Он оставил нам правду о XX веке

Окончание. Начало читайте в «Дне» № 145-146

И даже уже после ужасов первых двух лет войны с фашизмом, в смертельном водовороте которых ему посчастливилось чудом выжить, после работы в областной газете Волыни в течение 1944 — 1950 гг., когда журналист Димаров видел собственными глазами, как именем Сталина выселяли целые села в Сибирь, вешали на площадях борцов за волю Украины, ломали крестьянам позвоночники, загоняя силой их в ненавистные колхозы, он воспримет смерть коммунистического палача как наибольшую трагедию. У него хватило мужества в конце девяностых уже прошлого века сознаться, а писателя никто к этому не вынуждал, что для него Сталин до последних дней жизни тирана оставался самым дорогим в мире человеком и был «безгрешен, как Бог». Писатель не мог до конца осознать, почему он так бездумно воспринимал с ранних лет Сталина в образе ласкового отца, который день и ночь заботится о своем народе, следовательно, и о нем, маленьком: «В моем воображении Сталин стоял особняком от всего плохого, что творилось в нашей жизни. Он был безгрешен, как Бог, и, как Бог, не мог так просто взять и умереть, как все смертные.

И вот Он умер. И рухнул весь мир»¹.

Но недолго оставался Анатолий Димаров «в тени Сталина». Таким названием — «В тени Сталина» — он объединит цикл повестей «Пепел Клааса», «Боги на продажу» — «Тридцатые...» Появится эта книга уже в 1990 году, после того, как в Ирпеньском доме творчества он познакомится с великим страдником Анатолием Костенко. Двадцать лет проведет он, аспирант Института литературы имени Тараса Шевченко, по доносу подлого внештатного рецензента КГБ Лазаря Санова в сталинских концлагерях. Расскажет Анатолий Ильич младшему коллеге о том, как чудом его не приговорили к казни, как двадцать лет пытались его физически и морально уничтожить и он до сих пор не может осознать, почему он остался живым. Пораженный драматичной судьбой этого непокоренного ученого, который по возвращении из концлагерей пытался добиться, конечно, напрасно, от прокуратуры отдать в суд этого подлого доносчика, на совести которого было немало загубленных жизней, Анатолий Димаров создаст блестящую повесть «Пепел Клааса». Но напечатать это произведение довелось не скоро.

Анатолий Димаров не стал ждать этих благоприятных для свободного творчества времен, ведь актуально звучали строки Дмитрия Павлычко: «сдох тиран, но стоит тюрьма», и решает, что об этих временах «кровавого Торквемады» надо писать без оглядки или вовсе не писать. Писатель переживает счастливые мгновения особой творческой раскованности, что-то вроде свободного полета. Буквально за месяц он напишет повесть на шесть листов, в основу которой положит рассказ еще одного страдника сталинских концлагерей, тоже ученого-филолога Григория Антоновича Нудьги. Лейтенант Советской армии тяжело раненный в первый же месяц войны, оставленный на произвол судьбы на поле боя, попадает в плен, убегает и оказывается на оккупированной территории, как-то добирается в родное село на Сумщину, идет в сельскую школу учительствовать... Преподает украинскую литературу, на одном из уроков процитирует детям начало поэмы «Катерина» Тараса Шевченко:

Кохайтеся, чорнобриві,

Та й не з москалями...

Наступление Советской Армии, мобилизация, с боями дошел до Берлина. Герой, грудь в орденах и медалях. Но донесли, что во время оккупации наговаривал украинок не любиться с братьями-россиянами, «призывал к сотрудничеству с немцами, к борьбе с великим русским народом». Приговор: двадцать лет концлагерей.

Но Григорий Нудьга, как и Анатоль Костенко, все-таки выжил в этом сталинском аду.

Рассказал о своих скитаниях и обнадежил:

— Вы, Анатолий, еще молодой, — сказал как-то Григорий Антонович. — Доживете до тех времен, когда можно будет писать об этом без оглядки»².

Был убежден, что его повесть «Черный ворон», в которой он в образе младшего лейтенанта Калинки вывел мужественного Григория Нудьгу, обязательно напечатают и в Киеве, и в Москве — в журнале «Новый мир», где появилась недавно повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Повесть «Черный ворон» была уже набрана для печати в журнале «Вітчизна», автор даже вычитал гранки...

