На краю красного колеса

Ему было 85 лет.

Он много лет проработал на Днепропетровском областном ТВ. Его авторитет в театральной среде Днепровщины был беспрекословен. На самом деле я могу написать еще много вот таких правильных журналистских слов. Но предпочитаю дать слово ему.

Осенью 2013 года я сделал с ним интервью, и в полном виде оно никогда не выходило.

Вплоть до сегодняшнего дня.

***

Интервьюировать собственного отца сложно не только из-за отсутствия необходимой внутренней дистанции, но и потому, что здесь большая, «объективная» история врывается в пространство персональной истории как повествования, угрожая последней идеологическим разрушением. Есть вещи, для которых не хватает слов; есть вещи, безнадежно утопленные в словах; иногда кажется, что прошлое состоит из первых и вторых без исключений.

Это интервью - попытка найти правильную, то есть честную тональность. Я не пытался получить какие-то особые свидетельства или добавить лишний градус в и без того раскаленные споры. Мне показалось, что воспоминания Валентина Десятерика - одного из миллионов детей, которые застали жуткую и по-своему великую эпоху, - могут быть интересны как тем, кто читал о подобном в книгах, так и тем, кто видел это собственными глазами.

Память очень часто превращается в ловушку. Этот текст - попытка сделать память выходом из ловушки.

1. МИР

Село

Могилев село достаточно молодое - около 300 лет. Соседний Китайгород имел историю где-то до 500 лет. Там были еще древние посты царских времен, и окружающие села строились для тех казаков, наверное, реестровых, которые должны были пересидеть зиму. Орель, наша река, в истории Украины заметная, потому что становилась рубежом во времена древних войн.

Хаты у всех были почти одинаковые, некоторые - с жестяными крышами. Значит, зажиточные. Неизвестно, где тогда брали жесть. Думаю, те хозяева пострадали от раскулачивания. Я никогда не был в тех дворах.

Вот вчера разговорился с парикмахершей, и она, услышав, что я из Могилева, стала рассказывать, какое это хорошее, роскошное село. И я слышу это уже не первый раз, но, к сожалению, ощущения этой красоты в детстве не было. Китайгород казался гораздо лучше, потому что дальше от Орели - ровная, как стол, степь, а в ней - невысокая гора Калитва: 150 метров, для равнины немало.

ВАЛЕНТИН ДЕСЯТЕРИК В СТУДЕНЧЕСКОЙ ЮНОСТИ

Как мы уже парнями начали вбиваться в колодки, то плавали через Орель в Китайгород на гульки, там девушки лучше. Мост, который взорвали в войну, еще не восстановили. Итак, с нашего берега смотрим, нет ли ребят. Разделись, свернули пожитки, переплыли, и там. Но иногда бывало, что китайгородские сидят в кустах и ждут, пока переплывем, и тогда начиналось. Рассказывать можно долго... Могли отнять штаны. Трусы не у всех были, вот и идешь домой огородами, ночью. Но мы все равно возвращались.

Пение

Вокруг Орели чудо как хорошо. Там лес настоящий, древний - назывался лес Тавлинского, был такой помещик, был этот лес его. Девчонки туда приходили купаться и петь. И мы на могилевском берегу, девчонки на том. Китайгородцы очень хорошо пели, могиляне им не уступали. Девушки начинали, мы поддерживали, и такой хор стоял с двух сторон над водой - я тебе говорю! Лучше, чем кино.

Прыжок

Мы жили возле старого русла: Орель вьющаяся река и куда-то убежала от нас. Но остались глубокие холодные источники, воронки. Мы очень любили это место, потому что там дно после взрыва в войну углубилось - очень удобно разбежаться и с крутого берега прыгнуть. Для меня этот прыжок был делом чести, но я так боялся!

У меня был товарищ, выдающийся школьный математик. Сам в этом совершенно не понимал, зато хорошо писал сочинения на свободную тему, и мы менялись: я ему темы пишу, он мне - задачи по алгебре решает. На улице вместе всегда искали двух подруг... Так вот, ему отец, занимавший должность в колхозе, купил фотоаппарат. Он все щелкал. После того, как показал мне снимок, как я лечу, я больше не прыгал. Я комком туда падал!

