Программа «бедности»

Центр ближневосточных исследований и Аналитический центр УКУ при поддержке фонда «Возрождение» провели исследование «Культура (субкультуры) бедности в Украине», в котором методами глубинного интервью, фокус-группы и анкетирования опросили 45 украинцев, которые по субъективным параметрам относят себя к бедным, — жителей двух городков на Херсонщине: сельскохозяйственной Чаплинки и курортного Скадовска.

В этой области — по исследованию субъективных оценок материального положения Центра «СОЦИС» — половине жителей денег хватает только на проживание, еще трети — только на еду; «на все необходимое» — всего лишь 14,6% населения. От общеукраинских эти данные отличаются не очень — примерно на 4%.

У респондентов просили описать структуру украинского общества, охарактеризовать бедных, «средних» и богатых, объяснить причины бедности и предложить пути ее преодоления.

В преамбуле исследования социологи отмечают, что о бедности в Украине можно говорить одновременно как о культуре и субкультуре. С одной стороны, сочетание структурных факторов и субъективных ощущений людей поспособствовали формированию культуры бедности, которая в частности включает одобряемые обществом модели жизни. С другой стороны, бедность в исследовании рассмотрена и как субкультура — подсистема и часть целого. Показательно, что и респонденты в своих ответах воспринимали бедность двояко: как что-то общее, всеобщее и в общем неминуемое, с одной стороны, и как отдельное и «неблагополучное» — с другой, о такой бедности респонденты говорили, когда описывали «других бедных».

В рассказах респондентов структура украинского общества бинарная: только бедные и богатые. По сравнению с описаниями этих групп, описания среднего класса (который опрашиваемые также называют «средней прослойкой», «людьми со средним достатком», «средним бизнесом» и даже «средним уровнем») не детализированы. Часто — это несколько лучшая версия бедности. Например, в описании среднего класса одного из респондентов: «Есть более-менее доброкачественные продукты и позволить себе лечиться. Если ты заболел — качественно пролечиться. Думаю, это средний уровень... Средний — это когда хотя бы поесть что-то себе купить. Без отдыха, наверное. То уже,  наверно, выше». Однако самое распространенное понимание того, что такое быть «средним», — это быть «таким, как все». Идея «среднести» в общем ассоциируется не так со средним классом, как с большинством.

Виденье общества как богатых и бедных, где последние — это почти все, «средние», созвучно с советской идеологией буржуазной борьбы — и советской реальности, где экономический средний класс был невозможным. Показательным является высказывание одного респондента: «Из-за того, что мы не умеем делиться, и получается, что есть бедные и богатые, а нормальных людей-то мало». Похоже, что респонденты ретранслируют советскую идеологию, в условиях которой вырастали.

Если дело действительно в советской идеологии, то должны были проявиться и нормативные характеристики: бедные — хорошие, богатые — плохие. Что и произошло.

Бедность респонденты нередко ассоциируют с честностью. «Насколько они честны, они платят коммуналку, платят все, а на себя ничего не остается». Или: «Такие тарифы, простите, минимальной зарплаты, особенно в зимний период без субсидий, просто невозможно платить людям, которые честно работают, получают минимальную зарплату». Часто озвучивают модель социально одобряемой бедности: «бедненько, но чистенько».

Зеркальным образом богатых считают априори нечестными: это люди, которые «добились всего хитростями». Зажиточных наделяют и другими негативными характеристиками: «они считают себя лучшими, элитой», «редко когда богатый стал таким честным путем». Один из респондентов критически рефлексирует такое восприятие: «Понимаете, менталитет у нас такой. Кто живет лучше, чем я, тот вор. Понимаете? Все. Тот построил гостиницу, где он деньги взял? Украл». В честную обеспеченность респонденты не верят.

Иногда богатство идеализируют как состояние определенности: «Очень богатый человек, если описать, я думаю, все согласятся, это человек, который вообще не переживает за завтрашний день». Возможность честного заработка исключают, в частности и говоря о работе чиновников: «У нас есть топовые чиновники, депутаты народные, которые не на себя работают, а на государство. Но являются достаточно богатыми зажиточными людьми. Они работают на государство официально, но почему-то являются богатыми людьми».

Простая формула: бедные — честные, богатые — нечестные, соответственно, бедным быть хорошо, а богатым — плохо. Показательным является пример, когда респонденты называют месячный доход, вдвое меньше от месячных расходов, так субъективно занижая свой настоящий доход.

К государству у респондентов парадоксальное отношение: на него надеются, от него финансово зависят, но государство — плохое и враждебное. «Привыкли жить за счет государства», — говорит один респондент. Вместе с патернализмом респонденты ретранслируют «урок» о централизованном государстве, даже если сейчас делегирование власти работает иначе. Один респондент резюмирует: «Херсонская область, Киевская, мы же не каждый по куску вот так взяли землю и живем. Мы все, у нас есть Украина, значит, Киев, где сидит законодательная власть, Кабинет Министров, они управляют местными властями. Как они управляют, так и осуществляется деятельность».

