Василий БЫРЗУЛ: «Когда тебя уже «подвинули», то шуметь и притягивать за уши какие-то политические мотивы смешно»

КАКИМ БЫТЬ УКРАИНСКОМУ ЛИЦУ?

— Куда вы исчезли из эфира?

— За полгода вы одна из немногих незнакомых мне людей, кто спрашивает об этом.

— А разве, когда вас узнают на улице, не интересуются?

— На улице, в троллейбусе узнают и, как ни удивительно, говорят: «Приятно встретить человека, которого видишь ежедневно по телевизору». Поразительное свойство человеческой памяти. Недавно был на кинофоруме в Ялте, где встретил своего любимого ведущего московской передачи «В мире животных» Николая Дроздова. Я его знал только по телевизору и лет десять уже не смотрел эту программу — у меня нет этого канала. Но такое впечатление, как будто вчера видел: кажется, знакома каждая черточка на лице телеведущего. Поэтому не удивительно, что и меня кто-то запомнил, — все-таки восемь лет активной жизни на экране. А спрашивают, куда я исчез, преимущественно знакомые или те, кто смотрит новости.

Куда я исчез? Как будто никуда и не исчезал... Просто летом вернулся из отпуска и не нашел своей фамилии в графике. Мне и до сих пор никто не объяснил — кто и почему снял меня с эфира. Хотя, честно говоря, я не интересовался. Не потому, что мне было безразлично. Все было ясно и так: я «лежал» на дороге новых менеджеров НТКУ как обломок предыдущей команды. Кстати, девиз одного из реформаторов звучит так: «Я строю дом, и если мне будет мешать какой-то кирпич, я его выброшу». Я бы тоже так сказал, если бы строил дом, — правильно, строитель выбирает материал, который ему подходит. Единственное, что, в отличие от «кирпича», человек может и не мешать. А просто кому-то может не нравиться его лицо. Ну хотя бы потому, что, как выразился один из теленачальников: «У каждого из нас свое понимание украинского лица». Но Бог с ним. От того, что я не в эфире Первого Национального — как поется в песне, — «не згіркне хлібина». Но досадно, что из эфира исчез и стал ненужным целый ряд, на мой взгляд, профессиональных телеведущих, журналистов. И кто может определить, под чьи стандарты они не подошли — под американские или под украинские? Это, опять же, дело вкуса. А впрочем, лично для меня еще, по-видимому, с советских времен существует культ начальства. Оно ставит в эфир, оно же, если считает нужным, и снимает. Руководитель, наконец, отвечает за конечный продукт в телеэфире. Я это всегда понимал, и сколько раз меня снимали с эфира еще на радио — воспринимал это как право того, кто мной руководит. Например, я не из тех, кто жалуется, чего-то добивается, надоедает, никогда не захожу в кабинет начальства без разрешения или без приглашения. Хотя к себе разрешаю заходить даже без стука.

«К ЧИСЛУ ТАК НАЗЫВАЕМЫХ «РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ» ПРИЛИПЛО НЕМАЛО СОМНИТЕЛЬНЫХ ПЕРСОН»

— Вы заговорили о культе руководства. А как вы восприняли недавнюю так называемую «журналистскую революцию»? Возможно, это был в известной степени и бунт против культа руководства?

