Справедливость — его ремесло

— Мой отец был адвокатом — в советское время, по окончании Киевского университета святого Владимира работал в адвокатуре. Поэтому я уже с детства имел представление об адвокатской деятельности. При этом адвокатом становиться не собирался, меня влекла другая муза — Мельпомена: в 1939 году, окончив десятилетку, я поступал в театральный институт в Москве. Сначала попробовал поступить в ГИТИС — провалился. Затем — в знаменитое ныне училище имени Щукина при Вахтанговском театре. Однако мой отец был человеком несколько консервативных взглядов, и если он еще терпел такое название, как Государственный институт театрального искусства имени Луначарского, то слово «училище» он воспринимал как нечто ужасное. Поэтому, втайне от меня, он приехал в Москву, пообщался с моим художественным руководителем. После чего тот убедил меня, что я рановато поступил в театральное училище. Я был тогда очень обижен и уехал в Киев. И тут, в 1939 году, вышел новый закон о воинской обязанности, в соответствии с которым всех лиц, получивших среднее образование и достигших 18-летнего возраста, призывали в армию. В связи с этим был объявлен дополнительный набор в вузы и я, назло отцу, который возражал против того чтобы я стал юристом, поступил на юридический факультет Киевского университета.

Честно говоря, первые два года учебы я занимался не столько юриспруденцией, сколько различными видами спорта — это было мое хобби, и по многим видам я стал мастером спорта, кандидатом в мастера, перворазрядником. Ну а походя, полушутя, сдавал экзамены. Потом началась война, я служил в морской пехоте разведчиком, оборонял Ленинград, Москву и Сталинград. Получил три ранения, после третьего меня комиссовали, а после госпиталя в г. Горьком, приехал в Киев доучиваться на юридическом факультете, который окончил уже в 1948 году.

— Что толкнуло вас пойти именно в адвокатуру?

— Во время войны, будучи в Сталинграде, мы получили пополнение, состоящее из заключенных Карагандинского лагеря. А так как я был командиром разведвзвода, то имел право отбирать себе солдат. И среди прочих я взял к себе двух очень крепких парней — Старкова и Краснобаева. Первый из них был «медвежатником» — вскрывал сейфы, а второй был «майданником» — железнодорожным вором, и грабил он в основном японских дипломатов на маршруте Москва— Владивосток. Эти ребята оказались очень смелыми и очень порядочными во всех отношениях. Оба они не дожили до снятия судимости. В 1943 году мы были на Северо-Западном фронте и не могли взять «языка» в течение трех месяцев, не смотря на то, что нас каждую ночь гоняли на поиски. Как правило, после таких «вылазок» я возвращался с половиной взвода, остальные оставались убитыми или раненными лежать на минных полях или препятствиях. Ведь как только нас обнаруживали и начинался минометный обстрел, практически все молодые и неопытные ребята бежали, бросая не только убитых, но и раненных. Поэтому мы с Краснобаевым и Старковым договорились, что мы друг друга не оставим, что бы ни случилось. Однако так получилось, что меня вызвали в штаб на курсы переподготовки, а когда я вернулся, то выяснил, что за время моего отсутствия Старкова и Краснобаева тяжело раненными бросили на полосе препятствий — они не могли дойти до своих проходов и решили, прорезав проволоку, пройти самостоятельно на нашу территорию. Я пошел туда на следующую ночь, и Старков был еще жив — он умер у меня на руках. И, по-моему, не смотря на то, что эти люди были правонарушителями, они были осуждены слишком жестоко. Ведь они могли стать кем угодно: талантливыми изобретателями, инженерами, врачами. И в какой-то степени, в память об этих ребятах, после окончания юридического факультета я выбрал адвокатуру.

— Вы стали адвокатом сразу после окончания Университета?

— Нет. Университет я заканчивал уже на заочном отделении, поскольку пошел работать судебным секретарем в военный трибунал, что бы как-то сводить концы с концами. И, уже закончив вуз, до 1951 года работал там, после чего пошел в адвокатуру, где и работаю уже пятьдесят лет.

