Утро гения

Как разглядеть в совсем еще молодом человеке признаки необыкновенного «дара Божиего», печать будущей особой, исключительной судьбы? Ведь тот, кто завтра станет гениальным художником слова, творцом, показавшим удивленному миру новые неисчерпаемые грани человеческой души; тот, кто расскажет нам нечто очень важное о времени, о достойном осмеяния и о величественном, нетленном, Божественном и трагическом, — о нас самих, — он тоже, как и любой из смертных, плывет в мутном море людской суеты (вынужден, вернее, обязан плыть!), он тоже не может избежать «прозы житейской» и обыкновенных, заурядных людей — и очень часто, на поверхностный взгляд, кажется во всем, вплоть до мелочей, похожим на них... Итак, узнать такую личность, особенно когда речь идет о юном существе, не так-то легко.

Тем более заслуживают внимания те свидетельства, те мемуарные произведения, в которых мы можем довольно отчетливо видеть ту самую загадочную «Искру Таланта», которая затем будет освещать весь жизненный путь Избранника, — вопреки всем его ошибкам, метаниям, мукам сомнения в себе, минутным слабостям и долгим, тревожным страстям. В украинской литературе ХІХ века одним из немногих примеров такого рода является небольшой рассказ «Воспоминание» (опубликован в апреле 1859 года в петербургском журнале «Отечественные записки»), принадлежащий перу Олексы Стороженко (1806—1874), одного из наиболее ярких, талантливых и своеобразных писателей того времени (сейчас, к сожалению, несправедливо забытого); автора, который умел увлекательно, красочно, с романтической фантазией и в то же время с подкупающим юмором рассказывать об обычаях, повседневной жизни, народных верованиях украинского крестьянства; впечатляюще воссоздавал героические страницы истории Запорожской Сечи, казацкой вольницы, национально-освободительного движения (его повесть «Марко Проклятий», рассказы «Вуси», «Голка», «Закоханий чорт», «Споминки про Микиту Леонтійовича Коржа» и сейчас читаются с неподдельным интересом).

Хоть Алексей Петрович Стороженко, в конце жизни — государственный служащий Российской империи достаточно высокого ранга (получил чин действительного статского советника, более 40 лет провел на военной службе, «усмирял бунтовщиков» в Польше в 1831 году и в Венгрии в 1849-м, служил чиновником по особым поручениям при киевском генерал-губернаторе Дмитрии Бибикове и на этом посту проявил себя, между прочим, как... способный следователь, раскрывший немало запутанных уголовных преступлений), всегда был лояльным поданным «Его Императорского Величества», а его литературные произведения, в общем, вписываются в рамки умеренного «украинофильства», тем не менее несомненный талант, полет романтического (пусть несколько мрачного в его «демонологических» повестях и рассказах), безупречный украинский язык, блестящее владение искусством юмора и смеха — все это не позволяет отнести творчество Стороженко к архивной «архаике».

Что же касается небольшого рассказа со скромным названием «Воспоминание», то его ценность заключается в том, что перед нами — одно из очень немногочисленных мемуарных эссе, в живых, интересных подробностях рассказывающих о юном Николае Гоголе, в ту пору — еще питомце Нежинской гимназии высших наук (действие, очевидно, следует отнести к 1826 или 1827 году). Читатель знакомится с многочисленными конкретными реалиями, делающими портрет будущего автора «Тараса Бульбы» и «Мертвых душ» намного более выразительным, достоверным и близким каждому из нас. Как этого достигает Олекса Стороженко? Ставит 18-летнего Гоголя в самые обыкновенные, простые, смешные житейские ситуации и показывает, чем именно его поведение, поступки отличаются от «стандартной линии» среднего обывателя («существователя», как потом напишет Николай Васильевич). А отличие уже было достаточно заметно для внимательного глаза. Стороженко, талантливый писатель, был, несомненно, человеком внимательным, что, собственно, придает дополнительный вес его свидетельству.

Эти два молодых человека, Николай Гоголь и Алексей Стороженко, встретились июльским жарким днем в имении «полтавского помещика Ивана Федоровича Г...а» (так у Стороженко), чей дом «состоял из нескольких пристроек, высоких, низеньких, с большими и маленькими окнами, без симметрии и малейшей претензии на правильность архитектуры; крыша местами была гонтовая, тесовая и даже камышевая; но, несмотря на эту пестроту, дом имел что-то привлекательное, патриархальное, картинное». «От беспрестанного мотания головой и поклонов, — продолжает автор-рассказчик, — я до такой степени одурел, что, отцеловавшись, с минуту еще бессознательно шаркал ногою и, в знак особенного уважения, прижимал картуз к груди» (надо было ведь поприветствовать несколько десятков гостей из мелкопоместного «малороссийского» дворянства!).