— Возможно. Я не принимал участия в этой «революции», как вы ее называете. Не потому, что я не разделяю взглядов. Ну, во-первых, я у своего руководства сейчас в опале, поэтому как- то неприлично было бы, воспользовавшись моментом, переводить сугубо человеческую проблему в политическую. Это было бы поступком, если бы я выступил против цензуры еще год-два назад, когда я в известной степени был «обласкан», так сказать. А когда тебя уже «подвинули», то шуметь и притягивать за уши какие-то политические мотивы смешно. Хотя, согласен, нужно уметь защищаться и противостоять интригам (а на любом телевидении — это почти как элемент технологического процесса). А если мне нечего сказать именно о политических ущемлениях или цензуре, то… К тому же я сам представитель «официозной» телеэпохи и не привык плевать в колодец, в котором еще вчера отражалась моя физиономия. Но я соглашаюсь, что давления на СМИ и цензуры не должно быть. Я за свободу слова, но против свободы словоблудия. Мне кажется иногда, что борьба за демократические ценности приобретает такой заполитизированный и еще более заангажированный характер, что хочется спросить: «А судьи кто?». По-моему, кроме уважаемых личностей в журналистике, к числу так называемых «революционеров» прилипло немало сомнительных персон, с надеждой, что их «революционные» заслуги будут учтены при «раздаче слонов». Я не уверен, что кое-кто и из политиков — тех, кто сейчас является рьяным поборником свободы слова, не забудет о ней как только достигнет заветного властного кресла — большого или малого. Как говорят наши соседи: «Точку зрения определяет точка сидения». Я уже сравнительно старый ворон и знаю многих нынешних «демократов» давно. Еще когда-то, работая в избирательных штабах (и не только), почувствовал на себе, что их «демократия» и «свобода слова» заканчиваются там, где начинается их хоть какая- то власть. И живых цензоров я еще помню (компартийных) — по профессии!!! (главлит тогда называлась эта служба). Некоторые из них работают, между прочим, сейчас в «независимых» телекомпаниях. Поэтому, как говорил Мюллер Штирлицу: «Не верь никому». Мне можно... Я шучу.

«МАМА, КОГДА ВИДИТ ДРАКУ В ПАРЛАМЕНТЕ, КАЖДЫЙ РАЗ БОИТСЯ, ЧТО В СТОЛИЦЕ УЖЕ ВОЙНА»

— Сейчас аудитория может выбирать СМИ, то есть способ подачи информации. А на какого зрителя ориентируется государственное телевидение?

— Я отвечаю вам как бывший ведущий информационных программ государственного канала. Я, например, ориентируясь на массовую аудиторию, учитывал ту особенность, что нас смотрят зрители, не только изголодавшиеся по «жареным фактам» или сомнительным сенсациям. У государственного телевидения наиболее массовый зритель в провинции, куда не доходят другие каналы. Внимательными моими зрителями всегда были пенсионеры. Нас по службе смотрит масса чиновников, депутатов различных уровней, государственных служащих, армия, милиция — словом, кроме добровольного, так сказать, зрителя, — сотни тысяч, если не миллионы, людей, которые в своей работе думают «по команде». А слово, сказанное на государственном канале в итоговом выпуске новостей, всегда воспринималось как официальное. Меня упрекали телекритики за то, что я якобы был олицетворением «правильной» позиции на телевидении. Возможно, это уже не современно, я согласен. Но то, что какие-то элементы здорового агитпропа должны быть, я убедился сам когда-то в командировке. В разговоре с телезрителями я пытался как-то извиниться за то, что иногда однобоко у нас получается, не всегда удается подать разные точки зрения… На что один представитель местной власти заметил: «А нам не нужно разных точек зрения. Вы давайте одну, но правильную»… Так что людям из провинции, даже уровня глав райгосадминистраций, иногда трудно разобраться, что происходит в политике, не говоря уже о простом человеке, который очень озадачен различными пиарами. Я прошу только не ловить меня за язык — я против зомбирования зрителя, и я привел, возможно, пример, не характерный для массовой зрительской аудитории, — у нас народ в своей массе мудрый и способен разобраться во всем сам. Но я за взвешенный подход подачи материала на государственном телевидении (даже если оно со временем станет общественным). В Киеве мы привыкли к митинговым стихиям; привыкли к тому, что политики говорят все, что слышали, знают, думают, а иногда и не обременяют себя этим. Человек в селе, например, моя мама, когда видит драку в парламенте или на площади, митинги с осатанелыми лицами и возгласами «геть!», каждый раз боится, что в столице уже война и нужно закупать спички и соль. Поэтому, не отрицая так называемую «фактологическую» журналистику, я еще и сторонник того, чтобы людям разъяснять, учить их демократии и не только ей. Зрителя надо приучать к существованию многих точек зрения, к тому, что не всегда его интересы скрываются за той или иной «правдой». Разочарование разрушает и самого человека, и общество. На общественное сознание уже вылито столько всего, наши люди стали свидетелями стольких разоблачений с различных сторон, что уже не понятно, кто говорит правду, а кто врет. Это как пруд, в который слили грязь и начали ловить рыбу: кто поймает — тот и будет властью?