— Чем вас привлекла адвокатура?

— Дело в том, что государству легко обвинять: оно всей своей мощью наваливается на человека. Суды наши еще и сейчас не стали настоящей судебной властью. А в условиях тоталитарного режима они были органом карательным. И меня привлекала борьба с государством в лице обвинительной власти. Я должен был вырвать невиновного человека из этих когтей, потому что когда кто-либо попадает туда, выбраться практически невозможно, даже если он тысячу раз невиновен. Оправдательных приговоров у нас почти не выносили. Да и сейчас, за редким исключением, не выносят.

— Как вы можете оценить изменения происшедшие в нашей судебной системе за последние десять лет?

— С законодательной точки зрения мы идем в русле того, чего от нас требует демократическая Европа и демократизация вообще. У нас появились неплохие законы, очень хорошая, по-настоящему демократичная Конституция. Которая, кстати, предусмотрела, что кроме других ветвей власти у нас существует совершенно самостоятельная судебная власть.

Однако на практике наша судебная власть еще не стала самостоятельной. Она зависит от всех и вся — от председателя исполкома, который должен дать помещение; от вышестоящего руководства по линии Министерства юстиции, которое занимается кадровыми вопросами и т. д. Судебная власть нищая, у нее нет денег даже на ручки, на бумагу. Как же при этом суды могут существовать как самостоятельная власть?

Я вообще сторонник максимальной независимости судебной власти и считаю, что судья в большей степени нуждается в охране его независимости и неприкосновенности, нежели кто-либо другой. Больше, чем депутаты, министры и т.д. Иначе судья просто не будет властью. А на практике, когда началась кампания по лишению неприкосновенности народных депутатов, росчерком пера изменили Закон о статусе судей. В итоге органы внутренних дел и прокуратура получили слишком много полномочий, в то же время была существенно ограничена власть суда. Я недавно защищал судью, которого судили за вынесение неправосудного решения. И в его лице я защищал независимость судей. Вы только представьте — судья работает с огромной нагрузкой при маленькой зарплате, и при этом постоянно находится под колпаком у милиции, «продукцию» которой он рассматривает. У милиции есть отдел по борьбе с организованной преступностью, и им предоставлены широчайшие права, они ведут агентурную оперативно-розыскную деятельность и следят за судьей. Судья вынес оправдательный приговор, им это не понравилось, затем был второй, третий оправдательные приговоры подряд. Милиция добивается того, чтобы все эти приговоры были отменены. Но судья ведь их вынес не за взятки — выяснилось, что это абсолютно бескорыстный человек, он выносил свои приговоры как настоящий свободный судья. Единственное — он не владел судейской техникой, плохо мотивировал приговоры, но очень характерно, что из всех отмененных приговоров, ни одно дело впоследствии не дошло до суда — осужден никто не был.

Исходя из всего сказанного, можно утверждать, что сама по себе затеянная судебная реформа — хороша, она нужна, но идет она вкривь и вкось, потому что общая ситуация в государстве тяжелая. Появились взяточники среди судей, чего раньше, прямо скажем, не было. И появились они потому, что судьи плохо живут. Тогда приходит «денежный мешок» и покупает судью на корню, потому что у последнего нет квартиры, нужно чем-то кормить детей, а государство не в состоянии ничем помочь. Я оптимист и думаю, что придет время, когда у судей будет нормальная зарплата, и они не будут подвержены соблазну взяточничества. Вот тогда они будут неприкосновенны и станут настоящими судьями.

— Каковы, на ваш взгляд, наиболее существенные недостатки нашей судебной системы?