Но... Что можно говорить и печатать в Москве, в Украине — нельзя! Правда, небольшой отрывок успела напечатать благодаря Павлу Загребельному «Літературна Україна». И только. Больше двадцати лет эта повесть пролежала в писательском столе и только в восьмидесятых увидела свет на английском языке в далекой Австралии. А перед Анатолием Димаровым двери в редакции всех журналов и издательств закрылись. По указанию «родной» партии: «Пусть Димаров походит в черном теле!»

Находился в «черном теле» всю свою жизнь и, как говорят, по самую завязку. С раннего детства.

Писатель почти всю свою сознательную жизнь скрывал, что родился не в самом Миргороде, а на хуторе Гарацки, что он не носит свою настоящую фамилию, а девичью матери. И даже отчество не такое, как должно было бы быть. Потому что родился в ненормальном, деспотическом государстве, в котором, чтобы выжить, вынужден был, как и его родители, как тысячи и тысячи других, приспосабливаться, врать, скрываться...

Следовательно, родился будущий писатель 17 мая 1922 года в семье хлебороба-гречкосея Андроника Федоровича Гарасюты. Мать — из семьи бедного священника, окончила епархиальное училище. Отец был человеком религиозным, не пропускал ни одной службы в храме. Но когда началось раскулачивание, коллективизация, отец ради спасения семьи тайно выехал из хутора. Мать-учительница, переживая за свою судьбу и судьбу своих детей, запретила маленьким сыновьям Толику и Сергею креститься на людях, приказала забыть о Боге, заставляла называть отца «дядя Андроник», а впоследствии говорить, что их отец умер. Несчастная женщина была обречена похоронить отца своих детей живым в могилу. Вскоре она поменяла старые метрики, мол, только ради того, чтобы уберечь себя и детей от неминуемых бед — от адского клейма семьи врага советской власти, а может, и от смертельных сибирских морозов. Поэтому они, мать, Анатолий и Сергей, стали уже не Гарасютами, а Димаровыми, не Андрониковичами, а Андреевичами, а отец, по их рассказам, был не кулаком, репрессированным советской властью, а учителем. Как их мать.

Анатолий Димаров эти свои детские скитания и переживания описал в повестях «Через мостик», «Голубой ребенок», «Маскулина, доминина, нойтра...», которые вместе с повестью «Как оно в пехоте» (первоначальное название — «Ать-два!.. редакторам показалась крамольным) составили книгу под названием «На коне и под конем».

Немного позже, в приближении к своему 70-летию, писатель напишет искреннюю, самоироничную, остроумную «повесть о семидесяти годах» под названием «Прожить и рассказать», в которой искусно расскажет, как уже в пятом классе на него «напала настоящая поэтическая лихорадка», которая трясла им днем и ночью, — стихотворствовал как угодно и о чем угодно, и «мир весь сбегался на кончик пера». В 11-летнем возрасте взялся писать роман о героической борьбе Красной армии с белыми. Среди действующих лиц — Буденный, Ворошилов, Чапаев, герой-красноармеец, который жертвует своей жизнью ради победы мировой пролетарской революции, даже подготовил рукописный сборник поэзий, не гнушаясь приписыванием себе чужих произведений.

Анатолий Димаров не скрывал те события и факты из своего прошлого, которые не добавляли позитивных штрихов его образу. Свойственный ему самокритичный взгляд с большой дозой иронии и скепсиса убеждает в полной достоверности того, о чем рассказывает писатель. И как рассказывает?! Казалось бы, излагаются жесткие для читательского восприятия факты, в тексте минимум авторского сопереживания без намерения эмоционально взбудоражить читательское воображение, но впечатления настолько жизнеутверждающие, глубокие и достоверные, что поневоле начинаешь возвращаться к прочитанному с тем, чтобы отыскать то предложение, тот образ, то слово, которые откроют тайну такого идейно-эстетичного эффекта.

А голодомор 1932—1933 гг. Как пережила семья Гарасюты-Димарова эту черную трагедию?

