Аттила ВИДНЯНСКИЙ: «Получил заказ — не философствуй»

Событие это не рядовое. Не потому, конечно, что Русская драма сыграет очередную комедию — нынче муза Талия киевских трупп фаворитка. И даже не потому, что пьеса настолько увлекательна и остроумна, что, о чем не преминули протрубить штатные театральные хроникеры, в Париже ее играет неотразимый Жан-Поль Бельмондо (к сведению будущих рецензентов, кстати, сообщаем, пользуясь их элегантной лексикой, что эта комедия принадлежит к «evergreеn hits» мирового репертуара, а ее автора Жоржа Фейдо считают не только мастером великолепно закрученной интриги, но наряду с Альфредом Жарри и одним из предшественников абсурдистской драматургии).

Между тем, повторим, ауру подлинного театрального события создает вокруг сегодняшней премьеры отнюдь не только обреченная на успех пьеса, но и имя ее постановщика. Пожалуй, впервые за время своего четырехлетнего царствования на троне «императорского» Театра русской драмы Михаил Резникович допускает к своим актерам режиссера не просто большого дарования, но и индивидуального, принципиально иного, нежели исповедуют робкие эпигоны самого Михаила Юрьевича или же привечаемые им ранее «надежные ремесленники», почерка. Возможно, имя Аттилы Виднянского для киевских театралов мало что говорит (только самые фанатичные из них могут помнить «Калигулу» Камю, поставленную им еще в бытность студентом Киевского театрального института на сцене Учебного театра), однако он личность в современном украинском театре, действительно, незаурядная. Известен Аттила отнюдь не скандалами, богемным поведением или же участием в модных и шумных проектах, а своей едва ли не аскетичной верностью своему призванию. С виду добродушный покладистый увалень, он с отчаянной бескомпромиссностью строит, вопреки абсолютному равнодушию, а то и беспринципным козням местных руководителей, Венгерский национальный театр в Берегово на Закарпатье. Театр за эти годы пережил кромешную нищету, болезненный и отчасти предательский, хотя все той же нищетой вызванный, уход значительной части труппы и все равно продолжал исступленный и подвижнический творческий поиск. Работая в райцентре без собственной сцены (высокопарные и щедрые обещания Министерства культуры построить театральное помещение и выделить квартиры актерам так и остались риторикой; интересно, что венгерская сторона свои обещания выполнила — и прекрасное свето- и звуковое оборудование так доселе и пылится на складе), Аттила и его одержимые единомышленники-актеры репетировали и играли (часто в таких глухих селах, где о существовании театра и не ведали) Шекспира и Беккета, Бокаччо и Чехова, Мадяча и Элиота. Эти жертвенность и преданность своим идеалам, в сущности, вознаграждены, что заставляет верить и в неукротимость творческой страсти, и в высшую справедливость. Береговский театр теперь известен в Европе лучше, чем в Украине. Его любят и постоянно приглашают на гастроли в Венгрию (это, собственно, и дает актерам средства к существованию, ибо дома им и без того мизерную зарплату не платят с апреля), его зовут на международные театральные фестивали, а самого Виднянского — на постановки за границу (показатель его личного успеха — спектакли в Словакии, Югославии, Румынии, Венгрии, а в ближайшей перспективе — работа в Испании). Но надо отдать режиссеру должное — он никогда не кичился и не обманывался внешним успехом. Он невозмутимо и упрямо воплощает свою идею театра, продолжая ставить не «хлебный», но духовно целебный репертуар; не ловкие бульварные поделки, но классику; не эффектные «самоигралки», но серьезные драматические произведения. В этом смысле согласие ставить в Киеве пусть симпатичную и имеющую отличную репутацию, но все-таки достаточно легкомысленную комедию положений Фейдо кажется довольно нетипичным для режиссера. Чем же вызван его альянс с этой пьесой и довольно вздорной, по общему мнению киевских рецензентов, труппой? С этого вопроса началась наша беседа с Аттилой Виднянским накануне премьеры.

— Я, действительно, долго колебался по поводу этого предложения. Тут элемент случайности, конечно, присутствует. Дело в том, что я уже однажды, еще студентом в 1993 году, ставил эту комедию в Словакии. Это был для меня как отдых от серьезной драматургии, и спектакль получился тогда веселый. Пару лет назад завлит Русской драмы Боря Курицын спросил меня, не знаю ли я хорошей кассовой пьесы. Я посоветовал ему Фейдо, даже в мыслях не предполагая, что когда-либо буду ее здесь ставить. Вот если бы Шекспира предложили — это дело иное. Поэтому, когда вдруг возникла идея работать здесь над «Блохой в ухе», я долго отнекивался. Но меня уговорили. Конечно, как и в любом незнакомом коллективе, во время репетиций были некоторые проблемы; для актеров этот материал оказался несколько непривычным, но должен сказать, что я им благодарен: они были доброжелательны и искренне старались меня понять.

— Ты сам выбирал актеров или дирекция предложила тебе готовое распределение ролей?

