Россия и привидения

В России любовь к Отечеству смешивают с выполнением распоряжений правительства и даже просто начальства.

Государь император, самодержец Всероссийский Николай (Первый) Павлович Романов довел почти до идеального блеска чиновно-бюрократическую государственную машину «во вверенной ему богом» стране. Каждое утро в царскую резиденцию, петербургский Зимний дворец, прибывали министры с портфелями, туго набитыми важными документами. Царь уже ожидал их в своем кабинете, готовый четко поставленным голосом фельдфебеля изрекать «высочайшие указания». Николай ясно, по военному, являл свою волю, которая выполнялась почтительно и беспрекословно. А затем в разных чиновничьих департаментах эта воля обретала соответствующую форму и доходила до всех концов огромной, необъятной империи; курьеры молниеносно развозили по губерниям указы, рескрипты и циркуляры императора — и вот результат: кого-то пороли, выбивая недоимку, кто-то шел под кнут за «предерзостное нарушение законов и постановлений», кого-то забирали на 25 лет в солдаты по новому рекрутскому набору... Причем на каждую входящую бумагу за №... молниеносно сочинялась исходящая бумага, тоже, разумеется, со своим определенным номером, и отправлялась в Центр.

Система работала как прекрасно отлаженные часы. Очень важно, что, интуитивно испытывая глубокое недоверие к исполнителям любых рангов — от министра до ротного командира, от городничего до капитан-исправника, — Николай I прилагал огромные усилия, чтобы подчинить все сферы управления своему личному контролю. Небывалое прежде значение приобрела в годы правления Николая «собственная его императорского величества канцелярия» (фактически — личная секретная служба царя!), функции которой на глазах стремительно расширялись. Эта страшная, таинственная служба прибирала к рукам и законодательную деятельность, и политический сыск, и вопросы колониальной войны империи на Кавказе... Николай настойчиво исключал из традиционной бюрократической системы важнейшие, на его взгляд, категории дел, подчиняя их (через ту же Канцелярию) личному, чрезвычайному и постоянному надзору. Среди всех отделений Канцелярии особняком стояло третье отделение; о человеке, который долгое время возглавлял эту структуру (без преувеличения, его можно назвать «Андроповым ХIХ столетия»), графе Леонтии Васильевиче Дубельте, мы в конце нашего разговора еще скажем несколько слов.

Итак, политический сыск (в самом широком смысле) достиг поистине «впечатляющих» высот. Но ведь деспотизм всегда нуждается не только в силовом подавлении мнимых или реальных противников, но и в «маскировке» идейной (не зря еще Аристотель в античные времена писал о тщательно сплетенных сетях, с помощью которых хитроумные тираны берут в духовный плен людей!). Хотя царь Николай I славился своей «солдатской прямотой» и не был наделен коварной расчетливостью, он ясно отдавал себе отчет в необходимости построения, так сказать, «теоретической базы» своей абсолютной власти (концепция Москвы как «третьего Рима», разработанная еще в начале XVI века псковским монахом Филофеем, служила много столетий «надежным оружием» в деле «собирания земель» под руку Москвы и, в определенном смысле, служит до сих пор — и все же даже император не мог не чувствовать, как ветшает эта концепция с течением времени). Нужно было что-то «качественно новое», нечто такое, что убедительно (одновременно и логически стройно, и доходчиво, и политически строго) доказывало бы благотворность, вечность, державную прочность и санкционированность самим Господом власти Государя Императора Всероссийского.

Эту ответственную творческую задачу вдохновенно выполнил Сергей Семенович Уваров, министр народного просвещения в 1832-1846 годах, персона очень характерная и наложившая своеобразную «печать» своей индивидуальности на всю николаевскую эпоху. Для того, чтобы «склеить», примирить непримиримое — страх перед просвещением, его потенциальными революционными последствиями, очень характерный для имперской системы России, и сознание (скрепя сердце!) необходимости его дальнейшего развития — нужен был именно Уваров, человек расчетливого, холодного, циничного ума, который складно говорил, писал и, наконец, обладал редкостным, бесстыдным лицемерием. Уваров упорно доказывал императору, что «просвещение само по себе не есть зло» — все зависит от его конкретного содержания, его «духа», который не может не быть весьма различным у разных народов. Просвещение, подчеркивал министр, надлежит превратить «в элемент чисто русский, национальный, надежно охраняющий вечные, нерушимые наши начала — Православия, Самодержавия и Народности». Мы добрались, таким образом, до знаменитой «триады» Уварова. Какое содержание он в нее, собственно, вкладывал?

