Десять тысяч солнц

«Хиросима, любовь моя» - полнометражный дебют Алена Рене - вместе с лентами «На последнем дыхании» Годара и «400 ударов» Трюффо является одним из ключевых фильмов французской «новой волны». Картина отмечена призом ФИПРЕССИ в Каннах.

***

Это должна была быть любовная сцена.

Два сплетенных тела, никаких характерных черт, разве что фактура кожи изменяется под струей песка, под осадками блесток, похожих на снег, сухая кожа, увлажненная кожа, статичные объятия, иероглиф слияния.

Развитие подчинено закадровому монологу. Женский голос иногда ровно, иногда патетически рассказывает о Хиросиме, не про город, а про катастрофу, маркируемую этим топонимом. Повествование сопровождается чередой сцен, которые, однако, сначала напоминают туристический аттракцион. Какая-то идеализированная японская больница с восточными ширмами, выстроенным персоналом и пациентками в аккуратных кимоно. Продолжительные проходы по хорошо освещенным коридорам и лестницам. Неоновая модель атома: веселое мигание ядра, электроны на орбитах. Музей с фотографиями, макетами, образцами биологических и неорганических материалов, преображенных Взрывом, и, наконец, фильмы, “сделанные с максимальной серьезностью”.

Последние являют собой те же реконструкции: масштабно поставленные, виртуозно снятые, экспрессивно сыгранные профессиональными актерами последствия бомбардировки, невозможные для документирования первые секунды после атомного удара. Все сделано как подобает, с сильными визуальными акцентами: мужчина среди пламени размахивает руками и кричит просто в камеру, люди идут среди руин по грудь в воде, обожженный ребенок стоит среди массы пострадавших. То Вновь аттракцион, пусть и жуткий.

Но рассказ продолжается, и на экране уже настоящая хроника: черный пес без ноги, перебинтованная женщина с ребенком, мальчик, несущий другого малыша. Образы изувеченной людской плоти усиливаются текстом Маргерит Дюрас о любви и памяти: “Точно так же, как в любви живет эта иллюзия способности к бесконечной памяти, так же и я сберегла о Хиросиме иллюзию, что никогда ее не забуду”. Фраза сопровождает кадр, который действительно трудно забыть - лицо женщины с выжженным глазом. Дальнейшие слова про тех, кто выжил, про отравленные дожди, про возрождение жизни звучат, скорее, как постскриптум этой части фильма.

“Хиросима, любовь моя” сюжетно является встречей двух травматических опытов. Визуально это означает столкновение пространств героев. Хиросима подана в прологе как массивный психогеографический, историко-этический знак в тяжком хоре неоспоримых доказательств. Кроме того, эти кадры – от музейных имитаций до обжигающего документа –  сам Луи (Эйдзи Окада), каким его видит Элли (Эммануэль Рива). О том, что произошло 14 лет назад, Луи знает только от родителей, и его рефрен-отповедь “ты ничего не знаешь о Хиросиме” лишен интимной интонации; о герое Окады также ничего не удается узнать. Более того, сам персонаж фактически не разработан: Окада чаще всего остается в тени, отодвигается на задний план, отступает за край кадра. Собственно, Луи нужен как сюжетный предлог, как схематический конструкт собеседника, или, скорее, слушателя, перед которым Элли, наконец, выговорится. Ее история разворачивается в Невере, неизвестном, но подчеркнуто художественно воссозданном.

Этот городок не существует как таковой, оставаясь обобщенными декорациями давней трагедии (гибель молодого немца, возлюбленного Элли), сложенными малыми и средними фактурами стен, домиков, деревьев, проулков, тихой провинциальной речки, рассыпанных камней. Насколько современен, неонизирован, наэлектризован японский мегаполис, настолько старообразным, по-европейски сумеречным и невозмутимым предстает Невер. Такая асимметрия – анатомическое свойство одной и той же истории, что подтверждается сценой блужданий Элли по ночной Хиросиме, сообщающейся с улицами Невера посредством долгих планов. Это вновь Элли, вновь ее монолог, временнАя характеристика в котором исчезает вовсе, так что прошлое и настоящее образуют совместную территорию. И это не обретение утраченного времени, а нечто совершенно иное.

Ведь раннего Рене интересует визуальная материя в состояниях абсолютной неопределенности, деформации, перехода, стирания границ. Его иероглифические объекты – оттиски, сделанные в преддверии хаоса, в предпоследний миг отказа от устоявшейся формы. В “Хиросиме” он достигает этого смешиванием разных архитектурных объемов через неспешное движение камеры Саша Верни, которое вторит размеренному ритму шагов Элли, и через монтаж. Столкновение Хиросимы и Невера равна поиску забытья: одна из частей истории должна отойти навсегда.

Итак, есть Хиросима – катастрофа и Хиросима – место встречи двоих выживших на войне, и есть также Невер как умозрительная точка на карте и Невер – декорации единственной, уникальной драмы. Насколько Хиросима, со сквозящей пустотой площадей и коридоров, с разрушениями и увечьями, выходящими за пределы человеческого восприятия, “есть” – настолько города Невера “нет”, и напротив: то, что пережито Элли в Невере, сводит японский город к неважному приключению. Хиросима – колоссальный ожог коллективной памяти. Невер – ожог на сознании  Элли. Шаткое равновесие памяти и забытья – это и есть любовь как таковая, погруженная в поток воспоминаний, способный прерваться в любое мгновение.

Потому единственное средство не забыть друг о друге – принять наистрашнейшие из имен, отказавшись от своих. Не нежность и не клятвы, не утеха и не поиски спасения, а боль. Боль, рожденная начальными кадрами, раскаленным жгутом в десять тысяч солнц прожигает время и пленку, наконец-то соединяя две одинокие души. Хиросиму и Невер.

__________

Хиросима, любовь моя / Hiroshima mon amour (1959, Франция-Япония,  88`), режиссура – Ален Рене,  сценарий: Маргерит Дюрас, операторы: Саша Верни, Митио Такахаси, актеры: Эмманюель Рива, Эйдзи Окада; производство:  “Argos Films», «Como Films», «Daiei Studios», «Pathé Entertainment”.