Хата

Строили ее сообща в 1936 году. Определялся день, соседи и родственники собирались. Закапывали столбы, оплетали лозой, как тын, рядом выкапывали глинище, замешивали там глину с водой и мелкой соломой, этим раствором с помощью «вальков» забрасывали оплетенное до самого верха, выравнивали. Толщина стенки была очень небольшая, потому что не хватало времени для высыхания. Тяжелая работа, но веселая: остряки, молодые женщины, всевозможные приключения в этом глинище. Женщинам же нужно подбирать юбки, чтобы не затоптать в глину, мужчины, конечно, помогают поднимать юбки - визг, толкотня! Если кто-то заигрался - сверху на него ведро воды плеснут. Хохот стоит постоянно.

ХАТА В МОГИЛЕВЕ

Когда все обмазали и накрыли - клали стропила, дымоход выводили. Хату построили большую по сравнению с соседскими. Прошли годы, я приехал в село, а к косяку наклоняться надо - так скромно тот «дворец» выглядит!

Работа

О колхозной повинности вспомнить нечего. О таком у Шевченко уже написано. Сколько одноклассников я растерял - часть уже после 4 класса ушла из-за голода и беспросветной бедности.

Мне тоже пришлось определяться после 7 класса. Мать работала на поле, отец - комбайнером. За лето он мог ни разу дома не побывать. В 8 классе я ездил с ним штурвальным на комбайне, но недолго: техника ужасная, каждые 5 минут что-то выходило из строя, а надо косить, потому что зерно осыпается. Что-то не так - Ирэна Карпа с матами в своих произведениях отдыхает. Сельские дети знали маты не хуже взрослых, но при родителях не ругались, так же, как и родители при детях, однако при той обстановке слов не выбирали. В итоге я пошел на другие работы и маме помогал.

Ванька и Пурики

Были у нас свои «сельские сумасшедшие». В Могилеве на таких «дурко» говорили. Просто с каким-то изъяном от рождения. Одного звали Ванька Моргун. Его отец с войны не вернулся, как и у многих.

Другие соседи - дед и баба Пурики. Ходили в том, что сами соткали и пошили, а зимнюю одежду имели еще дореволюционную. Дети в город уехали, они сами жили, хозяйство вели исправно. Вот эти Пурики на завалинке сидели на солнце грелись, и Ванька всегда приходил, сидел с ними. И они - умные сердечные украинцы - относились к нему с невероятной участливостью и толерантностью. А потом выросли поколения при советской власти - церковь разрушили, взамен - неуважение к старшим, колхоз и мать-перемать.

Когда Ванька выходил на улицу, его обязательно цепляли, дразнили, но осторожно, потому что сильный и непредсказуемый: например, нес воду, его о чем-то спрашивали - останавливался. Держали его по полчаса, он стоял с двумя полными ведрами, не ставил на землю. Такое развлечение. На фоне несчастного Ваньки каждый заводила чувствовал себя умником.

ГРИГОРИЙ ДЕСЯТЕРИК

Старое село

Мы жили на возвышении, а долину весной заливали орельские паводки. Ежегодно в Старом Селе лодки были готовы, лестницы приставлены к крышам. Люди залезали на крыши с продуктами, на лодках плавали, пока вода спадет, но место не бросали: хорошая земля. Какие бы засухи ни случались, там всегда хорошо родило. Там два моих дядьки жили. Расстояние - несколько километров, но климат несколько иной, люди добрые, приветливые. Там доживает свой век многочисленный когда-то род Десятериков. Орель усмирили - как говорят староселянцы, «зарегулировали». Но и доброе дело сделали - насадили сосновых лесов. Грибы растут...

Михаил Кремень

Жил через дорогу. Имел пять классов церковно-приходской школы. Выписывал газету «Правда». Знания имел уникальные для крестьянина: решал мне задачи по алгебре за 7 класс. Вырастил прекрасный сад. В Могилеве люди сады вырубили, потому что советская власть на каждое дерево наложила огромный налог.