«Придя в себя, — повествует Стороженко, — я обернулся, чтобы отыскать место, где бы сесть, и увидел юношу, лет восемнадцати, в мундире нежинского лицея... Мы дружески обнялись; во всем обществе нас было только двое одних лет, и каждый из нас радовался, что судьба послала ему товарища. Кроме того, студент с первого взгляда пришелся мне по сердцу. Его лицо, хотя неправильное, но довольно красивое, имело ту могущественную прелесть, какую придает физиономии блестящий взор, одаренный лучом гения. Улыбка его была приветлива, но вместе выражала иронию и насмешку». Имя этого студента наш автор услышал немного позже. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Молодой человек с необыкновенной улыбкой — сосед рассказчика — язвительно и остро, как прирожденный артист, высмеял помещицу Пульхерию Трофимовну, «даму тучную, сварливого вида», которая, рассказывая о небывалых воинских подвигах своего сына-офицера, непрерывно повторяла: «Что бы они делали на войне без моего Васеньки?» и готова была буквально задушить каждого, кто не восхищался ее необыкновенным сыном. «Сосед мой, — пишет Стороженко, — тихо передразнивал то Пульхерию Трофимовну, то других помещиков, добавлял к их речам свои слова очень кстати и строил гримасы». Наш рассказчик поинтересовался у одного из гостей, кто же этот нежинский студент. Ответ был таков: «Гоголь, сынок Марии Ивановны; немного путного обещает. Говорят, плохо учится и не уважает своих наставников». И далее, от автора: «Имя великого нашего поэта, громкое впоследствии, но тогда еще неизвестное, не произвело на меня никакого впечатления. В то время он уподоблялся ростку кедра ливанского, едва пробившегося сквозь почву, и никто не мог предвидеть, что со временем величаво вознесется он превыше всего, около него растущего, и своей вершиной досягнет до облака ходячего».

18-летний Гоголь поразил рассказчика глубоким пониманием человеческой природы, умением психологически воздействовать на самых разных людей, «укрощая» их эмоции, «охлаждая» их гнев или направляя его в иное, нужное ему русло. Так, когда два наших молодых человека отправились на прогулку по хутору, прилегающему к помещичьей усадьбе хозяина, на них буквально набросилась злая, неласковая «молодица»-крестьянка, на чье подворье юные путешественники случайно забрели («Что вам нужно? Зачем пришли, ироды? Вон, говорю, курохваты, а не то позову чоловика, так он вам ноги поперебивает, чтобы в другой раз через чужие плетни не лазили!»). На руках у молодицы был грудной ребенок, очень толстый. Гоголь в ответ на такие угрозы очень спокойно сказал: «Мы слышали, что здесь живет молодица, у которой дитина похожа на поросенка... Да вот оно! — вскричал Гоголь указывая на ребенка. — Какое сходство! Настоящий поросенок!». Конечно же, последовал взрыв ярости сварливой «молодицы», призвавшей на помощь мужа: «Остапе, Остапе! — закричала она, как будто ее резали. — Бей их заступом! — вопила молодица, указывая на нас. — Бей, говорю шибеников! Знаешь ли, что они говорят?».

Узнав, в чем дело, спокойный и рассудительный Остап хладнокровно отвечает: «Что ж, может быть, и правда то, что они говорят. Это тебе за то, что ты меня кабаном называешь». «Нет слов выразить бешенство молодицы», — пишет Стороженко (Остап настоятельно советует нашим юношам не связываться с ней: «Послушайте, панычи, не трогайте мою жену, не дразните, теперь и без того будет мне с нею возни на целую неделю»). Положение, однако, спас «укротитель» Гоголь: бесстрашно подойдя к взбешенной женщине («Не подходи! — закричала молодица, замахиваясь палкой. — Ей Богу, ударю»), не обращая внимания на угрозы («Бессовестная, Бога ты не боишься, — мягко сказал он. — Ну, скажи на милость, как тебе не грех думать, что твоя дитина похожа на поросенка? Дура! Шуток не понимаешь, а еще хотела, чтоб Остап проломал нам головы...»). И затем Гоголь начал артистически утешать и «вдохновлять» женщину, подробно, вдохновенно и красочно рассказывая о том, какое «блестящее будущее» ожидает ее малыша: он станет городничим в Ромнах (весьма конкретно!), «квартальные будут перед нею расталкивать народ, когда она войдет в церковь, купцы будут угощать ее и подносить варенуху на серебряном подносе, низко кланяясь и величая сударыней-матушкой; как во время ярмарки она будет ходить по лавкам и брать на выбор, как из собственного сундука, разные товары бесплатно; как сын ее женится на богатой панночке и тому подобное. Молодица слушала Гоголя с напряженным вниманием, — ловила каждое его слово. Глаза ее сияли радостно, щеки покрылись ярким румянцем».

Гоголь не мог еще знать термин «специальные приоритеты» — достояние ХХ века. Но каким бывает представление о счастье у такого рода людей, и как легко они поддаются разного рода иллюзиям, — это необыкновенный 18-летний нежинский студент знал прекрасно. Женщина так «растаяла», что даже извинилась перед юными приятелями...