Имелось в виду, что русский народ существует как единое целое лишь в том случае, если сохраняет непоколебимую верность самодержавию и подчиняется «отеческому попечению» официальной православной церкви. Отказ от этих «основ народного бытия», по мнению Уварова, непоправимо подрывал само бытие. А теперь вдумаемся: о какой свободе мысли, свободе слова, печати, собраний и т. д. можно вообще говорить в свете уваровской теории?! Дело даже не в том, что в глазах Сергея Семеновича (и его патрона императора!) все эти свободы — «западный яд», губительный для России. Дело, более того, в том, что любое (именно любое) выступление против существующей самодержавной государственной власти, любая критика догматов православия расценивались как подрыв устоев, как действия, направленные против коренных народных интересов — и, разумеется, беспощадно подавлялись. Всем «поборникам просвещения» в России — журналистам, писателям, ученым, художникам — строжайше предписывалось в своей деятельности руководствоваться исключительно этими несложными соображениями.

Тут необходимо вернуться к особенностям личности Уварова. Выдающийся русский историк Сергей Соловьев писал с сарказмом: «Он, Уваров, придумал эти начала, то есть слова: православие, самодержавие и народность; придумал «православие», будучи безбожником, не веруя в Христа даже и по-протестантски; придумал «самодержавие», будучи либералом и когда-то, в далекие годы юности, даже вольнодумцем; придумал «народность», не прочтя в свою жизнь ни одной русской книги, писал он постоянно по-французски и по-немецки». Вот парадокс: оказывается, создатель знаменитой «государственной триады» был в глубине души либералом... Поистине, чудны дела твои, Господи!

Необходимо, писал Уваров, «собрать в единое целое священные остатки нашей народности и на них укрепить якорь нашего спасения», положив их в основу настоящего, самобытного, «истинно русского просвещения». Именно «ложная образованность», характерная для «безбожной Европы», но не для России, «образованность», понимаемая просто как сумма знаний, неизбежно и закономерно порождает «разрушительные понятия», вызывающие «грозные общественные бури, которые потрясают Европу». Что же касается России, то здесь «порядок вещей устоял под натиском этих понятий, потому что опирался на неведомые Европе самобытные начала: Православие, Самодержавие, Народность».

Министр Сергей Семенович Уваров был человеком достаточно широко образованным (не следует упрощать историю, полагая, что тиранические режимы пользуются поддержкой только тупых самодуров!). Хорошо знавший министра историк Сергей Соловьев видел в нем «умного, хитрого холопа», стремящегося угодить «хозяину». Уваров, писал Сергей Михайлович, «быстро уловил «веяния времени» и сумел сформулировать ряд четких, внешне логичных положений, которые вполне отвечали настроению императора». Уваров предлагал царю активно расширять сеть учебных заведений по всей России, рисовал картину их «невиданного процветания»; при этом, сразу же уточнял министр, это будут такие науки и такие учебные заведения, которые станут одной из самых надежных опор существующего строя. Ибо будут задушены в зародыше, изгнаны любые «предерзостные мысли» — и государство будет процветать.

Истинным единомышленником Уварова (хотя личные отношения этих людей оставляли желать лучшего) был уже упомянутый нами руководитель III Отделения, подчиненный исключительно и лично императору, граф Леонтий Васильевич Дубельт. Это был прожженный карьерист, по-своему человек достаточно дальновидный — и убежденный ненавистник «западных» ценностей, яростный националист. Вот кредо этого деятеля, «выдающегося организатора» системы политического сыска в России: «не заражайтесь бессмыслием Запада — это гадкая помойная яма, от которой, кроме смрада, ничего не услышите. Не верьте западным мудрствованиям; они ни вас и никого другого к добру не приведут. Для нас одна Россия должна быть самобытна, одна Россия должна существовать, все иное есть только отношение к ней, мысль, привидение». Иными словами, противостояние России и Запада должно быть полным и безусловным — тем более, этого желает народ...

Не надо быть особо чутким политическим аналитиком или историком, чтобы уловить во взглядах Уварова, Дубельта, самого царя Николая I (да что царь, когда сам первый поэт России Пушкин гневно вопрошал «враждебных» России европейцев: «Иль русского царя уже бессильно слово?!») нечто неожиданно актуальное, нечто такое, что «материализуется» практически ежедневно в программах ведущих московских телеканалов, в патриотических спичах Михаила Леонтьева и подобных ему тележурналистов. Русское «самобытное» самодержавие (самодержец может именоваться президентом, даже премьером, вот только их не может быть двое в исторически длительный период времени...), «самобытное» православие (мощнейшее духовное оружие восстановления Империи!), «самобытный» народ, решительно отвергающий чужие ценности (отсюда — если и демократия, то непременно «суверенная», и никак иначе!). И — «самобытная» изоляция в будущем.

Можно, конечно, снова и снова черпать из «источника мудрости» Уварова, угрожать соседям, агрессивно кричать о славянском единстве. Но стоит ли забывать о бесславном конце государя императора Николая I (как и любых иных деспотов, в наши дни правящих)? После позорных неудач в Крымской войне царь при невыясненных обстоятельствах ушел из жизни (по одной из популярных версий, отравил себя в припадке депрессии)...