даже во сне. А плеяда наших тогда молодых кинематографистов? Например, у того же Роднянского в 80-е годы и начале 90-х было пять номинаций только на «Нику». Это сегодня практически нереальная ситуация. И когда я прихожу на фестиваль «Молодость» и вижу там картины, которые называются документальными, мне смешно. Да любой киножурнал, которые, помнишь, шли перед сеансами, сделанный на «Укркинохронике» или «Киевнаучфильме», по качеству был намного лучше. Они делались серьезными мастерами, во время ожидания больших работ. И никто особенно не чурался этого. А сейчас, когда делается буквально несколько фильмов, то их создателей, независимо от качества картины, не знают, где посадить. И они еще бесконечно жалуются, что их не финансируют. А почему их должны финансировать? А главное же — они не знают и знать не хотят, что до них уже изобрели не только велосипед, но и «мерседес». И не кто-нибудь, а люди, которые ходят по соседним улицам.

— А тебе не кажется, что это проблема не только молодых кинематографистов?

— Конечно. Может быть, это нынешний способ накопления знаний, получения опыта? Ведь в большинстве он теперь электронный. Стало немодно держать в голове что-то лишнее, можно кликнуть и подергать мышку, и всю информацию получить в одну минуту. Но ведь основная функция Интернета — все же справочная, а не культуроформирующая. Поэтому читать книги стало не модно, смотреть киноклассику, что просто необходимо начинающим кинематографистам, тоже неактуально, потому что в считанные секунды Интернет выдаст справку о чем угодно. Но для включения в мировые культурные контексты и для развития собственного самосознания этого категорически мало. Поэтому мне иногда кажется, что если бы отключили мировую сеть Интернет, то настал бы конец цивилизации. Эта способность огромного охвата, возможность, сидя на кухне, увидеть что-то, происходящее в это же время где-то в мире, как-то притупляет интерес к тому, что происходит рядом. Мне кажется, что жизненная технология изменилась. И это переносится на все.

— Возвращаясь к кино. Кто может или должен давать на него деньги?

— На сегодняшний день единственным выходом из положения для неигрового кино может быть телевидение. Назовем его носителем. Сегодня можно поехать на любой телевизионный рынок, купить пакет фильмов, например Би-Би-Си, которые в принципе способны полностью удовлетворить зрительский интерес. И для того, чтобы заинтересовать телевизионных продюсеров, наши кинематографисты должны предложить конкурентный проект. Например, фильм Сергея Буковского «Война. Украинский счет». Не надо забывать, что он был сделан по заказу канала «1+1», и решение о его запуске принимал именно Роднянский. И это он несколько лет носился с идеей рассказать миру о том, что у украинцев была «своя война». И если бы канал не подготовил зрительскую аудиторию, то это еще вопрос, имел ли бы он такой резонанс.

Другое дело, что есть, например, государственные каналы, такие, как у нас УТ-1. Они должны быть в первую очередь заказчиками этих фильмов. Потому что государственный канал, который финансируется из налогов, которые мы с тобой платим, должен удовлетворять наш интерес. Как это происходит во всем мире, например в России на канале «Культура». Ежевечерне в 23 часа начинается документальное кино. Оно никогда не стоит в прайме даже на «Культуре». Потому что это то, что называется, кино не для всех. Впрочем, сегодня в России огромный интерес к нему. Мне кажется, что впереди бум документальных телевизионных фильмов. Они идут по «Первому», на «России». И собирают огромные рейтинги.

— Здесь, наверное, самое время вспомнить, как девять лет назад создавался канал «1+1».

— Когда развалился Советский Союз, и стало понятно, что индустрии кинематографической больше нет, Роднянский первый подумал о ТВ как о носителе для его любимого неигрового и игрового кино, хороших познавательных программ. И, конечно же, здесь должны были быть талантливые авторские работы. Таким канал «1+1» был задуман. И до сегодняшнего дня он, по-моему, таким остается. Конечно, он тоже пережил много сложностей. Но мы сделали, я считаю, очень много для украинского самосознания. И канал всегда любили. Когда я отъезжала на 100 км от Киева, я эту любовь чувствовала, просто она волнами на меня накатывала. При этом, правда, никто из общественности не стучал в двери Нацсовета и не кричал: «Дайте каналу «1+1», например, 24 часа вещания». «1+1» боролся за свою лицензию всегда. И у нас были очень серьезные обострения в этой борьбе. Но все лишь тихо за этим наблюдали. А когда на канале «1+1» стали появляться вещи, которые, может быть, часть нашего просвещенного народа уже не так устраивают, то народ очень смело стал рассказывать о том, что ему не нравится. Находит для этого и форумы, и всевозможные полуполитические, выдающие себя за специальные отраслевые интернет-издания. Но я уверена, зрители по-прежнему «1+1» любят. И канал для национальной идентификации сделал, я думаю, приблизительно столько же, сколько и футбольная команда «Динамо», братья Кличко, и, возможно, еще «Nemiroff» и украинский шоколад. Канал «1+1» — это один из брендов украинской независимости. И мне приятно иметь к нему отношение.

— Из чего следует, что телевидение для тебя — отнюдь не временное явление?

— Девять лет жизни не могут быть чем-то временным. Надо отдавать себе отчет в том, что такое ТВ. Да, телевидение — это не только инструмент просвещения, и не только инструмент интеллектуального воздействия. Я его называю игрушкой, которая в состоянии разговаривать с миллионами. К возможности такого общения с людьми нельзя относиться несерьезно. Это не только неограниченные возможности для творческой самореализации, но и огромная ответственность. К тому же телевидение — это манипулятор сознанием, точно такой же, как и кино. Тоже миф...