— Сейчас у нас судью на первые пять лет назначает Президент — это как испытательный срок, а потом кандидатуры судей подаются на пожизненное утверждение в парламент. И идет спор — хорошо это или плохо. В идеале это очень хорошо, но все зависит от того, какой судья. Ведь зачастую через пять лет «пожизненными» судьями становятся такие люди, которым не место в судебной власти. И хотя у нас неплохие законы, изменения в уголовно-процессуальном и гражданско-процессуальном законодательствах произведены не лучшим образом. Там очень много усложненных и ненужных процедур. А внесены они из-за того, что все эти проекты выносились на обсуждение парламента в последний момент, когда оставались считанные месяцы и недели до развала судебной системы. Поэтому, я думаю, что поправки, внесенные в уголовно-процессуальный и гражданский кодексы, еще очень «сырые». Кроме того, их ведь приняли еще до принятия нового закона о судоустройстве, которого до сих пор нет.

У нас есть еще одна беда — в связи с тем, что принимаются непродуманные законы, их бесконечно изменяют. Отсутствие стабильности очень вредит всем, в первую очередь предпринимателям: они только начинают работать в соответствии с новым законом, его тут же отменяют или вносят кардинальные правки. Но самый главный недостаток в том, что даже эти законы у нас не работают. Наши суды выносят решения, которые не исполняются органами исполнения судебных решений. У меня, например, есть дело человека, который еще три года назад был оправдан судом. Однако прокуратура бесконечно обжаловала его и тем самым не давала возможности исполнить оправдательный приговор. Даже с моральной точки зрения человек не был реабилитирован — никто из его коллег не видел оправдательного приговора, поскольку не было возможности получить его копию. Когда же мы наконец добились того, что Генеральная прокуратура отказалась от протестов, перед ним никто не извинился и не возместил ущерба. Мы предъявили иск о возмещении материального и морального ущерба, который был оценен в 9 тыс. гривен. Решение об удовлетворении иска суд вынес в июне 2000 года. За полтора года этот человек не получил ни копейки. Не исполняется судебное решение. У нас существует закон о возмещении морального и материального ущерба при незаконных арестах, однако он не исполняется. Почему? Потому что в бюджет вовремя не заложили суммы, необходимые для этого. Там просто нет такой статьи. И государственные исполнители бессильны что-либо сделать. А ведь государство обязано исполнить приговор суда.

— Как вы оцениваете ситуацию с подготовкой юридических кадров в Украине?

— У нас очень хорошая юридическая школа. Хотя, надо заметить, что в последнее время расплодилось много разного рода юридических академий, отделений, факультетов и т. д. Сегодня юридические факультеты есть везде, и мне кажется, что это излишество. Конечно, юристов нужно много, но у нас их уже переизбыток. Кроме того, действует еще и его величество «блат», и действительно профессиональные юристы не могут устроиться на хорошую работу. Вместе с тем получают престижную и хорошую работу люди, имеющие достаточно сомнительное образование.

— А случаются ли такие прецеденты в адвокатуре, ведь это может быть попросту опасно?

— Адвокатура сейчас очень больна. Развалили адвокатуру, которая существовала при советской власти. Да, она была не полностью свободна и находилась в подчинении Министерства юстиции, но были коллегии адвокатов и был достаточно широкий уровень самоуправления. Были региональные коллегии адвокатов, демократически избранный президиум, который принимал в эту коллегию или отказывал в приеме. Сейчас же у нас нет единой адвокатуры; есть множество фирм, коллегий юридических консультаций, получивших лицензии от Министерства юстиции и имеющих право выступать в судах. Это на сегодня закреплено даже Конституционным судом. А это абсолютно недопустимо, ведь люди, работающие там, не проходят стажировок, учетов, контроля — работай как хочешь. Правила адвокатской этики на них не распространяются. Вследствие этого качество работы адвокатов сегодня невероятно низкое — это фактически обман населения. Вместо того, чтобы оказать реальную правовую помощь человеку, т. н. адвокат идет в суд, где произносит пустые пафосные слова и ничем не помогает ни подзащитному ни правосудию. Чем всегда отличался адвокат от прокурора? Тем, что он великолепно знал дело, свободно ориентировался в его материалах. Теперь же этого нет, а многие адвокаты вообще не понимают, что такое настоящая уголовная защита. За чистоту адвокатуры у нас борется только Союз адвокатов Украины, под руководством Виктора Медведчука. Союз ведет борьбу за создание единого учетного и контрольного органа, который бы был полномочен заботиться о повышении качества работы. Существуют квалификационные и дисциплинарные комиссии адвокатуры, но они, кроме выдачи лицензий, ничем не занимаются. У меня нет уверенности в том, что они действительно озабочены улучшением кадров адвокатуры.