Дядя Миша значительно повлиял на мое восприятие мира. Я понимал, что если услышат, что он говорит о Сталине, то загремит не только он, но и я с ним. Он все время что-то придумывал. Ставил мельницу, чтобы воду качать. Складывал подсобную технику из лома. В голод 1947-го наладил жернова: семена, которые держали до посева, туда носили, траву перемалывали. В колхозе, узнав, что Кремень что-то придумал, приходили и забирали, потому что «он же на том зарабатывает!» А когда техника забарахлит, то идут к нему. И ничего он на этом не зарабатывал, только свою семью и людей, которые к нему приходили, подкармливал.

Читал все, что касалось международных событий. Помню страшный лозунг: «Черчилль бряцает оружием». Прихожу, а у него уже лежит «Правда». Он мне: «Садись. Давай посмотрим, что они брешут». Всему, что было написано в газете, не верил. Меня это удивляло, иногда раздражало: ну как так, что-то все-таки есть? Беру газету в руки... «Что читаешь?» - спрашивает. «Как «Спартак» сыграл» - говорю. «Врут!» (Смеется.)

ВАЛЕНТИН ДЕСЯТЕРИК

Он такие издевательства пережил из-за своей независимости... С Беломорканала вернулся живой. Замечательный род был, удивительные, особенные люди. Никого не осталось, ни хаты, ни сада. Такая судьба. Не только его.

Костюм

Огороды были огромные, казалось, по полгектара. Родители на работе, значит, это на мне и на бабушке. Прополоть, полить. Глубина колодца более 20 метров. Ведро за ведром, ежедневно с утра до вечера. Адская работа. А ребята уже в футбол зовут играть. Какая это мука была! Не оторваться от дома.

Часто думаю: как мы жили? Трое мальчишек, я старший, мать с отцом, бабушка старая на печи. Если поросенка завели, то зимой он в хате. Теленок - тоже. Теленок был моим любимым животным. Стоит глупый, глазами хлопает, потекло из него - ведро давай! - нет, уже не успели... К запахам привыкли. И как мы ходили в школу, всем этим пропахшие?

Все на территории как эта нынешняя комната, может, чуть больше. На печи бабушка, я и брат Боря, родители на досках на полу. Стол очень большой, потому что дядя наш был прекрасный мастер, столяр, с ножным станком, вытачивал удивительные вещи. За тем столом я делал вид, что учу уроки. Плохо учился, но читать и рисовать очень любил. Отец уважал меня, что я учусь, а потом оценки квартальные или годовые - оказывается, не учится. Чем же он занимается? Читает! «Дерсу Узала» меня так пронял, что я сидел и плакал. Отец, хоть был строгий мужчина, видимо, что-то заметил: «Ты же знаешь, что денег нет». Я так удивился - он, оказывается, решил, что я плачу, потому что у меня костюма нет, а я о том и не думал. Но поступать в институт я приехал в костюме. Заработал на него сам, получил премию за 2 место в конкурсе чтецов на районной олимпиаде в райцентре, в Царичанке. В газете об этом написали: 1 место - 100 рублей, 2 место – 75. Костюм стоил 150. Мы поехали с товарищем, нагрузили машину шлама для отопления школы, привезли, нам заплатили по 50, я на свои деньги купил костюм и в нем поехал Киев покорять.

ГРИГОРИЙ ДЕСЯТЕРИК

Пение и петухи

Колхозные земли были в трех километрах от села. Женщины возвращались с работы на арбах, запряженных лошадьми или волами. Бросают сено и солому, садятся, спустив ноги, спинами друг к другу. Только двинулись - сразу: «Гей, на городі верба рясна...» - и пошло. Эти несколько километров, два часа - не умолкают. И так каждый день. А дома что - скот голодный, дети ненакормленные, может, хата сгорела, а песни все равно поют. Такое счастье! Концерты по телевидению - смешно. Какие концерты, о чем речь?! Просто люди поют, бог им дал такую радость! В школе я в хор стал ходить в 7 классе, пел с 10-классниками, а они не умеют - и меня это так возмущало! Смотрели на меня, как на мешком прибитого. Если в другое село с приятелем ходили на вечеринки - это же песни до утра. Напоемся, надо успеть домой, пока родители не проснулись; но если суббота, то становимся на месте, где хорошо все дворы видно. «Ну что, давай?» - «Давай». И он очень громко, красиво кукарекает. Стоим, ждем. Тишина. «Давай ты». Я: «Кукареку!» Слышно, петухи откликнулись: все село закукарекало! Хряп двери, там огонек засветился, там засветился - ведь третьи петухи пропели, значит, проспали базар! Телята блеют, поросята хрюкают. Все бегают по дворам, ругаются, гам! А мы ноги в руки и домой! Еще до третьих петухов поспать успеем.