Украину считают территорией неорганизованности и коллективной безответственности: «здесь можно лениться, а в Европе на заработках так не получится». Немало респондентов не могли четко описать свои функции на работе и очертить свою занятость. В то же время Украину считают и местом комфорта, где действуют «подушки безопасности». Государство должно защитить и дать льготы. Многие утверждают, что без субсидий и помощи невозможно оплатить коммунальные услуги. Однако, говоря о других, респонденты часто оценивают и осуждают льготы как негативное явление, которое дает пространство для лжи ради выплат, в частности стимулирует матерей не регистрировать отношения, потому что одиноким матерям оказывают большую помощь. Респонденты также отмечают, что льготы часто поступают не тем людям, которые в них больше всего нуждаются. О себе респонденты говорят, скорее, как о «средних»; говоря о бедных как о «них», нередко изображают негативный образ бедности: «Они не хотят работать, они считают, что им просто должны выплачивать какую-то социальную помощь». Этот образ связывают с алкоголизмом, нежеланием работать, неспособностью позаботиться о себе, в частности вспоминают о неприятном запахе и грязи в доме. «Очень многие люди вообще не платят никаких налогов. У нас можно заехать в какое-то село, увидеть, какие у них там мерседесы и так далее, и они говорят, что они очень бедные», — рассказывает респондент.

Связывание бедности (как общей культуры) с честностью парадоксальным образом сочетается со стигматизацией бедности (как «других»). Такие стигмы, как алкоголизм, нечистое жилье использовали в своих высказываниях политики-популисты независимой Украины, очерчивая таким образом враждебную, грязную и неприятную бедность, преодолеть которую может только помощь государства. Таким образом советская идеология стала почвой для «левого» популизма политиков независимой Украины, которые обещают «социальные подушки» и защиту — мол, только государство может помочь преодолеть бедность (разумеется — государство во главе с определенным политиком, который соревнуется во вкусности обещания). Политические торги за избирателя (кто больше предложит) вытворили новую культуру на почве советской, возможно, еще более патерналистской, не дав появиться альтернативным институциям и практикам — хоть бы и той же протестантской этике, на которой основаны западные институции, которыми политики-популисты нередко манипулировали в своих избирательных кампаниях как образами того, куда следует стремиться. И таким образом как раз и сделать невозможным появление такой культуры: мол, надоевшую бедность можно преодолеть проще с помощью соцвыплат.

Показательно и то, что в исследовании, как отмечают социологи, респонденты в основном указывают на индивидуальные причины бедности — о структурных или культурных, всеобщих факторах практически не упоминают. Причины богатства — тоже индивидуальные. Виноваты — тоже конкретные люди: обычно конкретные политики; реже олигархи, поскольку те не обещают так обильно.

Дискуссионно, является ли это виденье общественных явлений в координатах личностей продолжением советской идеологии, или, скорее, ее антитезой — с одной стороны, культ личности и государственного лидера мог создать условия для личных обвинений, с другой стороны — о государственной политике в Советском Союзе говорили, скорее, от имени народа, коллектива, всеобщей воли. Следовательно, современный индивидуализм можно рассматривать как отрицание советской идеологии коллективности, более того — показательной коллективности, которая имела следствием замкнутость в экосистеме людей, которым точно можно доверять. Некое реакционное отвращение на все коллективное, основанное на неосуществленной идее коллектива, — либеральное освобождение в условиях дикого капитализма и следственный дикий индивидуализм, в частности в смысле беспокойства только о себе и своем ближайшем окружении, а не о своем сообществе (селе или городе, или в целом государстве); переложение ответственности на личности, а не сообщества.

Виденье общества в индивидуальных координатах не позволяет осознать структурных — и, следовательно, коллективных — причин культуры бедности. По определению культура является общей, а не индивидуальной.

Возможно, именно индивидуализм и восприятие культуры в терминах конкретного виновного и не дает перейти от культуры и ценностей выживания к ценностям самореализации. Когда среда — где и творятся структуры и культура — определена враждебной, ее не воспринимают как пространство для собственной реализации в обществе, и следовательно — для общества. Как следствие, респонденты выбирают стратегию выживания.

Неуплата налогов, о которой вспоминала одна из респонденток, также связана с восприятием государства как чужого и враждебного. Это оправдывает то, что у него можно воровать. «Украсть и сбежать — это уже такое у нас в крови есть», — отголосок советского прошлого, когда кража была стратегией выживания. Этот выбор является оценкой людьми среды, в которой они живут.