...Младший брат Сережа таскает по двору дощечку, на которой аккуратно сложены большие, меньшие и совсем крохотные палочки. Он гудит, имитируя звук машины, которую он впервые увидел в селе около сельсовета, и тянет эту свою мнимую машину в предварительно выкопанную яму. Ужасно худой, с большим, как тыква, животом, с набухшими ногами и посиневшей кожей, Сережа упрямо тянет в яму сложенных на «машине» покойников.

«Я уже десять буханок заработал! — поднимает голодные глаза на меня», — вспоминает Анатолий Димаров в книге воспоминаний «Прожить и рассказать».

Дети каждый день видели, как двое сытых и цинично равнодушных к человеческим трагедиям родственников председателя артели собирали на специально выделенную подводу умерших от голода и выбрасывали их в огромную яму, выкопанную на кладбище. За это им вечером выделяли по буханке хлеба.

Не забудет Анатолий Димаров об этих детских голодных муках и переживаниях, создавая  эпическое полотно о народной жизни на родной Полтавщине. Роман «И будут люди» писался вдохновенно, с особыми надеждами на читательский успех. Первая книжка появилась в 1964 году, вторая — через два года, третья в 1968 году и через десять лет четвертая — «Боль и гнев» (1980). Далеко не всю правду о довоенном селе, об Украине во времена немецкой оккупации, о так называемых красных партизанах, которые отлеживались в бурьянах и припасенных еще до войны лесных укрытиях, осмелился рассказать писатель, но и те свежие побеги правды, которые он так бережно лелеял, цензура вырывала безжалостно, выпалывала целые разделы, вычеркивала сюжетные линии, абзацы... Не только были изъятые упоминания о голодоморе и коллективизации, но весь довоенный период жизни в полтавском селе выпал из романного повествования.

Шокированный таким своеволием издательских редакторов и цензуры, Анатолий Димаров от беспомощности и бессилия махнул рукой на эту расправу над романной дилогией, но не потерял надежду все-таки увидеть когда-то свои произведения в неискалеченном виде. А было изъято из двухтомника двенадцать авторских листов, а это около трехсот страниц. Год напряженного труда.

Надеялся все-таки, что по случаю семидесятилетия ему, лауреату Шевченковской премии и члену Президиума Союза писателей, запланируют если не шеститомник, то по меньшей мере четырехтомник. Такое существовало правило для лауреатов и союзного начальства. Но Димарову выделили бумагу только на двухтомник. Что ж, начал писатель готовить на переиздание романы «И будут люди» и «Боль и гнев». Почти два года потратил на возобновление тех текстов, которые были вырублены редакторами и цензорами. Было искушение что-то изменить, переписать, но этого себе не позволил. Пусть будет так, как написал десять, двадцать лет назад.

Свыше двух тысяч страниц романного текста, возобновленного, перепечатанного, вычитанного, были переданы в издательство «Дніпро». Писатель даже вычитал верстку и подписал к печати. Но поступила команда сверху — и бумага, зарезервированная под двухтомник, пошла на издание произведений живого классика.

Болью и гневом вторили в памяти ужасные переживания первых дней и месяцев войны. Патриотически вдохновленный, но лишенный возможности поступить в Харьковский университет, девятнадцатилетний Анатолий Димаров намеревался попасть в армию. Но поскольку он глухой на одно ухо, да еще и близорукий, придется искать способ обмануть медкомиссию. И ему это удается. Год муштры — это год невероятных издевательств и безграмотного командира взвода, и его помощников над вчерашними десятиклассниками, это год ужасных страданий от сильных морозов и голода, это год бесконечных маршей, копаний траншей, блиндажей и окопов и полного физического упадка сил от хаотического отступления, немилосердной усталости и постоянного недосыпания.