Солома

На жатву готовили ток. Коров запрягали в ярмо, снопы пшеницы расстилали, коровы тянули бетонный каток, обмолачивали один настил, мы клали следующий, так до поздней ночи. Когда не успевали катком, били цепями. Эта работа требует слаженности. Я это мастерски делал, потому что очень долго учился. Если вдвоем – то это просто, по очереди. А если трое? (Выстукивает сложный ритм.) А если четверо, то сначала все ругаются, потому цепы тяжелые, если собьешься, то попадешь по цепу своего соседа и его самого можешь покалечить.

Когда выбили - куча золотой соломы и уже вечер. У кого молотили - у того ночуем. Лежишь на соломе - небо, Чумацкий Шлях такой, что сколько я в Днепре живу, не видел: звезды размером с кавуны. Мы вместе собираемся ночью баштан или яблони у кого-нибудь обнести - так надо дождаться, чтобы хозяева уснули. Договорились, лежим, вдруг просыпаемся - утро! Проспали... Ну, не беда. Кавуны съели бы и забыли, а звездное небо над Могилевом - это навсегда.

ВАЛЕНТИН ДЕСЯТЕРИК

2. ВОЙНА

Кружка

Отец собирался, имел заплечный мешок, который бабушка и мама сшили. Не помню, что сказал мне на прощание. Я вернусь в хату и увидел, что на столе стоит металлическая кружка. Эту кружку отец должен был взять. Это меня поразило: отец ушел без кружки, как он будет теперь? Я выскочил на дорогу с той кружкой, но догнать не мог и сильно плакал от этого. Бабушка все кричала: «Вернись, вернись!» Это было потрясение: отец ушел неизвестно куда и неизвестно когда вернется. Первое событие, связанное с войной.

Немцы

Через очень короткое время мы - дети, матери, женщины - выходили смотреть на немцев. По дороге - она вела на Полтаву, называлась Большая - через село шли войска - серо-зеленая масса, маршевым шагом. На обочине стояли женщины, десятка три, преимущественно молодые. Одна держала миску с большими спелыми сливами - редкость в деревне. Я смотрел - как так, что она их вынесла?! Кто-то из солдат выскочил, пилотку подставил, она ему сливы высыпала, что-то сказала... В детском восприятии это выглядело очень интересно: какая-то перемена в жизни.

Колхозы так и остались, только назывались иначе. Люди жили без особой оглядки. Стрельбы не было, самолеты не бомбили, разве что агитки разбрасывали - немецкие днем, а советские ночью. Единственное, что немцы в первый же день расстреляли в районе всех партийных, кто не успел уехать. Скот держать не запрещалось, налогов особых не было. Поле - сколько он даст, все твое. Церковь заработала. Мы впервые увидели Рождество. Все же певучие, вместе ходили колядовать - с хором, со звездой. Полная хата колядников находила, начинали петь - забыть невозможно. Такую красоту загубили...

Назначили старосту, появились полицаи - вчерашние колхозники. У нашего соседа было пятеро детей. Они бедствовали - голые стены, запах бедности, несвежей одежды. Этот человек пошел в полицию. В форме я его не видел, но у него был карабин. Еще у него на стене немецкие плакаты появились - красивые, яркие. На одном был изображен Сталин, которому в загривок вцепился черт. Другой сосед, богаче, тоже служил полицаем.

Дети школьного возраста пошли в школу в октябре 1941-го. Учительницы остались те же. Учились по советским книжкам, но там портреты вождей и героев революции были перечеркнуты. И еще, видно, дома родители помогали рога им пририсовать. Чувствовалась большая любовь народа к своим вождям.