Так что же, перед нами — язвительный насмешник, человек, только издевающийся над всем и вся, далекий от всего высокого? Послушаем Стороженко дальше: «Искусство, с которым Гоголь укротил взбешенную женщину, казалось мне невероятным; в его юные лета еще невозможно было проникать в сердце человеческое до того, чтоб играть им, как мячиком; но Гоголь, бессознательно, силою своего гения, постигал уже тайные изгибы сердца». И затем автор пишет: «Удивляюсь вам, — сказал я Гоголю. — Когда вы успели так хорошо изучить характер крестьян?

— Ах! Если б в самом деле это было так, — отвечал он с одушевлением. — Тогда всю свою жизнь я посвятил бы любезной моей родине, описывая ее природу, юмор ее жителей с их обычаями, поверьями, изустными преданиями и легендами. Согласитесь: источник обильный, неисчерпаемый, рудник богатый и еще не початый.

Лицо Гоголя горело ярким румянцем; взгляд сверкал вдохновенно; веселая, насмешливая улыбка исчезла, и физиономия его приняла выражение серьезное, степенное».

Через некоторое время молодые люди расположились на отдыхе в лесу. «Ударьте лихом об землю», — посоветовал Гоголь, заметив подавленное настроение своего приятеля. — Раскиньтесь вот так, как я, поглядите на это синее небо, то всякое сокрушение спадет с сердца, и душа просветлеет». «Долго ли вам еще оставаться в лицее? — спросил я. — Еще год! — со вздохом отвечал Гоголь. — Еще год! — А потом? — Потом — в Петербург, в Петербург! Туда стремится душа моя!». (Гоголь действительно прибыл в Петербург зимой 1829 года; затем последовал стремительный творческий взлет.)

Автор «Воспоминания» получил от своего 18-летнего гениального друга один творческий совет, которому, в меру своих сил и таланта (вовсе не такого уж скромного), старался следовать: «Глядите на небо, чтобы легче было жить на земле». В то же время перед нами — живой, далеко не идеальный юноша Николай Гоголь, который в разных играх, будь-то карточных или подвижных, «был очень неразвязен, краснел, конфузился, и наконец, выведенный из терпения неудачами и насмешками, отказался от игры прежде ее окончания». А вот что пишет Стороженко потом: «За ужином мы опять сели рядом с Гоголем. Я был очень огорчен, что отец мой остался ночевать: предположения мои насчет охоты не осуществились.

— О чем вы так задумались? — спросил меня Гоголь. — Вы, кажется, не в своей тарелке.

Я объяснил причину моих сокрушений.

— А вы большой охотник? — Страстный! — Часто охотитесь? — Если удастся, завтрашний день в первый раз буду охотиться. — Вот как! Так, может быть, вы вовсе не охотник, и если дадите сорок промахов, то и разочаруетесь. — Дам сорок тысяч промахов, но добьюсь того, что из сорока выстрелов сряду не сделаю ни одного промаха». И ответ юного Гоголя (запомним его!): «Ну, это хорошо; это по-нашему, по-козацки!».

И еще один штрих. На следующее утро, уже перед расставанием, автор-рассказчик нашел Гоголя в саду. «Он сидел, — пишет Стороженко, — на дерновой скамье и, как мне издалека показалось, что-то рисовал, по временам подымая голову кверху, и так был углублен в свое занятие, что не заметил моего приближения». После коротких вопросов выяснилось, что Гоголь не рисует, а пишет стихи.

«Охота вам писать стихи! Что, вы хотите тягаться с Пушкиным? Пишите лучше прозой.

— Пишут не потому, чтоб тягаться с кем бы то ни было, — тихо сказал Гоголь, — но потому, что душа жаждет поделиться ощущениями. Впрочем, не робей, воробей, дерись с орлом!». — «Я хотел было отвечать также пословицей: «Дай Бог нашему теляти волка поймати», но Гоголь продолжал: — Да! Не робей, воробей, дерись с орлом». Взгляд его оживился, грудь от внутреннего волнения высоко поднималась, и я безотчетно повторил слова его, сказанные мне накануне: «Ну, это хорошо, это по-нашему, по-козацки!».

Я дружески обнял Гоголя, и мы расстались надолго. Через несколько лет после этого свидания показались в свете сочинения Гоголя. С каждым годом талант его более и более совершенствовался, и всякий раз, когда мне случалось читать его творения, я вспоминал одушевленный взгляд Гоголя, и мне слышались его слова: «Не робей, воробей, дерись с орлом!».

* * *

На этом, собственно, и завершается рассказ-эссе «Воспоминание». Перед нашими глазами — полнокровный, живой образ молодого Гоголя, насмешливого, ироничного, грустного, уже отважного и дерзкого. Образ потомка украинского казацкого рода, которому суждено было стать одним из величайших, тончайших и загадочнейших писателей в мире...

Ведущий страницы «История и «Я» — Игорь СЮНДЮКОВ. Телефон: 303-96-13.

Адрес электронной почты (e-mail): master@day.kiev.ua