В первые же дни войны рядовой Димаров был ранен автоматной очередью. Сразу же немецкая граната взорвалась у него почти на коленях, осколки прошили правую руку и обе ноги. Попал в окружение. Приказ комроты — пробиваться к своим, в плен не сдаваться. Немилосердно жгло солнце, жажда измучивала до галлюцинаций, раненая рука, нашпигованная пулями, мелкими осколками и скованна затвердевшими от крови бинтами, наносила нестерпимые муки. А в левой руке — тяжелая чугунная «лимонка», которую почему-то вложил в его ладонь раненный капитан, перед тем выдернув предохранитель и забросив его в траву. Почему он не отбросил ее подальше от себя, почему из последних сил сжимал онемевшими пальцами эту ребристую смерть, которая вызревала неминуемым взрывом? Боялся задремать, боялся потерять сознание, пронизанный адскими стрелами накаленного солнца, боялся громко застонать, потому что видел, как неподалеку шагали непоспешно в полный рост немцы. Чудом рядовой Димаров не попал под пулеметные очереди немецкого истребителя. На его глазах погибли товарищи, прошитые острыми огневыми языками. Все-таки вышел к своим, по требованию лейтенанта отдать зажатую до онемения гранату не смог развести пальцы, намертво прикипевшие к горячей «лимонке». И тогда лейтенант сам начал с большими усилиями разгибать друг за другом побелевшие пальцы, пока не высвободил гранату и не закинул ее в глубокую балку.

Дальше — санбат, госпиталь в Сталинграде, операция — вынули две пули из руки, а третью оставили, боясь повредить сухожилие. Но посеченная рука не заживала, врачи время от времени вытаскивали из предплечья, из ладони, из пальцев малюсенькие осколки, мордовали ежедневными перевязками и наконец отправили в батальон выздоравливающих за тридевять земель — на Кубань. Опять ежедневная до полного изнеможения муштра, нищенские порции, от которых желудки день и ночь щемили от голода, холод, от которого не было спасения в сырых землянках, и надежда попасть на медкомиссию, чтобы вырваться из этого ада на фронт — в линейные войска. Опять скрыл от врачей, что не слышит на правое ухо, что после ранения зрение стало настолько плохим — «видел все, как в тумане, особенно на расстоянии».

Повезло. Попал на курсы водолазов-диверсантов. Кормили так, словно попал в какой-то наркомовский санаторий. Прошел курс обучения, но во время перебазирования на одном из перегонов, на марше, у Анатолия Димарова случился тяжелый припадок. Упал, потерял сознание. Напомнила о себе контузия от немецкой гранаты. Госпиталь. Освобождение на месяц от военной службы. Куда отправиться? Хотел попасть домой, повидаться с родными, но сказали, что там уже немец. Вспомнил о друге Рашиде Валиеве, с которым лежал в Сталинграде в госпитале. Приглашал к себе в Среднюю Азию, в город Кушку. Шесть суток добирался до этого самого знойного города в Средней Азии — намерзся на курсах, потянуло в теплые края.

Работал в местном колхозе до тех пор, пока не пришла повестка с суровым грифом «срочно явиться» в военкомат. Направление в Новороссийский полуэкипаж, который входил в Черноморский флот. Горд безгранично: моряк, водолаз, зачислен в морскую бригаду, которая формировалась для отправления в Севастополь. А он так мечтал пофорсить в морской форме, с криком «Полундра!» рвануть в атаку, разрывая на груди тельняшку... Не довелось. На стрельбище ни одной пулей не попал в цель. Должен был сознаться командиру, что после контузии потерял зрение. Медицинская комиссия выписала подавленному морячку своеобразный «волчий билет». С удостоверением о непригодности к военной службе Анатолий Димаров отправился домой. Единственное утешение — краснофлотская форма, которую выпросил для него у старшины вещевого склада настоящий моряк-земляк Василий.

Не успел побыть дома, как немцы перешли в летнее наступление. Мирное население начали эвакуировать — отправлять в тыл, куда-то аж за Дон. Сотни тысяч военных и гражданских пытались вырваться из гигантского «котла», который готовили немцы, посыпая из самолетов бомбами и пулями беспомощных людей в бескрайней степи. Распрощался с сожалением с морской формой и случайно найденным ружьем, переоделся у доброй тетеньки в гражданское и вернулся не без приключений домой. Отчаянный, склонный к авантюрным поступкам, преисполненный ненависти к оккупантам, Анатолий начинает бредить военными подвигами. С несколькими друзьями собирает мины, заготовляет толовые шашки, капсулы-детонаторы, подбирает в лесах и на лугах оставленные красноармейцами винтовки, карабины, танковый пулемет... Подготовились и провели первую партизанскую акцию — сорвали наступление нескольких сотен полицаев против холодноярских партизан.

