«Приключения языка»

Львовянка (уже тогда жила в Польше) Жанна Слоневская дебютировала романом «Дім з вітражем», который написала на польском. В 2015 году он победил в конкурсе на лучший роман польского издательства Znak и был номинирован на самую важную в Польше литературную награду Nike. «Дім...» получил престижную польскую литературную премию Конрада за лучший литературный дебют в 2015 г. Но после успеха на старте — хоть он и стимулирует — авторам иногда сложно решиться на второй шаг. Но Жанна Слоневская не почивала на ранних лаврах. Ее следующий роман «Острів» (Wyspa) — совершенно другая проблематика: природа творчества и ответственность писателя. Оба произведения вышли в переводе на украинский язык во львовском «Видавництві Старого Льва». «Дім...» также переведен на английский, испанский, немецкий, русский и французский.

«КЛЮЧИ К ПОНИМАНИЮ ХОЛОДНОГО МОРЯ»

— Если в «Домі з вітражем» героинями являются несколько поколений женщин (кстати, львовянок), то в центре «Острова» — мужчина, писатель. Как именно «перевоплощались» в мужской образ? Изменились ли определенные моменты вашего личного мировосприятия?

— Для меня это перевоплощение было чем-то наподобие игры — надеюсь, удачной с точки зрения читателя. Благодаря ей я поняла, что мужчине легче, чем женщине, быть писателем — об этом, в конце концов, уже все писали, начиная с Вирджинии Вульф, потому что он, хотя и должен так же тянуть на своих плечах общую «ненужность» искусства или, в частности, писательства, все же не столь переполнен за это стыдом. Мой Давид этот стыд, безусловно, переживает и его анализирует, но, кажется, он сильнее погружен в себя, чем я.

— «Острів» воспринимается как минимум на двух уровнях: событийно-обычном и символическом. Для полноты понимания текста оставили читателям своеобразные ключи: названия любимых книг и произведений главного героя. Это также и ваши «ключи»?

— Это прежде всего ключи к северному пейзажу, его аскетичности и пустоте, ключи к пониманию холодного моря. Меньше значение имеет факт, что сама я тоже люблю слушать Рахманинова.

— «Острів» — о не сложившемся любовном романе. И именно это интригует. Интригует и то, что любимая Давида — женщина, значительно старше его. Она — тайна, потому что она — Анима, часть женской сущности творческого мужчины. Насколько вы готовы идти навстречу читательским ожиданиям, любящим упрощенные решения?

— Я о таких никогда не думаю, неинтересно.

«ЛЕМКИ В НАШИХ КУЛЬТУРАХ СОВСЕМ «НЕМЫ»

— Наконец, написали роман, который только собирается создать ваш герой. Планируете ли реализовать и тот текст, над которым он работает в романном времени — сагу о лемках?

— Вовсе нет, это моя выдумка, хотя лемки в наших культурах совсем «немы». Концепция романа о лемках, который должен быть написан, сложилась в моей голове после двух эпизодов: как-то после какого-то литературного события я сидела рядом с тогда еще не нобелисткой Ольгой Токарчук, и она говорила мне о том, что в польской художественной литературе не проработаны целые исторические пласты — например, жизнь поляков, которые заняли постнемецкие дома в Силезии и которые потом несколько десятилетий не хотели и не могли их ремонтировать: жизнь у них имела привкус вечной временности. Я тогда стала думать и о других непроработанных пластах, например, польской акции «Висла» 1947 года, которая этаким танком проехалась по украинцам и лемкам.

Второе дело — я исследовала жизнь Льва Геца, художника-украинца, много лет прожившего в Польше, человека очень драматичной судьбы. Написала о нем театральную пьесу — а он в межвоенный период был основателем музея лемковской культуры в Саноке. Гетц в свободное время ходил там по окрестным селам, собирал иконы, старопечатные книги и другие лемковские артефакты.

— Ваш герой считает, что современная поэзия утратила музыку. Давиду тоже видится нон-фикшн как искусственно выстроенная рынком конкуренция в художественной литературе. Или это убеждение автора?

— Немного убеждение, немного игра, немного побуждение к дискуссиям.

