Наше дело не труба!

На премьере спектакля в Харьковском театре имени Т.Шевченко мне вспомнилась давняя постановка режиссера Степана Пасичника «Маклена Грасса» Миколы Кулиша. Дистанция между этим и тем спектаклем — четверть века! Оба судьбоносны в жизни двух великих драматургов, в истории театра и творческом пути режиссера, создавшего их на березильской сцене. Зрителем «Маклены Грасса» 1993 года был современник Леся Курбаса, уникальный деятельукраинской культуры Юрий Шевелев — наверное, единственный в зале, кто видел этот спектакль у Курбаса в 1933-м. Благодаря символическому рукопожатию, связавшему эпоху Курбаса и театр независимой Украины, Степан Пасичник выбрал для себя творческий ориентир. И не опускает высокую планку уже много лет. Это доказала и премьера «Самоубийцы».

«Пьеса о том, почему мы остались жить, хотя все толкало нас на самоубийство», — говорила Надежда Мандельштам. Эрдман тоже попал в сталинскую мясорубку. Но выжил потому, что умел смеяться и смешить. Его «самоубийственные» басни до сих пор читаются как образец сатирического бесстрашия и дерзости. Вот и в «Самоубийце» весь текст построен на эзоповой речи, политически двусмысленных репризах, а то и на откровенных ссылках на день сегодняшний — это наверняка режиссер подлил масла в огонь. А разве кто сомневается — пьеса Эрдмана и про нас. Возьмите оттуда любую фразу. Например: «Прочитал в газете, что жить стало лучше. Но, думаю, завтра будет опровержение»...

Спектакль С. Пасичника начинается с беззаботного чарльстона, который лихо отплясывают на сцене восемь пар молодых артистов. А главный герой — безработный и вечно голодный Семен Подсекальников в числе других персонажей разглядывает это нэпманское чудо, мечтая о... ломтике ливерной колбасы. Роман Жиров сыграл в «Самоубийце», пожалуй, свою лучшую роль, где есть и робкая попытка прошептать о своем недовольстве жизнью, и эмоциональные взрывы на грани публицистики, и философские рефлексии о границе между «быть» и «не быть» с дулом у виска — вопрос гамлетовский, но в ироничной тональности Эрдмана. Этот отчаянный монолог Подсекальников произносит в присутствии наивного глухонемого парнишки, который не может его ни услышать, ни понять. Кажется, в этом и есть безысходность ситуации...

Актеры играют с азартом, ведь режиссер, по воле драматурга, дал практически всем возможность «крупного плана», броского сценического выхода, эффектной реплики. Этим увлеченно пользуются молодые актеры, доводя их до бытового комизма. Тогда как более опытные придерживают страсти до кульминации, но тоже не везде добиваются смысловой глубины.

В пьесе Николая Эрдмана на Подсекальникова, как коршуны на добычу, набрасываются представители нэпманской интеллигенции, соревнующиеся в сексуальной привлекательности дамочки, торговец, поп... Каждый хочет, чтобы «самоубийца» переписал завещание согласно его интересам. Возникает сцена, достойная гоголевской «Женитьбы», когда невеста одна, а женихов множество. Есть и «сваха» — сосед Подсекальникова, который на этом мечтает нажиться. Возникает масса ироничных подтекстов, жанровых кульбитов, которые в спектакле остаются не до конца раскрытыми.

Режиссер с художником Татьяной Медведь явно хотят уйти от привычной комедии коммунального быта — на заднем плане присутствуют подмостки с занавесом, чтобы зрители не забывали: перед ними театральное зрелище, а не картинки прошлого. А еще в сценографии есть «вечный календарь» с запасом на столетие, и часы, в которых механизм периодически приходит в движение, напоминая как о сиюминутном, так и о вечном. Замысел постановщиков поддерживает музыка Геннадия Фролова, где использованы трубящие басы популярного духового инструмента. Его пытается освоить Подсекальников, но для подготовки надо приобрести еще «недорогой рояль», и единственная мечта «самоубийцы» рушится.

Спектакль, начавшись «за здравие», заканчивается «за упокой». А потом и грандиозным скандалом. Бедняга Подсекальников раздумал стреляться. Он даже, кажется, готов к внутреннему перерождению. Но вместо него демонстративно сводит счеты с жизнью некий Федя Петунин, которого пример Подсекальникова заставил принять роковое решение. Федя так и остается за кадром повествования, а вот глухонемого парнишку (Константин Жиров), которому приглянулся инструмент, брошенный Подсекальниковым (Жировым-старшим), режиссер выводит в финале на сцену. Лишенный слуха и возможности говорить, молодой герой ласково обнимает басовую трубу. Научится ли он извлекать из нее звуки, дойдут ли они до людей, неизвестно. Но эта нота в финале «Самоубийцы» все же внушает немалый оптимизм.