Отступили немцы — и сразу же мобилизация в Советскую Армию. Подмели всех — от восемнадцатилетних до шестидесятилетних. Без каких-либо медкомиссий и осмотров. В сильные морозы в конце сорок третьего их, пятьсот необмундированных, почти безоружных — одна винтовка на двоих и без боеприпасов — погнали в сторону реки Донец под завывание авиационных бомб и пронзительное визжанье немецких мин. Наконец подвезли боеприпасы — каждому дали в руку по куску кирпича. А сержант сразу же объясняет: бросаешь в немца, тот подумает, что граната, падает и ждет, пока взорвется, а наш герой ему «Хенде хох!» и оружие добывает.

Психическая атака необмундированных украинцев закончилась полным их выкашиванием минометным и пулеметным огнем. Осталось, по-видимому, несколько в живых. Тогда под Изюмом немецкие пулеметы выкосили свыше десяти тысяч необмундированных украинцев. Их было не жалко, этих, как цинично называл мобилизованных украинцев и вообще солдат безжалостный Георгий Жуков, «карандашей», которые скомпрометировали себя тем, что имели несчастье находиться на оккупированной территории. Анатолий Димаров опомнился в полевом госпитале. Контуженный миной, валялся несколько месяцев — очухивался тяжело. Опять комиссовали и еще раз признали непригодным к воинской службе. И уже как абсурдная гримаса судьбы признание медицинской комиссией в Харькове в конце войны «годным» к строевой службе. И окулист, и отоларинголог написали в обходном листе, что рядовой Димаров идеально видит и слышит. Только в возрасте шестидесяти лет сняли его с военного учета.

Его жизненной и творческой энергии можно было только позавидовать. Сколько он написал за свою долгую, слава Богу, жизнь? Более 20 романов и повестей. А рассказов? А стихотворений, очерков, корреспонденций, статей, рецензий, отзывов?

Последние пятнадцать лет с весной собирался в своеобразные теплые края. Вместе с женой-берегиней Евдокией Несторовной отправлялся на все лето до глубокой осени на хутор Мохнач, что в Чернобаевском районе Черкасской области. Нужно было как-то выживать. Имели небольшое хозяйство, огород, даже сеяли пшеницу, выращивали картофель. А главное, общались с местными жителями. Многих из них писатель «пригласил» в свои «сельские истории». Всегда веселый, остроумный, жизнерадостный, любитель шуток, розыгрышей, Анатолий Димаров роскошествовал словом и в слове. Радовался по-детски творческим успехам коллег, пытался отозваться на каждую посланную рукопись, на каждую книгу. Не ждал ни наград, ни премий — был всегда в критической позиции к власти. И когда Президент Украины Виктор Янукович своим указом наградил его по случаю 90-летия орденом князя Ярослава Мудрой IV степени, писатель написал:

«Не могу принять орден «Ярослава Мудрого» по двум причинам.

Писатель должен находиться в оппозиции к любой власти, какой бы она ни была. И воспринимать правительственную награду как попытку его подкупить.

Тем более не могу принять эту награду из рук людей, которые толкают мою Украину в пропасть».

Анатолий Димаров.

17/V-2012 г.»

...Преподнося как-то мне издание романа «Боль и гнев», осуществленное в серии «Бібліотека Шевченківського комітету», Анатолий Андреевич сказал: «Ну как я так поздно додумался назвать это романное пятикнижие «Чумацкий шлях»! Я же пытался воспроизвести именно Чумацкий шлях украинского народа».

Теперь я, вспоминая этого всегда улыбающегося, ироничного и остроумного художника, поневоле ищу глазами Чумацкий шлях, на котором высеялась уже звезда Анатолия Димарова.

¹ Дімаров Анатолій. Прожити й розповісти. — Київ : Дніпро, 1998. — С. 39.

²  Дімаров Анатолій. Прожити й розповісти. — С. 141.