ВАЛЕНТИН ДЕСЯТЕРИК

Укрытие

Школа сначала открылась 10-летка, потом уменьшили до 4 классов, потому что немцы начали взрослых вывозить в Германию. Люди прятались. У нас укрытие было под грушей выкопано. Мою тетю, отца сестру, совсем юную, я приходил провожать. Плача было много, когда грузили людей в машины. У дяди Михаила был приемный сын Иван, родителей которого раскулачили. Очень сообразительный парень, много знал, имел настоящие лыжи, что меня, пацана, поражало. Пришел дядя Миша: «Наверное, Ивана заберут. Пусть у вас переночует». Улеглись рано. Вдруг в 6 утра зашел сосед Гаврила, полицай. Посидели, поговорили. Вижу, что отец не в себе. Видно же, что кто-то лежит на лежанке. Гаврила сказал, что будут забирать, и ушел. Может, даже приходил предупредить.

Шкандаль

Некоторые советские праздники отмечали - относительно Первомая не помню, а на годовщину Октября собирались. Никакой политики, просто возможность за столом чарку выпить. Однажды у нас на октябрьский праздник собрались мужчины. Соседа-полицая не приглашали, а брат его нагловатый пришел. Мужики на него косо смотрели. Конечно, выпили, началась ссора, и мой дядя Дмитрий - пудовые кулаки - засветил ему, и тот влетел задом в бочку с капустой, с мокрыми штанами выскочил на улицу. Через несколько минут прибежал его брат с карабином. Мы, пацаны, выскочили на улицу, интересно же! Женщины визжат, а дядька рвется в бой - кому бы еще врезать. Его запихнули куда-то. Еще один дядя, Дориш, маленький, полтора метра с кепкой, тоже выскочил на улицу, рвал на себе рубашку: «Стреляй, гад!» Тот шмальнул дважды в воздух. Женщины на него набросились, просили, он ушел прочь. На другой день пошел слух: немцы арестовали полицая. Он 10 суток ареста отсидел в районной комендатуре. Следили за порядком.

ВАЛЕНТИН ДЕСЯТЕРИК

Кукла

Однажды зимой вдруг объявили перемену. Мы побежали играть в снежки во дворе. Затем позвали в классы. Забежали, сидим.

Входит учительница, пропуская перед собой двух немецких офицеров. Бросилось в глаза: шинели на них легкие. Значит, машина, на который они ехали, теплая. Улыбающиеся, поздоровались, рассматривали класс. Мы что-то крикнули в знак приветствия. Один пытался что-то говорить, а второй взял мел и стал что-то рисовать на доске. Это было так неожиданно: черкает-черкает риски, а потом раз - кукла! Невероятной красоты, как сегодня - чистая Барби. Нарисовал и спрашивает: «Гут?» Мы сидим, скалим зубы. Потом мы все вышли на улицу, и один из учителей велел нам на радость еще поиграть в снежки. Те немцы нас немного пофотографировали, потом сели в машину и уехали. Что это было - просто человеческая воспитанность, агитация, или все вместе? Не ощущалось такой озлобленности, что это враг, его надо ненавидеть.

Комендант

Комендантом над несколькими деревнями был майор Греббе. Высокий, ездил в красивой одноконной коляске, запряженной добрым конем. Контролировал все, и когда на улице, например, мужики шапки не сняли, то доставал нагайкой - очень больно - сбивал картузы с голов. Рассказывали, что тот Греббе приезжал на поля - а там было так заведено, что утром поработали, потом спят, потом снова работают. И тут на сонных налетает комендант, всех кнутом, народ по кукурузе разбегался. Когда немцы отступали, то его где-то вроде бы перехватили и повесили.

Дядя Антон

Дядю Антона Кайстра, главного агронома района, не расстреляли, потому что партийным не был. Но немцы восстановили управление сельского хозяйства и его в должности.

Когда попытка прорыва под Харьковом была - та неудачная, ужасная хрущевская операция - все, кто ждал прихода Советов, зашевелились. Немцы уехали в Днепропетровск и поручили местным отогнать скот на Царичанку, вывезти хлеб и т.п. Однако наши саботировали, ничего не выполнили. Через три дня немцы вернулись и занялись ими. Дядя попал в лагерь, кажется, в Польше. Когда он оттуда вышел, то весил чуть больше 30 килограммов - при том, что был высокий мужчина. Их, как освободили, сразу посадили в такие же вагоны для скота, какими их немцы везли в лагерь, и повезли восстанавливать шахты. Ходить не мог, а надо же было уголек добывать. Как он выжил - непонятно.

