Последняя территория

Есть регионы настоящие, целостные даже в своей разрушенности и уродстве. Галиция же — насквозь искусственная, сшитая воедино белыми нитками псевдоисторических домыслов и политиканских интриг. Тысячу раз правы те, кто утверждает, что Галиция является всего лишь стопятидесятилетней давности выдумкой нескольких австрийских министров. Маньерично сладкой идеей-фикс неких законспирированных стратегов, в свое время задавшихся причудливой целью продолжить Европу еще немного дальше на Восток. Европы у них не вышло, вместо этого образовался такой себе буфер, своего рода «санитарная зона». Горемычный Франко поддался их мистификации, отсюда все его несчастья, вся дезориентированная сизифова деятельность.

С перспективы, например, Полесья этот край имеет достаточно карикатурный вид. Ведь Полесье, эта космическая языческая колыбель, бассейн Припяти и Десны с его арийской чистотой корней и древлянской незамутненностью источников, с его определяющими генетически-культурными кодами, с наиболее архаическим фольклором, эпосом, диалектами, озерами, торфохранилищами, готическими соснами, с ловушками на животных и людей, с подраненными волками, Полесье — это национальный субстрат, это чернобыльский выбор Украины, это сама подлинность топора, это аутентика и искренность, карательный поход мессии Оноприенко вдоль железнодорожных путей и шоссейных дорог. Полесье — это медленность и понурость, это доведенное почти до полной остановки время, это ползучая коммунистическая вечность, со всех сторон обложившая ненавистный сторастленный Киев, это сама глубинная черная украинскость.

С перспективы Полесья Галиции не существует, точнее, она есть, но это ничего не стоящий факт. Галиция — это не-Украина, какой-то географический довесок, польская галлюцинация. Галиция вся насквозь манекенная, кукольная, надутая, во всем и всегда стремится навязать Украине свою неукраинскую, настоянную где-то в тайных сионских лабораториях, волю. Галиция лишена эпоса, в ней испокон веков господствует анекдот, причем подлый. Собственно говоря, это пространство без корней, удобное для всяческого путешествующего племени — отсюда армяне, цыгане, караимы, хасиды. Галиция — местечковая, родина масонства и марксизма. Галиция — обманчивая и фальшивая, это вонючий зверинец, переполненный ехиднами и химерами, в Галиции возможны только выродки наподобие Бруно Шульца или все эти маленькие станиславские кафки, и если ты не выродок, а например, Стефаник, то тебе остается неумолимо спиваться в первом попавшемся Русове. «Между прочим, ныне в Ивано-Франковске гениев уже больше, чем в Москве», — иронизирует колючий Игорь Клех, тоже галичанин, тоже гений, в своей новейшей московской книге.

Иронический тон здесь как никогда уместен. Галиция вся ироническая и имморальная, отсюда это вечное отступничество и приспособленчество, перманентное униатство, проданные в Америку дети. Галиция — это показное и поверхностное, как накладные манжеты, панство, комичное расшаркивание во все стороны, целование ручек и щеколд с так и не изжитым мужиковатым причмокиванием, это бесконечные и полусонные, с тяжелой послеобеденной оскоминой беседы «про Європу, Европу, Еуропу», о европейскости, европейском значении-назначении, европейской культуре и кухне, о пути в Европу, о том, что «и мы в Европе» — тем временем вся так называемая «духовная продукция» Галиции способна поместиться в одном-единственном львовском чемодане средних размеров. Галиция только и может, что натужно подражать Европе, которая, кстати, сама по себе уже давно ничего не может (Шпенглер еще когда об этом сказал!). Галиция — это плагиат, тем более жалкий, что плагиатор избрал для плагиата самый мертвенный из возможных объектов.

Все другое — это кофе, домашние ликеры, торты и пирожные, диктат домохозяек, вышивание салфеток, это также повидла и джемы, полотенца, ковры, безвкусица и кич, словом, цветение галицийского мещанства в полный рост.

С перспективы Полесья Галиция не просто жалкая, — она постмодернистская.

Но я имею иную перспективу. Точнее, не имею ее, ибо нахожусь здесь, внутри, это моя территория, это мой подозреваемый и уничижаемый мир. Крепостные каменные стены вокруг него давно повалены, рвы засыпаны историческим хламом и культурным мусором, каким-то битым фарфором, обломками черной гаварецкой керамики и гуцульскими изразцами. Моя линия обороны — это я сам, но у меня нет иного выхода, как только защищать этот кусок, этот лоскут, эти лоскуты, расползающиеся во все стороны.