— Конечно, инициатива в основном исходила от самого театра. И это, наверное, нормально. Во всяком случае, лично я отношусь к этому как к составляющей заказа. Я здесь гость и не собираюсь решать внутренние проблемы этой труппы, если честно, даже не вникаю в них особенно. Естественно, дома я работаю совершенно иначе. Я знаю своих актеров и просто обязан анализировать, каковы они были в предыдущих ролях, и думать, что будет происходить с ними в последующих. В чужом коллективе нужно от таких мыслей отстраняться. Это чисто профессиональное качество, которое приходит с опытом. Я довольно много ставил в разных театрах и, по-моему, освоил чисто западный принцип подхода к такой работе. Ты получаешь конкретный заказ — и уже философствовать не надо. Существует стабильный репертуарный театр, выпускающий, скажем, пять премьер в году. Тебя зовут ставить одну из них, обусловливая сроки, актеров, жанр спектакля. От тебя ждут чего-то определенного, и ты вправе согласиться или отказаться. Если ты говоришь «да», то должен выполнять требования заказчика. Я для себя четко уяснил: именно в этом и заключается профессионализм. Если тебя пригласили ставить комедию, значит, зрителям должно быть весело; и будь уверен: директор на премьере будет чутко следить, сколько раз в зале хохочут. Мало смеха — неудача. И ему глубоко наплевать, была ли у тебя при этом гениальная концепция.

— Как художественный руководитель своего театра ты похож на этого описанного директора?

— У нас иная ситуация и совершенно иной театр. К сожалению, мы не настолько богаты, чтобы приглашать на постановки режиссеров. Не хочу себя хвалить, но ниже своего уровня постановщиков звать просто бессмысленно, а те, которые что-то умеют, дорого стоят. Может быть, когда-нибудь настанут и у нас более благодатные финансовые времена. Пока же я предлагаю некоторым способным ребятам, в том числе киевлянам, просто работать без гонорара. Возможно, это и случится — с нами хотят сотрудничать. Для того чтобы репетировать со своей труппой, я сам отказываюсь от предложений на постановки. Вот сейчас уехал и страшно переживаю, как они без меня. У наших актеров фактически нет ничего, кроме театра. Здесь, в Киеве, объявляешь об окончании репетиции — и через пять минут уже никого из актеров не отыщешь в театре: иной ритм жизни, работы, профессиональной востребованности. Мы же после репетиции, бывает, задерживаемся в театре на два-три часа и продолжаем обсуждать сделанное. Кроме того, мы играем спектакли 10 — 12 раз в месяц, и благодаря этому не исчезает событийность каждого показа, момент игры переживается острее.

Сейчас, конечно, нам жить стало намного легче. Пришло признание, нас зовут на фестивали, гастроли. И это рождает соблазны. С нами недавно приключился казус: в течение 10 дней мы играли «Смерть в соборе» на четырех фестивалях. У нас есть принцип: «Играть, как умереть». В принципе, он выработан не просто нашим отношением к профессии, но и практическими соображениями. Скажем, буквально завтра мы уезжаем на десятидневные гастроли в Венгрию. И должны сыграть спектакли с такой отдачей и качеством, чтобы нас снова в эти города пригласили. Это довольно сложно. Конкуренция страшная. Венгерские театры финансируются настолько щедро, что имеют возможность играть в провинциальных Домах культуры бесплатно: в их бюджете предусмотрены траты на такие поездки. А мы-то должны получать гонорар. Значит, нужно «играть, как умереть». Я горд за свою труппу — мы все-таки уже добились известности. Но каждый раз нужно доказывать свою профессиональную состоятельность заново. А поэтому учиться и отказываться от чего-то. Это невероятно трудно. Но опыт этой последней гонки по фестивалям для меня поучителен. Первый спектакль на «Золотом Льве» мы, по сути, провалили — проорали его на судорогах. Ребята ночь после этого не спали, все выясняли, как это случилось. Трагедия! И на втором спектакле не сплоховали. Вообще, они гениальные — мои актеры.

— Насколько меняются твои представления о театре?

— Наверное, что-то уточняется, а что-то начинаешь воспринимать глубже. Я, скажем, много думаю сейчас над тем, как сочетается в театре элитарное и массовое, серьезный смысл и свежесть зрительской реакции. Мы очень часто выступаем в селах. Играем, к примеру, Чехова, и собираются в зале детишки, бабульки, неотесанные мужики. Я уже устал каждый раз им объяснять, что грызть семечки в театре не принято и выходить во время действия нежелательно. «Да я только покурю и вернусь», — и это произносится с абсолютно чистыми глазами. Актеры с ума сходят иногда, но есть во всем этом что-то удивительно подлинное: искреннее дыхание людей, первозданность их реакций. Мы играем «Смерть в соборе» Элиота в церквях, а «Соколиный ужин» по Бокаччо или «Трагедию человека» Мадяча просто под открытым небом, на траве, среди деревьев. И надо однажды почувствовать, как слушают эту историю под звездами несколько сот человек. Когда-то я считал, что будущее за бессюжетным театром. Сегодня я не столь категоричен. Я по первому образованию филолог — и хорошо чувствую литературный материал. Плохой я органически ставить не могу. Та же «Блоха в ухе» — в своем роде гениальная пьеса. Кстати, Эжен Ионеско когда-то назвал Жоржа Фейдо источником абсурда — настолько здесь над людьми господствуют почти сюрреалистические обстоятельства.