— И так же, как на этот ваш пруд, зритель смотрит на Национальную телекомпанию и не может понять, почему при том, что за одиннадцать лет cменилось шесть команд руководства НТКУ, каждая из которых бралась за ее перестройку, результат не заметен.

— Не знаю, мне не совсем корректно об этом говорить. Я верю, например, когда говорят, что изменения заметны. Хотя бы в том, что нет уже навязывания только одной точки зрения. Различные парламентские политические силы имеют доступ к эфиру, в том числе к прямому. Трансляции важных заседаний сессии, всех парламентских слушаний проводятся, в записи идут дневники Верховной Рады.... То есть зритель имеет возможность получать относительно много информации фактически из первоисточников. Так что телевидение, как и вино, должно выбродить, дозреть до свободы слова, как и общество, наконец.

Однако я убежден, что государственная точка зрения (а точнее, людей, которым поручены властные полномочия) должна доминировать на государственном канале над взглядами других политиков. Власть никогда не любят, и не только у нас. Но мы должны ее позицию знать во всей полноте, видеть намерения, слышать о сделанном. Возможно, по телевизионным меркам и не динамично звучат, скажем, длинноватые интервью или отчеты c пресс-конференций первых лиц, но как гражданин этой страны я должен знать как можно полнее из первоисточников, как ею руководит тот, кого я выбирал непосредственно или опосредствованно... Следовательно, разнообразие мыслей, преимущество представителей власти и в то же время предоставление слова тем, кто ее конструктивно критикует, — такова приблизительно моя формула свободы слова на государственном канале.

«РАНЬШЕ — В НАПАДЕНИИ, СЕЙЧАС — В ЗАЩИТЕ»

— Говорят, что к прямому эфиру можно привыкнуть как к наркотику. Как вы выживаете без него?

— Для меня эфир ради эфира не имел смысла. Я не поражен «звездной» болезнью. Всегда исходил из того, нужен я или нет. Так что зависимости от эфира не осталось. Хотя ясно, что определенный дискомфорт ощущаю от того, что ты был — и вдруг исчез, без предупреждения даже. A кроме того, я информационщик: 23 года проработал в этом горячем цехе радио и телевидения — вел репортажи и трансляции, без преувеличения, со всех важнейших событий, в Украине, во всяком случае.

— Вы продолжаете работать на телевидении. Не исчезло ли желание опять появиться в эфире?

— Трудно сказать. Наверное, всему свое время. И то, что моя информационная эпоха, которая заняла ровно половину того, что я прожил, закончилась, — может, это так и должно быть? Убежден: телевидение — это командная работа. Человек должен быть в этой системе. Выброшенный из нее ничего сам не сделает. Пока что я играю по правилам и на позиции, в которую меня поставили. Выражаясь футбольной терминологией, если раньше был в нападении, то сейчас — в защите. И хотя определенные обстоятельства и спровоцировали затяжной творческий кризис, я полон сил и творческих замыслов.

СПРАВКА «Дня»

Василий БЫРЗУЛ — заслуженный журналист Украины, вице-президент НТКУ. 44 года, родом из Кировоградской области. Закончил Киевский Национальный университет им. Т.Г. Шевченко (1980). По направлению работал на Украинском радио — редактором, специальным корреспондентом, ведущим информационных программ. Освещал важнейшие события жизни Украины, готовил актуальные репортажи по проблемам экономики, политики, культуры, радиофильмы о людях труда. С первых дней Чернобыльской катастрофы в течение года выезжал в Чернобыльскую зону, на АЭС и в специальных репортажах рассказывал о ходе спасательных работ. Как участник ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, награжден медалью «За трудовое отличие». С 1994 года — ведущий информационных программ «УТН» Украинского телевидения, информационно-аналитической программы «Панорама». Как журналист, вел репортажи из «горячих» точек — из Косова, Южного Ливана, Сьерра-Леоне.