Кристалл

Почти равносильный по индустриальной мощи и размерам, но совсем другой — степной, с более жестким характером. Один из тех промышленных городов-гигантов, о которых Украина, откровенно говоря, не помнит.

К счастью, о Кривом Роге есть с кем поговорить.

Григорий Гусейнов родился 23 августа 1950 г. в г. Помичная Кировоградской области. Писатель, журналист, редактор литературного журнала «Кур’єр Кривбасу». В Кривом Роге живет с 1981 года.

ПЕРВЫЙ ВДОХ

— Григорий Джамалович, какими были ваши первые  впечатления от города?

— Я сюда приехал из Вознесенска, где жил на берегу Южного Буга. Весной река разлилась настолько, что вода стояла по окна нашего дома, а потом еще долго по полу ночью прыгали лягушки. Так вот впечатления от Кривого Рога были совсем иными. Когда мы подъезжали, над городом висели громадные тучи, как будто после взрыва. Поселились возле «Криворожстали». В воздухе чувствовалась горькая вонь. Жена сказала: «Если так будет и утром, я отсюда уеду и не вернусь». Вот такая первая картинка.

— А  как вы налаживали эмоциональную связь с городом?

— Сначала почти не выходил из редакции газеты «Червоний гірник», где работал тогда. Приходил на работу до восхода солнца, а домой возвращался вечером. Падал на кровать, просыпался — и опять то же самое. Через пару месяцев было такое чувство, что работаю здесь лет сто, не меньше.

Мое состояние, вероятно, заметил наш фотограф. Он предложил поехать в Давыдовский парк — это в 30 километрах от центра. Николай Давыдов был известным мировым судьей. Он в конце ХІХ века приехал в наши степи и решил разбить настоящий европейский парк. Пригласил одесских специалистов, которые создали такую украинскую жемчужину. В советское время все, конечно, вполовину уменьшили, и для меня это был настоящий оазис. Когда я попал туда, подумал: «Ладно, я все-таки смогу здесь бросить якорь. Хотя бы раз в месяц можно будет сюда приезжать, подышать кислородом».

ГЕОГРАФИЯ СУДЬБЫ

— У вас появились другие любимые места?

— Кривой Рог является фактически огромным рабочим поселком. Здесь не за что зацепиться. По городу передвигаешься так: вынужден куда-то поехать — вот и едешь. По дороге можешь подумать: «Вот тут в одну сторону через сто метров будет тюрьма, а в другую — карьер, двухкилометровая яма».

Здесь есть уникальные места. В 40 километрах от центра — вероятная локация Желтоводской битвы, на юг — села, где была Чертомлыкская Сечь. Но сам Кривой Рог — это город-опухоль, которая разрослась здесь абсолютно искусственно.

— То есть это правда, что Кривой Рог является самым длинным из всех европейских городов?

— Начнем с того, что центральную часть перестроили в 50-е годы позапрошлого века, она была совсем крошечной. После 1859 года позволили селиться евреям. Здесь хорошо родила пшеница, и они скупали зерно и перевозили на продажу в порты, расположенные неподалеку. Поэтому это было преимущественно еврейское местечко с населением 15—18 тысяч человек. А в конце ХІХ века здесь развернулась добыча руды. Над шахтами и карьерами разбивали так называемые «рабочие колонки», которые были отдельными поселками. Потом их объединили, и так образовался абсолютно условный город. На самом деле в разных частях Кривого Рога отличается и психология жителей, и обычаи, а воинственные отношения между районами сохраняются и доныне. Представьте: лет 120 назад между двух маленьких сел появляется шахта. Крестьянин туда работать не идет, потому что такую работу считали непрестижной и даже постыдной. Зато работать приезжали люди из Воронежа, Курска. Вот так и возникал на одном берегу реки русский поселок, на другом — украинский. Каждый себе жил, работал, но споры часто переходили в драки, особенно на праздники, после выпитой водки. Вражда длилась годами. Можно вспомнить, как уже в 1990-х в Кривом Роге были банды «бегунов», враждующие районы, когда сотни людей шли друг на друга с палками. А это же продолжение той давней печальной истории. Неистребимая традиция.

— Неужели близлежащий степной ландшафт не влиял?

— Какое-то время. Послевоенное население формировалось за счет людей, которые сюда приезжали из тех же степей. Здесь чувствуется украинский степной дух.

Однако сегодня имеем такую картину: рядовой криворожанин — как правило, малообразованный человек, который живет телевизором, упрямо разговаривает на суржике и на украинский не перейдет ни при каких условиях. Хотя на самом деле после смерти Сталина, когда людей освобождали из лагерей и многим запрещали возвращаться в Галичину, бойки и лемки вынуждены были ехать на Донбасс или Кривбас. Только после 1991 года они начали формировать свои земляцкие общины, но долго не выдерживали — при первой возможности уезжали отсюда.

— Но не всегда ведь здесь проживало полностью послушное население? Был же бунт 1963 года, к примеру.