«ИНТЕРЕСУЕТ БРОЖЕНИЕ МЕЖДУ ЯЗЫКАМИ»

— Почти 20 лет, как живете в Польше. Следите ли за литпроцессом в Украине?

— Если следить — это читать литераторов и издателей на facebook, с некоторыми дружить и иногда приезжать на фестивале, то слежу. Мне кажется, что люди, посвятившие себя литературе, должны иметь в себе настолько большую дозу самопожертвования, что иногда мурашки по коже. Нужно положить себя на алтарь, а на это мало кто способен. В Украине все построено на конкретных людях — это поразительно.

С другой стороны, подобный контекст порождает свежесть, радость, искренность, и даже эйфорию — по крайней мере, таковой всегда была атмосфера Форума и Арсенала перед ковидом. Если уж человек отдает всего себя такому «безнадежному» делу, это обычно очень светлый и сознательный человек.

В украинском литпроцессе меня еще интересует брожение между языками — например, Владимир Рафеенко, который стал писать на украинском, и еще как прекрасно писать — это чисто украинская проблематика, ее нет в Польше. Украинская поэзия мне ближе, чем польская, так же как гораздо понятнее динамика украинских поэтических вечеров или слэмов, украинское вписывание поэтических строк в городской пейзаж, частное чтение поэзии, которое имеет в себе что-то из сакрального ритуала — всего этого нет в Польше.

— Кстати, о языке. Кажется, вы так и пишете: приключения языка. Насколько хорошо знали польский язык, что сразу начали на нем писать роман? Вопросы из вашего романа: на каком языке вам снятся сны?

— Да, знала польский хорошо с очень молодого возраста, владела им свободно, когда переехала в Польшу. Этот вопрос следует отчитать в контексте литературной встречи, описанной в «Острові», он является отражением польского демона «безупречно польского происхождения», которому уже несколько сотен лет и которое мне хотелось высмеять. Если речь идет обо мне лично, я вижу сны на всех языках, на которых говорю.

— На каких еще говорите? Очевидно, французском и английском?

— Я позиционирую русский, польский и украинский как мои три родных языка, без всех из них мне некомфортно в повседневной жизни. Далее следуют английский и французский. Среди трех родных каждый играет какую-то другую роль, иначе чувствуется, имеет другие краски, но, так или иначе, это не иностранные языки.

— Как следите за новинками мировой литературы, в частности за прозой писательниц?

— Довольно хаотично слежу. Иногда по принципу нити и клубка: один из писателей в своем произведении рассказывает о другом, это интересно, находишь его, читаешь, а в нем находишь следующего, в конце концов, возможно, это больше как матрешки. Кроме того, у меня есть знакомая, которая работает в книжном магазине в центре Парижа, разбирается в литературе, читает с невероятной скоростью и делится впечатлениями. Мне все равно, кем написан текст, мужчиной или женщиной, меня интересует качественная проза, свежесть взгляда, новый ракурс. А еще новинки регулярно надоедают и истощают, хочется классики, она никогда не подводит.

«ПОНИМАНИЕ — ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ КУЛЬТУРУ»

— Вы упомянули имя Ольги Токарчук. Она, как и вы, у нас обозначена «польская писательница украинского происхождения». Кажется, сюда еще можно подключить Анджея Стасюка, если не ошибаюсь. Здесь же, в другом измерении, вспоминается определение времен романтизма — «украинская школа в польской литературе». Речь идет не о «крови», а о феномене взаимообогащения наших культур. Есть силы, которые пытаются рассорить поляков и украинцев. Возможно ли понимание народов через культуру или наоборот: она все усложняет?

— Я даже не уверена, слышали ли Стасюк или Токарчук о такой украинской «отметке» (смеется). Собственно, речь не идет о крови. У поляков на каждом шагу чисто украинские фамилии и наоборот — историческое сожительство всегда было тесным. Затем в ПНР сформировалась узконациональная идентичность, требовавшая от людей сокрытия украинских, еврейских или силезских корней, сейчас это, к счастью, отходит. Я за открытые границы и прозрачный подход к национальной идентичности, за инклюзию не «или-или», а «и-и».