Применять те же стратегии, по которым люди привыкли жить в советское время, стимулирует страх, безнадежность, ощущение брошенности и одиночества, незнание, как действовать, недоверие. Один респондент описывает свое положение в терминах выживания: «Мы боремся за существование. Мы не живем. Чтобы существовать завтра, мы должны искать средства к существованию любым способом. И нанимаемся, и экономим, и что хочешь». Другой респондент считает важным «чтоб в любых условиях мы могли адаптироваться». Это свидетельствует о том, что люди не уверены относительно имеющейся ситуации, живут в состоянии тревоги, а также выбирают стабильность перед переменами: «Чтобы была страховка, какая-то стабильность» или «Во всяком случае гарантированная зарплата» и «Лучше пусть так, и плохо, и концы с концами, но чтобы не хуже, чтобы спокойно». По сравнению с представлениями людей о потенциальном будущем людей для многих нынешняя бедность — это уже хорошо. Однако эти тревожные ожидания не дают пространства выйти из культуры бедности. В значительной мере тревогу и неуверенность обостряют политические манипуляции, для которых паразитирование на эмоциях страха является эффективной маркетинговой стратегией борьбы на выборах. Недостаток предыдущей политической культуры посодействовал податливости избирателей к похожим манипуляциям и обещаниям «левого» популизма, как будто все можно получить, потому что государство и должно давать.

Поэтому и на вопрос социологов большинство респондентов ответили, что они не хотят становиться богатыми. С одной стороны, и так есть подушки безопасности, с другой стороны — респонденты не верят в честную состоятельность, и соответственно — не очень понимают, как можно улучшить экономическое положение честным путем; к тому же — имеющуюся среду они считают неблагоприятной для самореализации. Показательно и то, что когда респондентам предлагали представить, что бюджет у них вырос на определенную сумму, те не знали, что делать с этими деньгами. Одна респондентка на дополнительные 500 гривен купила бы большой торт, а на три тысячи — новый телевизор.

Богатство воспринимают не только нечестным, но и неприличным: «Меня так учили, что это стыдно что-то продавать», — говорит одна респондентка. Нет ни знаний, ни привычки работать настойчиво и ответственно, ни — здесь стоит говорить и о структурных препятствиях — надлежащих условий и защиты. Люди не хотят ничего делать со своей бедностью, в частности потому, что государство систематически предоставляет «подушки безопасности», льготы. Во-вторых, люди как будто и не допускают мысли, что можно с этим что-то сделать. И, что самое важное — часто таки не знают, как. Такой урок никто не давал.

Нежелание и — что важно — неумение справиться с бедностью имеет следствием стратегии смягчения бедности: покупают плазму или смартфоны вместо качественной еды или ремонта или вложений денег в образование детей или в собственное дело. Не только отсутствие финансовой грамотности, но и статусные причины являются этому объяснением: статусные вещи являются частью стратегии смягчения собственной бедности, которую респонденты выбирают вместо борьбы с бедностью. И собственно, невозможность преодоления бедности оправдывают идеей того, что виновато государство, богачи и отдельные личности. Одна респондентка считает, что государство умышленно не дает выезжать за границу, усложняя это тем, что нужно иметь деньги в валюте. Идеология тотального обвинения, очевидно, также была унаследована и искусно усилена популистичными политиками независимой Украины. На этой почве появилась безответственная вера в отдельных личностей, лидеров, которые придут и сами наведут порядок. Все это вредно сосуществует с бессмысленными «подушками безопасности», которые дает государство.

Авторы в начале исследования отмечают, что они не отрицают структурные условия, которые влияют на бедность. Они есть, однозначно. Но этнографический метод исследования и фокус на субъективных оценках позволяет предположить, что, по-видимому, самое мощное влияние структур — мысли и отношения, которые они формируют, — культура. Она остается, даже когда старых структур уже нет. И становится зловеще плодотворным ресурсом для новых структур, пустых от идеологического наполнения, но прозрачных в своей цели набрать как можно больше голосов на выборах — у избирателей, которые не знали другой культуры, кроме советской.

Респонденты видят роль государства так, как выучили в школе (патерналистской), действуют по тем практикам, которые были эффективны тогда (выживание, самосохранение), и воспринимают социальные роли по усвоенным моделям (богатые всегда нечестные, как и современные олигархи на ТВ, а бедные — честные). Это приводит к одному выводу: эти уроки таки работали и продолжают работать. Так, может, нужны другие, которые будут не менее действенны: проектный менеджмент, финансовая грамотность и даже так просто, как общая ответственность за среду, в которой мы живем?

Подавляющее большинство видит роль государства так, как выучили в школе (патерналистской), действует по тем практикам, которые были эффективны тогда (выживание, самосохранение), и воспринимает социальные роли по усвоенным моделям (богатые всегда нечестные, как и современные олигархи на ТВ, а бедные — честные). Это приводит к одному выводу: эти уроки таки работали и продолжают работать. Так, может, нужны другие, которые будут не менее действенны: проектный менеджмент, финансовая грамотность и даже так просто, как общая ответственность за среду, в которой мы живем?