«Страшно не было. Было интересно, иногда — жутко»

Евгений Коваленко — человек с серьезным и сложным профессиональным опытом. Более 15 лет он проработал в пенитенциарной системе, в том числе руководил исправительными колониями. Мы встретились на акции «Живая библиотека», проходившей в рамках Десятого фестиваля документального правозащитного кино Docudays UA, и поговорили о его работе, о том, кто, как и почему у нас отбывает наказание, о предрассудках по отношению к тем, кого называют «тюремщиками», и о свободе.

— Как вы пришли к этой работе?

— Я в 16 лет поступил в Черниговское училище внутренних дел МВД Украины, закончил его и пошел по распределению на работу лейтенантом. Работал в колониях на разных должностях, последняя должность — начальник колонии. В 2010 году ушел на пенсию по выслуге лет.

— Чем вы руководствовались при выборе профессии?

— Честно — не вспомню. У меня не было цели работать именно в пенитенциарном учреждении. В детстве хотелось быть военным, носить форму. Может, отсюда. Еще нравится быть юристом, заниматься юридической практикой. Училище давало юридическое образование, но, поскольку это бюджетный заказ, следовало три года отработать. На распределении предложили такие варианты: участковый, следователь или начальник отделения в колонии. Я выбрал последнее, потому что было ближе к дому. Думал — поработаю и уйду, но вот остался. Работа — не сахар, конечно.

— Где вы работали?

— В двух колониях в Херсонской области на руководящих должностях. Это был сначала усиленный режим — средний уровень безопасности по новому кодексу, а потом общий — с минимальным уровнем безопасности. Там и закончил службу.

— Чем отличаются режимы?

— Различие законодательное. Общий создан для осужденных за нетяжкие преступления, или же для тех, кого перевели из воспитательных колоний для несовершеннолетних по достижении 18-летнего возраста — чтобы не смешивались со старшими, более опытными преступниками. А усиленный режим — для тех, кто впервые совершил тяжкое преступление. Разница в правовом статусе заключенных, принципиальное различие — в количестве денег, которое они могут потратить со своего лицевого счета. Каждый месяц определенная сумма может быть потрачена на покупку продуктов в магазине колонии. На усиленном режиме заключенный может потратить 100 гривен, на общем — 150, если маминым языком объяснить, как говорится.

— Что входило в ваши обязанности?

— В двух словах рассказать сложно. Там надо быть всем: завхозом, командиром, хозяйственником, производственником, бухгалтером, оперативным работником и даже отцом родным. Все сюда входит. Очень широкий круг обязанностей.

— Насколько тяжелой эта работа была для вас лично?

— Конечно, не каждый сможет работать там. Со своей точки зрения — не вижу большой опасности в этой работе. Да, там преступники. Но я вам скажу так: колония — это всего лишь маленькое отражение того, что происходит в нашем обществе.

— То есть, по вашему мнению, общественная ситуация тоже предопределяет преступность?

— Я не считаю, что общественные отношения могут спровоцировать человека на преступление. Очень много причин для этого, у каждого они индивидуальны. Соответственно, у нас индивидуальный подход и к приговору, и к наказанию. Два человека могут совершить аналогичные преступления, один и тот же судья будет рассматривать эти дела, но один получит три года, а другой за это же преступление — пять лет.

— В чем тогда разница?

— Как я сказал — индивидуальный подход: к личности, к преступлению и к наказанию. Исполняя приговор, сотрудник пенитенциарной службы не имеет права оценивать его справедливость. Пришел человек с приговором — и пенитенциарное учреждение обязано его исполнить. Пришел, например, со сроком пять лет — исполнили, освободили. Все! Хотя индивидуальный подход    — очень растяжимое понятие. У нас же законодатели исходят из того, что все осужденные отбывают наказание в равных условиях. Все равны перед законом, и во время отбытия наказания тоже должны быть равны. Принципиальных различий делать нельзя, потому что это может привести к плохим последствиям, поэтому всех кормят и одевают одинаково. Были, конечно, и тяжелые времена, когда финансирования не хватало. Это зависит от государственного бюджета.

— А как пояснить то, что большинство людей, уже отсидевших, вновь возвращаются в тюрьмы?

— Да, так и есть. Как выходили на Западе из этого положения? Создали службу пробации. В ней тоже работают офицеры, но они обеспечивают надзор за осужденными, которые освободились из колонии. Человек освободился, становится на учет в службу пробации, и эта служба обеспечивает ему работу, жилье, минимальные социальные условия и сопровождает, пока он не приспособится к жизни на свободе. Человеку нужен определенный период, чтобы адаптироваться на свободе. Средний срок адаптации     — около полугода; у некоторых, конечно, вообще не получается. У нас тоже пытались ввести нечто подобное, возложить обязанности на уголовную исполнительную инспекцию, но это не прижилось. Хотели создать службу пробации, но закон так и не был принят.

— Почему?