Думаю, понимание только благодаря культуре и возможно, а еще благодаря тщательной проработке общих исторических травм — с последним сейчас происходит точно мало. Хотя есть единичные ласточки, которые не делают погоды и не могут не восхищать — как издание книги «Кінець ілюзій» Гжегожа Гаудена о львовском погроме 1918-го. Где украинские труды о подобных табуированных историях — вопрос риторический.

Сейчас между нашими народами происходят другие увлекательные процессы: после 2014 г. в Польшу переехало более миллиона украинцев, в крупных городах это изменило общественную ткань: украинцы кое-где монополизировали целые таксофирмы, работают в каждом супермаркете, являются парикмахерами и врачами, преподают в университетах. Вдруг на каждом шагу слышен в польском языке подзабытый «поющий» способ произносить слова! Убеждена, что это для Польши прекрасная перемена — она поможет сохранить баланс в резкой вестернизации, которая наблюдается здесь в последние 30 лет. Естественно, результатом являются общие браки, дружба, знакомства.

Эти мало исследованные процессы могут сделать много хорошего для взаимопонимания народов, хотя они и не отменяют необходимости сесть и качественно продумать то, что болит: межвоенные пацификации украинцев и военную Волынь, львовские события июля 1941 года и акцию «Висла». Возможно, где-то в краковской или варшавской школе сейчас учатся талантливые девушки или ребята с непривычными для польского уха именами, например Макар или Соломия, которые через несколько лет этим всем наконец займутся?

— Как говорится, дай бог. Понимание крайне необходимо, чтобы не вмешивалась третья сила, пользующаяся историческими травмами и проблемами. Вернемся к литературе. Есть ли время для писания столько, сколько требуется? Где и когда лучше работается?

— Имею большую семью и свои тексты, это две жизненные роли. Это и две женщины во мне, у каждой из которых есть совсем другая задача, другие приоритеты. В общем, я в привилегированной позиции, потому что писательство и перевод являются моими основными занятиями. С другой стороны, порой не хватает одиночества, тогда приходят на помощь писательские резиденции. Когда во время пандемии они закрылись, а авторские чтения исчезли, стало тяжеловато. Помимо того, как оценить то, сколько времени требует писательство, ведь писательство — это прежде всего не писание, это пребывание со своими мыслями, чистым листом? С другой стороны, когда времени на писательство достаточно, можно попасть в неприятные состояния из-за постоянной жизни в голове, фантазиях. А еще иногда хорошо иметь меньше времени, чем нужно, на написание чего-то, потому что это мобилизует.

— Чему вас научили ваши персонажи?

— Тому, что их можно запланировать частично, а они любят жить собственной жизнью — это просто какая-то магия.

— Магия — это здорово. Но спустимся на землю: можете ли вы жить на гонорары от литературного труда? Наколько ваша ситуация типична для польских писателей?

— Писателям повсюду не сладко живется, польским тоже. Авансы и продажи преимущественно смешные, но бывают премии, переводы на другие языки или хорошие гонорары за авторские встречи. Во время пандемии их отменили, было не очень весело. Я еще и перевожу, это более быстрые деньги.

— Что для вас премии и награды?

— Большая поддержка в общем «безнадежном занятии», возможность иметь обратную связь с читателями, быть в диалоге. Бывает, они открывают какие-то интересные новые двери — вот, например, благодаря Конраду меня пригласили пожить в Literarisches Colloquium Berlin, прекрасной гостинице для писателей на берегу озера Ванзее, где я общалась с переводчицей из Тайваня и писательницей из Калькутты — где еще я могла бы их встретить? Они тоже своеобразная нить, которая раскручивается и куда-то меня ведет. К примеру, к новым книгам.

— Банальный, но неизбежный вопрос: над чем работаете сейчас?

— Когда «Дом с витражом» представлялся в Париже, там в книжном магазине я случайно познакомилась с одной дамой, которая как раз покупала мою книгу. «В Африке есть мужчина, который вас разыскивает!» — воскликнула она, увидев меня. Этим мужчиной оказался пожилой профессор, который прочитал «Дом» по-английски — имел единственный экземпляр, добравшийся до Кейптауна. Благодаря нашему знакомству меня пригласили на литературный фестиваль в ЮАР и произошло еще несколько интересных вещей. Результатом является польско-украинско-африканский роман с историческим фоном, который я сейчас пишу.