Праздник именуемый свистопляскою

Пренеприятнейшее известие, какое только может быть в драматическом искусстве — это отсутствие каких бы то ни было известий. События в театре нужно создавать. Новая постановка в Киевском молодом явно была устремлена к подобной событийности: о том, по крайней мере, свидетельствовали ее составляющие. Начать хотя бы с названия, столь же неудобопроизносимого, сколь и балансирующего на грани приличия — «Рехувилийзор». Этимология объяснима — это гибрид из названий «Ревизор» и «Хулий Хурина» — пьес двух Николаев, Гоголя и Кулиша. «Хурина» Кулиша по конструкции сюжета явно перекликается с комедией знаменитого тезки. Здесь уже советскую глухомань взбаламучивает заезжий прохиндей, почитаемый местной бюрократией как важное лицо. Впрочем, у Кулиша псевдокорреспондент Сосновский строит из себя «велике цабе» вполне сознательно, и возмездие таки настигает его, в отличие от легкокрылого Хлестакова. Так или иначе, режиссер спектакля Станислав Моисеев применил уже апробированный им в театре им. Франко (спектакль «Вип'ємо і поїдемо») способ соединения в одном комическом действе двух близких по духу пьес.

Важность этой постановки заметна и по актерскому составу — в премьеру была брошена труппа театра практически в полном составе. Всем нашлись роли, особенно в богатой на массовые сцены «кулишовской» части. Кстати, именно фрагменты «Хулия Хурины» в итоге превалировали над эпизодами из «Ревизора», подвергшегося в интерпретации Молодого театра значительным изменениям: полностью исключена сцена хлестаковского вранья, зато визиты городских чинов к псевдоревизору акцентированы как ключевое событие. В игре была заметна четкая установка на фарсовость, комическую взвинченность. Подмостки то и дело заполнялись суетливым многолюдным движением. Шум-переполох в маленьком городе, порожденный поиском могилы мифического героя революции Хулия Хурины, по замыслу постановщика, скорее всего, должны были контрастировать с мизантропичным миром «Ревизора». Однако затеянный карнавал в некоторой степени нивелировал отличия — когда все охвачены безумным комедийным пылом, трудно выделить кого-либо индивидуально.

Станислав Боклан в роли кулишевского Ямки был хорош именно своей сдержанностью, некоторой мягкой пристыженностью своего персонажа — в лучшую сторону выделявшейся на общем суматошном фоне. Неожиданным было решение отдать роль Хлестакова, обычно интерпретируемого как молодой светский хлыщ — Алексею Вертинскому, актеру более взрослой актерской генерации. В результате получился очень странный пожилой Хлестаков, вдобавок перевоплощающийся в кладбищенского сторожа в «Хурине», а под конец — в некое трехглавое чудище с известием о приезде настоящего ревизора. Приходится сожалеть, что сцена грандиозного вранья Хлестакова из спектакля изъята — вот это как раз у данного исполнителя получилось бы блестяще, более запомнилось бы, нежели, к примеру, флирт с Анной Андреевной (Тамара Яценко) и Марией Антоновной (Елена Узлюк). «Рехувилийзор» не оканчивается хрестоматийной немой сценой — скорее, попросту карнавал приобретает зловещие апокалиптические черты — будто «все умерли» — от стыда?

Несомненно, риск в соединении двух непростых текстов был весьма велик. Для поддержания баланса в постановку пригласили двух художников с уже хорошо утвердившейся репутацией — сценографа Сергея Маслобойщикова (его предыдущая работа в Молодом — оформление «Дон Жуана» — отмечена киевской «Пекторалью») и Елену Богатыреву — на костюмы. В силу разных обстоятельств не удалось воплотить замысел Маслобойщикова, согласно которому сценографическая конструкция давала возможность как бы «разворачивать» ход спектакля на 90 градусов. Тем самым вводился необходимый для монтажа двух разных произведений прием отстранения. Увы, от задуманного осталась только движущаяся по авансцене осветительная ферма, вокруг которой строилось большинство мизансцен.

Что до работы Богатыревой, то здесь как раз имеем счастливое сочетание замысла и выполнения. Именно художнице по костюмам удалось целиком воплотить причудливую «рехувилийзорскую» интригу. Насколько мрачновато- абсурдны платья, в которые одеты герои гоголевских эпизодов, настолько буйны и фантастичны убранства участников «Хурины». Это — словно сон сумасшедшего красноармейца, нападение сюрреалистов на провинциальный райком, полудетское хулиганство. В определенный момент начинаешь понимать, что уже и драматургию спектакля костюмы Богатыревой подчинили себе, ждешь появления очередного героя — что за галлюцинация будет на нем надета?! Возможно, это прозвучит слишком резко, но костюмы и спасают спектакль, сообщая ему ту цельность абсурда, каковая и должна быть в столь странном сплаве из двух еще более странных пьес.

На память приходит фраза из «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина — «праздник, именуемый свистопляскою». Свистопляска, которую уже который год вытанцовывают человеки на всех этажах бывшей империи — спектакль намного более грандиозный и всеотрицающий, нежели любые попытки показать его на сцене. И много ли греха в том, что и сами попытки подчинены безумным законам все той же свистопляски?