Защитникам монархизма

Любая державность лишь обостряет культурно-цивилизационное противоречие русской истории и позиционирования России в мире.

Бывают тексты: тема острая, слова красивые, но что-то в них не то. И сильно не то. Таков текст Сергея Медведева о русском национализме, появившийся в русском «Форбсе». И текст Александра Баунова в сетевом СМИ Slon.ru. Такие тексты сразу видны: они многословны, исполнены пафоса, изобилуют общими местами и благими причитаниями.

Если русские будут и дальше притеснять другие народы, не быть России великой державой. Это Медведев. А дальше уже совсем чудесное: «Россия как евразийская цивилизация, находящаяся на стыке культур». Клише на уровне «эффекта разорвавшейся бомбы».

У Александра Баунова то же самое другими словами, через которые так же трудно пробираться, — русские опустятся до родоплеменного уровня, если дела пойдут дальше, как в Бирюлеве. Будем честнее: если они пойдут так, как того хочет якобы демократическая оппозиция, поддерживающая Алексея Навального. Теперь у нее новый тезис: демократическое движение на Болотной одноприродно выступлениям в Бирюлеве. Тезис не нов. Раньше это был призыв «наладить ментальные шлюзы» меж Триумфальной (где собирались каждый месяц демократы) и Манежной (куда как-то раз сбежались нацисты и футбольные фанаты).

Оба эти тренда представляются взаимосвязанными, но сейчас речь об одном из них. Сергей Медведев, профессор Высшей школы экономики, придворного скопления интеллектуалов, внушает власти: не бейте мигрантов. Это помешает реализации великодержавной программы. Очень напоминает одесский анекдот:

— Что за безобразие! Почему ваш Вовочка бьет моего Мишеньку?

— Действительно, ужас! Вовочка! Не бей Мишеньку — вспотеешь!

Последние десять лет в России анекдот рассказывают с этими именами, потому что примерно так же лояльные либералы уговаривали Путина не преследовать Ходорковского. Назовем это просвещенной державностью.

Что касается Александра Баунова, то он бывший дипломат, ставший журналистом и сохранивший типичное для русской дипломатии высокомерно-хамское отношение к Украине и украинскому языку, заметное в некоторых его публикациях. По стилю он ближе к глянцу, нежели к академизму Медведева. Это гламурная державность.

В общем, в России раздался голос интеллектуального истеблишмента: мигрантов нельзя бить не потому, что нельзя. А потому что это не в интересах русского великодержавия.

При этом воспевается русская империя как некий образец сверхнациональной гармонии. И русских призывают к тому же великодушию, что проявили британцы и французы по отношению к бывшим колониальным народам.

А вот интересно: как объяснить то, что русификационная составляющая политики самодержцев усиливалась по мере развития страны, сопровождала модернизационные процессы? В то время как британцы еще с тридцатых годов ХХ века начали подготовку местной администрации в Индии. Да и не только британцы, и не только в Индии, элиты и культуры колониальных народов развивались вместе с развитием монополий. В России же все было наоборот.

Почему, например, у столь глубокого мыслителя, как Владимир Соловьев, встречается восхваление царя-рыцаря — Николая I? Да потому, что тот ограничивал русификацию Польши и был против насильственного насаждения там православия. В этом Соловьев противопоставлял его царям-русификаторам — Александру III и Николаю II.

Кавказ был покорен не Николаем I, не Ермоловым и не Паскевичем. С их именами связан романтический период кавказских войн. Депортацию черкесов произвели генерал Николай Евдокимов и князь Александр Барятинский при Александре II. А он известен не только отменой крепостного права, но и подавлением польского восстания, захватами в Средней Азии и попытками завоевания Болгарии.

В России не хотят помнить про Туркестанское восстание 1916 года, когда царь, предвосхищая трудовые мобилизации большевиков, призвал сотни тысяч мусульман на работы в прифронтовых районах. И издал указ об этом во время Рамазана. Басмачи появились не при советской власти.

Перечисление может быть бесконечным. Но главным является один вопрос: если в русской империи была такая благодать, то почему в короткое время смены ею исторической формы — от самодержавия к советской власти — все народы, кроме русских, успели обзавестись своей государственностью, со всеми институтами, включая армию. А в Польше, Финляндии и странах Балтии эта государственность выжила, русская оккупация не удалась.

Особый разговор про Украину, которая, помимо всего остального, со времен тайных указов Екатерины II более всех пострадала от лингвоцида, исходившего не только от власти. Культурно-языковое высокомерие было свойственно русским всех сословий. От тех, кто вел борьбу с «хохломанией» против Костомарова и Кулиша в прессе, отрицая существование украинского языка, до бытовой враждебности в местах совместного проживания. Об этом свидетельствует, например, Лев Тихомиров, признающий, что русские дети быстро осваивали украинский язык, но по мере взросления им внушалась мысль о его второсортности.

Нарастание русификации по мере развития страны объясняется тем, что русское самодержавие было формой этнической государственности — русской. И никакой иной. Все остальные народы империи должны были подчиняться инонациональной силе. И потому следовало остановить нациогенез на всей территории империи. Переход от самодержавия к советской власти был утверждением иных методов заморозки национального развития, не связанных прежними условностями.