ДЯДЯ АНТОН

Все время об этом думаю. Его сын прошел войну, вернулся в орденах, тяжело раненый, весь светится - а ему: «кто твой отец?» Антона же восстановили на работе, но как только проводилось совещание, только разговор о сельском хозяйстве, где-то что-то не уродило или не вовремя собрали - секретарь райкома спрашивал: «Что, скучаете за немцами?» Через это клеймо предателя - семейная трагедия. Дядя вскоре получил инфаркт и умер от сердечного приступа. А сын остался на всю жизнь тем травмирован. В конце концов, покончил с собой. Война...

Груша

На огороде отец посадил несколько яблонь «белый налив». Еще рос абрикос и огромные деревья по 5-6 метров - так называемые «груши», хотя в действительности то была дичка, с которой осенью падали «гнилушки». Мы ими объедались - других сладостей не знали. В одной груше было огромное дупло, в котором жил удод, очень громко дудукал. Когда немцы отступали и жгли села, с нее было хорошо видно, где что горит. Помню, мы с двоюродным братом вылезли туда: Китайгород так хорошо горит, а когда же нас будут жечь? Наконец пришел немец, который стрелял зажигательными пулями в соломенные крыши. Попал, крестик поставил. К большому счастью, бабушки - моя и мать дяди Кременя - вместе с другими женщинами попадали на колени, заголосили. Мы прибежали, надеясь, что что-то еще будет гореть, поняли, что это страшно, тоже заревели. Послушал он это, бросил карабин на плечо и пошел прочь. Вернулся ли он тогда к своим киндерам? Или раков в Днепре накормил?

Граната

Вернулись советские войска - злые, злые как черти. Чувство вины было за каждым взрослым могилянином, потому что мы здесь якобы отсиживались. Молодежь, мужчин призывного возраста немедленно мобилизовали, они едва успели с семьями попрощаться. Ивана, которого полицай тогда пощадил, забрили вместе с другими. Под Пушкаревкой, возле Днепродзержинского моря, сегодня стоят невзрачный обелиск и пушка. Вот туда погнали их - невооруженных, неодетых. Грохот стоял страшный, настоящий ад несколько дней. Проходили солдаты раненые, матери бросались со слезами: «А мой где, а мой где?» А нет. Кто утонул, кого на суходоле убили.

Было не так страшно, как непонятно. Как-то в нашей хате остановилось 10-15 солдат, на полу спали. Поздней ночью - сильный стук в окно, мама вскочила: «Кто там?» - «Открывай». - «Здесь солдаты!» - «Открывай!»

Зашли двое офицеров. Увидели, что солдаты спят, что-то попросили, сели ужинать. Я не спал, слышал, как один рассказывал: «Стучу-стучу, вообще молчат. А я знаю, что есть люди там. Ну я кинул гранату и ушел. Сволочи-чернорубашечники».

День победы

Есть хотелось постоянно. А вместо хлеба была черная мешанина, которую не прожуешь. Рос у нас участочек озимой пшеницы. Мне хотелось того хлеба - нарезали колоски, к дяде Михаилу сбегал на жерновах помолол, и мама в печке, которая стояла на улице, напекла нечто похожее на лепешки. Вдруг во двор на высоком коне рысью въезжает пьяный бригадир. Ну, он всегда был пьян. Мать засуетилась: ведь пора уже быть на колхозном дворе. А он спустился, взял ведро воды и вылил его в печь. Пар пошел, а бригадир говорит: «С днем Победы! Иди на митинг!» Сел и поехал дальше. Пусть бы даже матом обложил... Корж - невероятной ценности, на вес золота - взял, водой залил. Зачем? Так, день Победы. А что такое день Победы? Может, отец вернется.

3. КОНЕЦ ДЕТСТВА

Бабушка Порфина

Бабушка святой человек была. Как ей удавалось взлелеять, сохранить, не потерять - не знаю, как это назвать - эту интеллигентность? Никогда ни слова брани. Могла плакать, если что-то плохое. Когда видела, что нас родители били, как сидоровых коз, то убивалась: «Я же вас пальцем никогда не трогала, да что же вы делаете!» Неразговорчивой была. Работала до последней минуты.