— Какой же выход из сложившейся ситуации?

— В парламенте уже три года лежит проект изменений в Закон об адвокатуре, внесенный Союзом адвокатов Украины. Его не принимают, поскольку он якобы не насущный и не важный, Президент не признает его первоочередным. А без этого закона кардинальные изменения невозможны.

— В обывательской среде бытует мнение о том, что адвокат — это обязательно богатый человек. Так ли это?

— Нет. Например, у нас, в Печерской коллегии адвокатов, большинство — нищие. Потому что к ним не идут с улицы. Люди идут либо к адвокату, который имеет имя, а остальные сидят без работы. А ведь это профессиональные адвокаты, хорошие специалисты. Это одна сторона дела. Второе — судья или следователь на приеме советует человеку обратиться к своему адвокату. Получается, что адвокат не защищает своего клиента. Вместо этого он принимает сторону своего благодетеля-следователя, снабжающего его клиентами.

— Насколько мне известно, вы были знакомы с Ли Харви Освальдом, который впоследствии был обвинен в убийстве Джона Кеннеди...

— Во время своих визитов в Москву я всегда останавливался в гостинице «Берлин», бывший и нынешний «Савой». Эту гостиницу очень любят богатые иностранцы. Для меня же гостиница была удобна из-за ее соседства с Генеральной прокуратурой Союза. Меня там все знали, и всегда перед отъездом я звонил администратору и заказывал свой 405-й номер. И во время одного из моих визитов в Москву в 1960 году мне сказали, что я не могу занять мой номер, так как в нем живет американский турист 1-го класса, который уезжает через пару дней. В день его отъезда я никуда не иду, готовлюсь сразу перебраться в свой номер. Пришла переводчица, подали машину, а постоялец не выходит. Тут прибегает горничная и в панике кричит, что из-под двери номера течет кровь. Мы врываемся туда, а этот иностранец лежит в ванной с порезанными венами. Мы его вытащили, вызвали скорую, спасли. Таким было мое первое знакомство с Ли Харви Освальдом. Позже выяснилось, что он тогда просил политического убежища, в котором ему отказали, и решил устроить эту демонстрацию с порезанными венами. После этого ему предоставили политическое убежище и отправили в Минск. По прошествии трех лет, во время очередного визита в Москву, горничная рассказала мне, что Освальд живет в гостинице с женой и двумя детьми и переезжает из Беларуси куда-то на Волгу. Мороз стоял тридцать градусов, а он был в кепке, и мы скинулись ему на ушанку. Как выяснилось, он уезжал не на Волгу, а в Америку. Уже после убийства Кеннеди в 1964 году, во время моего очередного визита в Москву, администратор гостиницы предупредила меня, что я обо всем должен забыть. Таково указание Лубянки. И когда западные журналисты в Москве спросили меня о «знакомствах», я естественно сказал им, что ничего не помню, чем вызвал их глубокое изумление. А те, кто знал правду шутили, что таким образом я стал соучастником убийства Кеннеди, ведь я мог и не вытащить Освальда из ванной или не дать денег ему на шапку, и он отморозил бы себе уши.

— Григорий Исаакович, скажите у вас много дел, которыми вы гордитесь?

— Да, очень. На моем «счету» сотни оправдательных вердиктов, сотни обжалованных и отмененных обвинительных приговоров. И я очень горжусь тем, что помог этим людям.

ОТ РЕДАКЦИИ: «День» поздравляет Григория Гинзбурга с восьмидесятилетним юбилеем и желает ему крепкого здоровья и многих побед в судах во имя справедливости.