— Даэ, то было общественное неповиновение, но по специфическим причинам. Тогдашний контингент горожан преимущественно составляли вчерашние зеки. До сих пор город разделен на кварталы, которые имеют порядковые номера, — 95-й, 173-й, 44-й. А знаете, откуда эти цифры? Это номера лагерей, где узники отбывали наказание, или бараков, где они жили во время исправительных работ. Как все было в 1963 году? В трамвае ехал нетрезвый солдат. Начал курить, цепляться к какой-то девушке. В криворожских трамваях такое тогда часто случалось. Потом в вагон зашел милиционер, тоже под хмельком. Стал спорить с солдатом, потащил его в участок. А дальше народ стал защищать военного. Абсолютно криворожская история. Происходило это недалеко от нашей редакции, в районе, который до сих пор называют Соцгородом.

ЛИНИИ СОПРИКОСНОВЕНИЯ

— Как гуманитарию живется в таком окружении?

— Белой вороной я себя не чувствую, иногда даже у меня есть симпатики. Самые близкие мои люди — жена и дочка, есть друзья в Киеве, Львове. Сейчас завершил работу над книгой к 20-летию «Кур’єра Кривбасу», это были и мои нелегко прожитые годы, после которых осталось, в частности, пять мешков читательских писем. Я нашел среди них письма от Павла Загребельного, Леонида Новиченко, Евгения Сверстюка, от многих интересных людей, которые помогали журналу. Издал письма 220 читателей, вышел том в 500 страниц. Вот часть моей жизни, где я не один. Я представляю, что здесь, в Кривом Роге, фактически живу на моем маленьком островке. Но отсюда имею связь с миром.

— Выходит, вы в такой себе внутренней иммиграции?

— Я этого не чувствую. Все относятся ко мне очень хорошо. Даже то, что я всегда общаюсь только на украинском, добавляет определенных преференций. Приглашают на телевидение, берут интервью. На рынке и в магазинах узнают, только подхожу — предлагают все самое лучшее. Недавно приходил ремонтировать телефон, а мастера удивленно посмотрели и говорят: «А вы что, Гусейнов?» — будто они увидели мировую звезду. В общем, за эти тридцать лет я стал частью города.

— За что же его стоит любить?

— Это трудно сформулировать, потому что самое дорогое — в каких-то мелочах, которых в повседневной жизни не замечаешь, как воздух, которым дышишь. Хотя в криворожском воздухе кислорода существенно меньше, чем где бы то ни было.

14 лет после переезда в Киев моя дочь домой почти не наведывалась. Однако недавно она издала поэтический сборник, и там оказалось много стихов, посвященных Кривому Рогу. Тогда же я узнал от нее такую историю. Летом 2014-го, в начале войны, она увидела интервью украинского солдата, который не захотел оставлять свой танк, охваченный огнем. Журналисты поинтересовались, откуда он родом. Оказалось, из Кривого Рога. Спросили, почему не убегал во время атаки, а он сказал: «Ну, как же, это мой танчик!» — и мою дочь это поразило до глубины сердца. Этот парень прошел все те времена с криворожскими «бегунами», он также является частью нашего города, а город — частью его. И мы все между собой связаны на всю жизнь.

НАДЕЖДА

— В чем вы видите надежду для Кривого Рога?

— Не думаю, что ответ нужно искать специально. Но надо быть внимательными к жизни, замечать связи между важными вещами, и тогда все подробности сложатся в четкую картину.

У меня есть личный пример. Я сейчас пишу роман, идея которого возникла во время семейной поездки в польский город Криница, где есть музей Никифора Дровняка. Я описал историю мнимой встречи двух художников, лемков по происхождению — Энди Уорхола и Никифора Дровняка. Так вот, американский город Питтсбург, где родился Уорхол, очень похож на Кривой Рог. Оно также стоит на стыке двух рек. Во времена промышленного расцвета воздух наполнял такой же едкий дым. Все вокруг было серым — возможно, именно из-за этого Энди и искал утешение в ярких красках. Тамошние заводы держал Эндрю Карнеги, который решил сделать что-то для жителей города. На две трети, кстати, это были выходцы из Восточной Европы — поляки, балканцы, украинцы, евреи. Поэтому магнат открыл в Питтсбурге замечательную художественную академию, а впоследствии вынес все заводы за пределы города, и он просто расцвел.

— Вы думаете, это реальная модель для Кривого Рога?

— Да, это было бы замечательно. Если бы, конечно, на это мог пойти Ахметов, который тут фактически всем владеет.

— Ахметов не вечный.

— Вот в отличие от него Карнеги понимал, что не вечный. Его давно нет, а люди благодарны ему до сих пор.

— И в завершение, поскольку у вас есть писательское виденье, скажите, какая метафора кажется вам наиболее подходящей для Кривого Рога?

— Это точно не образы животных или растений. Что-то в конце концов должно родиться из этих недр. Поэтому для меня Кривой Рог подобен еще не обработанному огромному кристаллу с концентрированным содержанием энергии.