Когда ее несли, была то ли глубокая осень, то ли ранняя весна, дорога - сколько, идти невозможно, ноги разъезжаются. Донесли до кладбища, там уже «мары» - хотя это нары по сути - на те мары ставили гроб у ямы; сейчас везут табуреты с собой. Уже священник и две бабушки спели, а моего двоюродного брата Виталия из райцентра нет. Всем понятно, что не смог добраться, нет возможности доехать. А тетки говорят: «Будет». И точно: бежит!

Вот похороны, хлопоты - это формальности. А когда я увидел брата - а он тяжело раненный под Сталинградом, калека! - бежит, плачет... - стало понятно, кого хороним. Все заслонило одно большое горе.

После того совсем иначе жизнь началась – потому что ушла защитница вместе с той атмосферой добра, которую она берегла. Бабушка Порфина. Это я ей рассказывал, куда пойду учиться. Никто, кроме нее, тем не интересовался, потому что не до нас было.

Хохлов

С момента, когда я что-то начал понимать, до встречи с Константином Хохловым, моим педагогом на актерском курсе в Театральном институте в Киеве, все время шел гнетущий, пожирающий нутро страх: как завтра прокормиться, как одеться так, чтобы не стыдно было прийти в класс, в аудиторию. Ты зависишь от тысяч мелких обстоятельств. Что меня позже раздражало: очень много украинских песен и стихов посвящены матери, что в итоге выразил скульптор, который поставил над Киевом эту железную женщину. Для меня мать все время означала ответственность: не сделано то, не успел это, в школе какие-то неприятности. Ты, Дмитрий, сам пережил много подобного, но, понимаешь, это было на другом уровне. Это просто калечило психику. И поэтому были неожиданные выходки, после которых самому противно. Понимал, что так не надо - а как? Кто знает, как в таких обстоятельствах жить?

КУРС "КОЛХОЗНИЧКОВ". ВТОРОЙ СПРАВА СТОИТ - ВАЛЕНТИН ДЕСЯТЕРИК. СИДИТ ТРЕТИЙ СЛЕВА - КОНСТАНТИН ХОХЛОВ

Когда я поступил в Театральный институт, сельских там было много, потому что провели набор по сталинскому тайному указу, нас называли «колхознички». На актерском курсе 25 начинали учиться, заканчивали 13. Константин Павлович после первого курса сразу рекомендовал: «Надо идти калоши продавать», что означало двойку по специальности. Когда он после второго курса уехал в Ленинград, то в письмах к Леониду Олийныку, его ассистенту (прекрасный был педагог, Сергей Данченко среди его учеников) всегда спрашивал: «Расскажите, как там наши колхознички».

ФОТО КОНСТАНТИНА ХОХЛОВА С ДАРСТВЕННОЙ НАДПИСЬЮ ДЛЯ ВАЛЕНТИНА ДЕСЯТЕРИКА

Хохлов - это наибольшее осознание человеческого достоинства. Преподаватели-фронтовики носили колодки, побрякушки, - а у него ничего нет, кроме хороших костюмов и галстуков. Затем он на какое-то официальное собрание пришел - а у него три ордена Ленина. И больше мы их не видели. Очень сдержанный, деликатный... Когда его обокрали до ручки, в зал во время репетиции ворвалась его домработница: «Константин Павлович, все забрали!» - он возмутился совершенно по иному поводу: «Кто пустил сюда эту женщину?!!» Когда его отсюда выставлял Хрущев в 1954-м, он ушел настолько достойно... И умер тоже достойно.

Вот Хохлов произвел переворот в моем сознании, и я начал думать: какой я ни есть, но что-то же я есть? Надо отвечать своей лучшей стороне, не бояться всего. И это подействовало.

Так началась моя взрослая жизнь. Но это уже совсем другая история.

* Константин Хохлов - выдающийся украинско-российский режиссер и театральный педагог. В 1938-1954 гг. возглавлял Киевский русский театр им. Леси Украинки, где осуществил свои лучшие постановки (в частности «Чайку», «Мертвые души» и «Маскарад»), а сам театр стал в те годы одним из лучших в СССР.

«День» выражает искренние соболезнования Дмитрию и его семье, близким в связи с такой тяжелой утратой. Вечная память