— Возникли споры, куда ее приткнуть. Департамент исполнения наказаний говорит, что мы исполнили приговор — и все, мы не должны дальше сопровождать человека, это будет нарушение его прав. В социальных службах? Однако у них нет таких специалистов, это ведь огромная, особая работа. И в деньгах, опять же, загвоздка: ведь в каждом районе должны быть соответствующие работники. У нас примерно 300000 человек отбывают наказание только в колониях, думаю, что каждый пятый у нас судим. Очень большая цифра. Законодательно установлено, что 4% рабочих мест в государственных учреждениях должны быть зарезервированы специально для таких лиц. Но на практике мало кто об этом знает и мало кто это выполняет. Механизм есть, но он не действует. Так что, подытоживая, одна из проблем в том, что у нас нет государственного сопровождения бывших заключенных, практической помощи они не получают.

— То есть получается, человека после отбытия наказания выбрасывают на улицу.

— Да. Хорошо, если есть у него семья, родные. А бывает так, что за пять — шесть лет срока родители умерли, наследство пропало, или дом разрушен, с женой развелись, он никому не нужен. У нас даже нет социальных центров, которые должны хотя бы минимально обеспечить его жильем и питанием после отбытия наказания. Я, конечно, специально не изучал статистику, это мои соображения.

— Давайте вернемся, грубо говоря, за проволоку. Какую черту с заключенными нельзя переходить?

— Принцип простой: пообещал — делай. Не можешь делать — не обещай. Во-вторых, нельзя опускаться на один уровень с осужденным. Простой пример: разговаривать на их жаргоне. Большинство сотрудников колонии — неглупые люди, имеют высшее образование — юридическое, психологическое или педагогическое. Но есть такое понятие, как профессиональная деформация, бывает, что «выгорание» происходит очень быстро. Не знаю, с чем это связано. Я, со своей стороны, не пытался становиться на один уровень с заключенными и не позволял себе разговаривать с ними на их жаргоне. Я понимаю этот язык, но предпочитаю изъясняться нормально. Так что тот предел, о котором вы спрашиваете, означает одно: держать дистанцию. И подходить к вещам справедливо.

— А что такое справедливость в вашем деле?

— Понимаете, люди и наказания бывают разные. Поэтому, повторюсь, к каждому подход индивидуальный: с позиций права и справедливости. Бывает, в колонии совершают проступки. Начальнику дано право наказать осужденного. Есть целый перечень взысканий. Вот здесь и надо подходить справедливо и разбираться в причинах, которые побудили человека к проступку. Если даже были серьезные случаи — рука не поднималась его наказывать, потому что, оценивая справедливо, с позиций морали, он был прав. Бывает и так. Законодательство это позволяет.

— Давайте поговорим о стереотипах, касающихся вашей бывшей работы. Согласны ли вы с утверждением, что работники колоний несвободны так же, как и заключенные?

— В определенном смысле — да. Работая в этой системе 15 — 16 лет, человек проводит семь лет своей жизни за решеткой. Почти все должности — с ненормированным рабочим днем. Он приходит на работу в 8.00, а может уйти в 21.00 и позже. Поэтому сотрудники тоже практически лишены свободы, правда, с правом выбора — бросить работу или остаться.

— А с какими предубеждениями сталкивались лично вы?

— Во-первых, человек, когда слышит, что я работал в пенитенциарной системе, сразу пытается понять причины, по которым я туда пошел: это же страшно, это колония. Так что не вы первый задаете такой вопрос. Во-вторых, сразу видят в работнике колонии нарушителя прав человека. Тоже стереотип. Что еще? Что все в колонии пьют: если там работает — значит, пьет или спивается. Или что все сотрудники — предатели, заносят наркотики. Да, попадаются некоторые, нечистые на руку, как и в любом другом месте. Были случаи, задерживали сотрудников и со спиртным, и с наркотиками, и с мобильными телефонами для заключенных. Но это единичные случаи. Да, это предатели. Опять же, проблема зарплаты, проблема кадров. Дело в том, что найти человека, который добровольно посадит себя в тюрьму, пусть даже и работать там, — очень проблематично, а зарплата в 1500 — 2000 гривен слишком мала для такой нагрузки.

— Уже три года, как вы уволились. Вспоминаете о работе?

— По самой колонии не скучаю, если честно. Иногда созваниваюсь с товарищами, вспоминаю о коллективе. Это рутина, тяжелая работа. Вспоминаются отдельные моменты иногда. То ли хорошие, то ли плохие. А так... Оглядываясь назад, могу сказать: это прошло как один день.

— Вот если говорить о моментах — припомните что-нибудь конкретное? Смешное, например?

— Навскидку не вспомню.

— А страшный момент? Такой, что вам лично становилось страшно?

— Страшно не было. Было интересно, иногда — жутко. Бывают и в колониях преступления, иногда убийства. Жутко, когда видишь такое... Или самоубийцу, который перерезал себе руку — лужа крови, тоже жутко. Интересный момент — в 2001 году в 10-й колонии, где я работал старшим опером, был захват заложников. Об этом тогда писала газета «Факты». Шестеро осужденных захватили двух младших инспекторов, сержантов, и четыре дня удерживали. С ними вели переговоры, потом спецназ штурмовал. Было тяжело, но интересно. По-всякому.

— В заключение: что такое, по-вашему, свобода?

— Абсолютной свободы не бывает. Человек изначально зависим. Рождается — зависит от родителей, потом — от воспитателей, от учителей, и так далее. Я думаю, что свобода — это свобода выбора. Возможность выбирать линию своего поведения. Но это тоже ограничивается — наличием денег, жилья, документов. Так что — абсолютной свободы нет. Что такое лишение свободы — могу сказать (смеется).