Плодородная почва, или Двойная мораль
Трудно представить себе менталитет человека, наживающегося на гуманитарной помощи тем, кто пострадал от стихийного бедствия. Как это случается ныне.
Тысячи и тысячи жителей Закарпатья холодной осенью оказались под открытым небом — мокрые, холодные, голодные, больные. На этом горе немедленно расцвел оживленный бизнес — присваивают, т. е. переводят на другие счета, деньги, возвращают на базары продукты, теплую одежду, постели. Добрые люди дома и за границей собирают, упаковывают и отправляют... прямо в прожорливую пасть Молоха. Организации, лица, посылающие помощь, вынуждены выискивать какие-то специальные методы контроля и распределения, чтобы что-то дошло-таки до пострадавших. Какой стыд!
До сих пор мне был не совсем понятен термин «криминализация власти». Но это так просто. Ведь в случае хищения гуманитарной помощи речь не идет об ограблении вагонов или взломе банковских сейфов. Все делается бюрократическими «отмычками», с подписями и печатями государственных чиновников.
Поэтому, значит, имеем власть. Когда-то во всем можно было винить поляков, евреев, Москву. Кого теперь?
В палате клиники, где я только что лечилась, нас было шестеро. Большинство — женщины-работницы, горожанки в первом поколении. Весьма неплохие люди. В палате господствовала атмосфера внимания друг к другу. Все, как могли, помогали другим, делились едой, особенно с теми, которых никто не посещал. А длинными вечерами, как водится, вели нескончаемые разговоры — о себе. Рассказывали также о своей работе на фабриках, в мастерских. На хлебо-молоко-мясокомбинатах. И чем, вы думаете, эти порядочные милые люди особенно гордились? А тем, как ловко и практично они «пользовались» своей работой, как изобретательно выносили из цехов и складов материалы, с которыми работали. Через высокие заборы летели мешки с цементом; целлофановые пакеты с мясом обвивали тело под юбкой; мелкие электродетали терялись в больших платках. Одна работница хлебокомбината с гордостью рассказала, что когда она вышла на пенсию, в углах ее дома стояли четыре больших мешка сахара. Она обеспечила сахаром и мукой также своих детей. Я с нетерпением ожидала рассказа соседки, когда-то работавшей на заводе горнодобывающих машин — что можно было «взять» там? Выяснилось, что эта женщина была членом цехкома и в результате объехала чуть ли не все курорты Союза — за всех своих подруг по цеху.
И ни тени сомнения или стыда. Напротив, речь шла о норме жизни. Ибо не было бы ли это курам на смех, если бы, скажем, медсестра ходила в аптеку покупать медикаменты?
Этот «народный обычай» оказал (и продолжает оказывать) незаурядное влияние на качество всего нашего материального окружения. Украденный цемент заменяется песком, сметана — сывороткой, а чем компенсируются на мясокомбинате вынесенные оттуда пуды мяса, лучше не знать. Перечень можно продолжать до бесконечности, ибо каждый берет все, что «плохо лежит» вокруг его места труда, и общество безоговорочно это санкционирует. Когда кто-то поднимается «наверх», то круг его возможностей расширяется, а мораль остается той самой. И тогда, в конце концов, действия этой персоны начинают восприниматься теми, кто остался внизу, как уголовные.
Так мы и живем по двойной морали. Одна — для отношений между личностями, где нормальный человек даже чужой скрепки не присвоит. Вторая мораль процветает в сфере отчужденной от человека собственности — общественной, государственной. Здесь все разрешено, здесь заповедь «Не воруй» не имеет силы. И доныне ни общественные институты, ни власть не предприняли никаких реальных шагов, чтобы избавиться от этого постыдного наследства.