Русские при этом оставались на родоплеменном уровне, пугать которым их сейчас, как это делает Александр Баунов, бессмысленно. Нет опасности превращения «большого исторического народа в маленькую доисторическую народность», потому что русские никогда не были историческим народом.

«Хозяин земли русской» — этот ответ Николая II на вопрос о роде деятельности в переписном листе самым точным образом характеризует частноправовое позиционирование и самоидентификацию самодержцев.

Такая общественно-политическая модель исключала возможность формирования нации по западноевропейскому образцу — через самоутверждение подданных, ведомых третьим сословием. Элита постоянно размывалась и была далека от самоорганизации, русский город имел совсем иную природу по сравнению с западноевропейским, не являлся автономным социально-политическим образованием. Русский этнос не имел того центра кристаллизации, которым для наций европейских являлась будущая буржуазия, переживавшая революционную эпоху своего развития. Западноевропейские нации складывались в противостоянии монархам, в утверждении принципа народного суверенитета. Единство русских скреплялось самодержавием, вертикалью власти, а не внутренними связями, не социальной горизонталью.

Сейчас Путин и его агитпроп заговорили о неких новых скрепах. В русской истории скрепа была одна. Вертикаль власти использовала в качестве главного способа скрепления общности, так и не ставшей нацией, унаследованное от Византии имперское расширение, не имевшее рационального обоснования, экономически затратное и политически опасное. Имперское расширение заменяло строительство национального государства, которое до сих пор в России не состоялось. Русский становился русским и самоутверждался как русский, навязывая себя другим народам, а не во внутренней самоорганизации.

Вот и вся державность, которую ни просвещенной, ни гламурной не сделаешь, как ни старайся. Она может быть только параноидальной. Петр I при упразднении патриаршества и учреждении синода, ориентировался на протестантские страны, где предстоятелем национальных церквей был монарх, но это устройство наложилось на куда более архаичные представления о родоплеменном вожде-жреце. Они были и у других европейских народов, но у русских подзадержались.

Русский монарх — царь-самодержец, не просто отец народа, он часть личности каждого представителя народа, родоплеменной вождь, фигура неизбежно сакральная, нуждающаяся не только в физической, но и духовной защите:

и соседи шпионы

и тоннель

от Бомбея до Лондона

все что было давно

все что было в кино

все теперь наяву

сытый русский

ничуть не добрее голодного

за кого

все равно

лишь бы крикнуть

любого порву

Ни один народ, кроме русских, из населяющих империю не мог идентифицировать себя с царем столь глубоко-личностно, столь телесно и духовно одновременно, то есть, магически. А гражданской лояльности самодержавие не признавало, нерусский всегда был подозрителен. Отголоски этого мы находим сейчас в попытках агитпропа объявить все население России русскими (было такое) и, конечно, в разговорах о едином русско-украинском народе. При самодержавии концепция триединого русского народа была не только официальной. Она глубоко проникла в обыденное сознание русских и сейчас продолжает существовать.

Как говорил Пушкин, в истории бывают странные сближения, а в данном случае — совпадения. Предостережение славянофила Ивана Аксакова прозвучало на страницах газеты, носившей название «День» (выходила с 1861 по 1865 год): «Сочиняемый хохломанами малоросийский язык есть только пустой предлог, а подлинная цель — особое малороссийское государство». Вот такая любовь к славянским народам, особенности которой невозможно было скрыть.

Говоря об итогах войны за освобождение Болгарии, Бисмарк ехидно заметил, что южные славяне с радостью принимают помощь белого царя, но не стремятся заменить власть турецкого аги на власть русского генерала. Народы Балкан, перед которыми был пример Украины и Польши, понимали, что так называемое освобождение было столкновением двух империй, и власть любой из них означает для южных славян изоляцию от Европы.

То, что гордо именуют российской цивилизацией, есть периферийный вариант европейской цивилизации, ее подражательная модель, весьма избирательно копирующая отдельные черты подлинника. Но отставание и подражательность выдаются за особое качественное состояние, а концепт «российская цивилизация» оборачивается отрицанием как европейской, так и любых других цивилизаций.

Отсюда и происходит так называемая русская идея.

Содержательно определить это понятие невозможно, но вполне допустимо функциональное описание. Под «русской идеей», на мой взгляд, следует понимать компенсаторную реакцию русской нации на недостаточную модернизацию страны. Главным противоречием, побудившим интеллигенцию к поискам «русской идеи», было противоречие между европейским характером русской культуры и цивилизационной неполноценностью, ущербностью России по отношению к Европе.

А поскольку неполноценность эта гложет русских до сих пор, то проявляется у всех по-разному. Кто-то не может простить украинцам попыток сближения к Европе, кто-то пытается защищать права человека в России. Русская идея может быть идеей догоняющего развития, а может служить основой для отказа от развития и изоляции страны.

Но любая державность, даже с интеллектуальными и эстетическими претензиями (а, может, такая в первую очередь), лишь обострит культурно-цивилизационное противоречие русской истории и позиционирования России в мире.