Иран: сложные параллели

Иран отмечает 23-ю годовщину со дня исламской революции ностальгическими проклятиями в адрес «Америки, Великого Сатаны», частично благодаря президенту Джорджу Бушу, называющему Иран частью «оси зла», вовлеченной в терроризм и производство оружия массового уничтожения. Однако по сути Иран больше не является религиозным государством Аятолы Хомейни.

Иран заслуживает того, чтобы его считали региональным и, возможно, глобальным разжигателем нестабильности. Поддержка, которую он оказывает фундаментальному исламскому террористическому движению Хезболла в Ливане, в действительности нацелена на дальнейшее разрушение и без того уменьшающихся шансов для израильско-палестинского примирения. Но внутреннее развитие в Иране является очень сложным, и демонизация Исламской Республики не приносит пользы. Не является полезным также и притягивание простой дихотомии между «консерваторами» и «реформаторами», последних из которых возглавляет президент Хаттами.

Во многих отношениях Иран, возможно, — наиболее интересная страна в регионе с огромным потенциалом для развития, ведущим не к демократии западного стиля, а большему открытию и либерализации. Парадокс заключается в том, что потенциал Ирана замурован в его идеологию исламского государства. После первых бурных и смертоносных лет иранской революции, последние несколько лет принесли некоторые заметные достижения. Среди них — выборы. Все кандидаты и партии должны получить санкцию высшей исламской власти в стране перед тем как их внесут в список избирательного бюллетеня. Но, несмотря на эти ограничения, существует жестокая конкуренция между различными группами и интерпретациями исламской власти. Женщины могут голосовать, а также открыто и активно участвовать в политической жизни. Более того, общий образ иранских женщин, спрятанных за черными чадрами, является более сложным, чем это кажется вначале. К примеру, возьмем медицину: так как строгий исламский закон запрещает врачам-мужчинам лечить женщин, правительство поощряет обучение врачей- женщин. В настоящее время в Иране намного больше врачей- женщин, чем было при шахе, уровень женской смертности во время родов является одним из самых низких в регионе.

Правительство также учредило очень активную программу контроля рождаемости и нашло способ легализовать ее внутри исламского контекста, говоря, что «мы хотим, чтобы у нас были образованные исламские семьи, а не просто большие исламские семьи». Иран в результате этого имеет один из самых низких уровней рождаемости в регионе.

Выборы в майлис (парламент) и президентские выборы имеют большое значение, так как они проводятся на конкурсной основе. Например, очевидно то, что президент Хаттами победил на выборах благодаря поддержке женщин и молодых людей, а кандидата «правящей элиты» не избрали. Ничего подобного не происходит ни в одной арабской стране: в Египте или Сирии (также, как и в Беларуси) фактически есть только один кандидат, и он получает 97—98% голосов.

Парламентские дебаты являются подлинными, и проводится честное голосование. Опять же, это не то, что фальшивые парламенты, которые не глядя подписывают законы, как, например, в Египте и Сирии.

Нюансы общественных мнений имеют реальные последствия для политики по отношению к Ирану. Как недавно заявил на семинаре в Германии один иранский политолог, в Иране молодые люди чувствуют себя мусульманами, и Иран никогда ни станет светским государством. Но они рассматривают ислам как часть своей иранской идентичности, в то время как более старшие духовные лица рассматривали ислам в качестве всеобщей революционной идентичности. Эти молодые люди, заявил иранский ученый, являются, прежде всего, иранскими националистами, и они хотят отделить себя от политики Среднего Востока, и в особенности от арабо- израильского конфликта. Они, конечно, будут продолжать на словах выражать поддержку палестинского курса, но для них это не является основным вопросом повестки дня.

Одним словом, Иран представляет собой сложную, иногда запутанную картину. Но любой, кто знает историю Европы, может провести параллель с кальвинистами и пуританской революцией. Женевские кальвинисты или пуритане Кромвеля были сосредоточены на Библии, считая Священную Книгу своей моделью идеального общества, так же, как и тегеранские муллы — на Коране. Общество, по кальвинистам, должно было быть пуританским, скудным, обществом недозволенности, с законами против бросающихся в глаза потребления и роскоши. Оно также было антифеминистским, прикованным к патриархальному семейному строю.

Кальвинисты не приняли иерархию церкви, они, как и иранские шииты, которые не являются частью универсализма большинства мусульман- суннитов, возложили свою законность на общество верующих, и таким образом ввели выборы. Но как только состоятся настоящие выборы, различные способы интерпретации Священной Книги становятся возможными и законными. Внезапно находится механизм для участия, контроля, несогласия (возможно, ограниченного) и введения инновационных стратегий, который старается узаконить изменения внутри традиционного контекста.

В Европе Женева Кальвина, автократическая теократия, более сходная с Тегераном Хомейни, чем с любым другим режимом, в конечном итоге пришла через английское пуританство к современному парламентскому правительству. В самом деле, в Британии до 1820 гг. только члены англиканской церкви могли голосовать в парламенте или быть избранными в него.

Пойдет ли шиитский Иран по дороге, подобной той, по которой пошли европейские кальвинисты? Ничто не предопределено, но параллель является поразительной. Несмотря на сегодняшнюю причастность некоторых иранских лидеров к терроризму, картина является более сложной, более интересной — и, возможно, более обещающей, чем это предполагает в своей речи Президент Буш.

Шломо АВИНЕРИ Проект Синдикат для «Дня» Шломо АВИНЕРИ — профессор политических наук в Еврейском университете в Иерусалиме и бывший генеральный директор министерства иностранных дел Израиля.