Верным курсом по ленте Мебиуса

Только 57 россиян из ста опрошенных социологами «Левада-центра» в мае нынешнего года считают необходимым наличие в стране политической оппозиции. При этом полную уверенность в этой необходимости испытывают лишь 18 из них, остальные 39 ограничиваются допущением «скорее, да». Такого низкого показателя не было прежде никогда. И никогда не было так много тех, кто полагает оппозицию ненужной — 23 процента. Каждый пятый с ответом затруднился, что, впрочем, тоже неудивительно.

Социологи отмечают падение былых рекордов по всему спектру исследований. Никогда не был так популярен президент. Майский электоральный рейтинг Путина достиг, по данным «Левада-центра», 81 процента. По данным Фонда «Общественное мнение», за него сегодня проголосовали бы 67 процентов; рейтинг доверия, по исследованиям ВЦИОМ, чуть понизился в июне и составил 64 процента.

И никто из социологов не испытывает никаких сомнений насчет импульса, который так всколыхнул общественное мнение: Украина.

ЛУКАВЫЕ ЦИФРЫ

Казалось бы, здесь уже ничем не удивить: россияне благодарны своему президенту за возвращение Крыма, страна поднимается с колен усилиями и снова бьется с фашизмом. За нынешние свершения, как говорит социология, народ готов простить, понять и даже не замечать то, за что он власть винил, или, как минимум, принимал как печальную данность. В 2013 году половина опрошенных граждан описывала власть как «людей, озабоченных только своим материальным и карьерным благополучием». Спустя год (а на самом деле — несколько месяцев, а если совсем уж напрямую, — то недель) такой взгляд на вещи сохранили всего 36 процентов. «Это — хорошая команда политиков, ведущая страну правильным курсом» — так считали 26 процентов опрошенных весной 2008 года, который вскоре, после войны в Южной Осетии, станет прологом большой политической эпохи. Потом эта уверенность понемногу рассеивалась, в марте 2013 года так считали уже только 15 процентов. Но Крым вернулся, и верящих во властные добродетели уже снова 22.

В марте 2001-го шла война в Чечне и взрывались дома и метро, и 53 россиянина из ста были так встревожены нашествием всемирного ваххабизма на Россию, что полагали интересы государства важнее интересов отдельного человека. Только 37 процентов считали иначе. В начале 2005 года наметилось выздоровление, и со счетом 52:41 повели «индивидуалисты». Но теперь, после Крыма, страна снова в осаде, и снова 47 процентов против 39 готовы поступиться интересами конкретного человека ради государства. Правда, когда речь заходит не об абстрактном «отдельном человеке», а лично о респонденте, интересы государства отстаивают лишь 23 процента — против 69, и это соотношение удивительным образом не зависит ни от Крыма, ни от международного терроризма.

Словом, нация в минуты опасности должна быть единой, ради величия страны каждый должен поступиться частью личной свободы, уровень внутреннего лукавства при ответе на эти вопросы постоянен, и, наверное, здесь мало что изменилось с советских времен, просто по понятным причинам не с чем сравнить нынешнюю социологию. Но, как говорил сам Юрий Левада, один из ведущих российских социологов, в память о котором и назван созданный им Центр, цифры собрать может каждый. «А самое интересное в социологии — это их объяснить».

УКРАИНА КАК ПОСЛЕДНИЙ РЕВАНШ

Те, кто одобряет присоединение Крыма, полагают ненужной оппозицию — эта корреляция неумолима. Те, кто уверен, что в Украине победил фашизм, готовы проявить снисхождение к власти и признать за ней те добродетели, которые были неуловимы еще вчера. Корреляционные стенки не впервые разделяют россиян на социологические группы, непересекаемость которых сама по себе — изрядный феномен. Так бывало и в чеченскую войну, и в грузинскую, но так, как теперь, в ходе всенародного ожидания украинских развязок, не было никогда.

Социологи должны не только анализировать, но и помнить, потому что их анализ — на добрую половину динамика. Они помнят, как в начале 90-х среди граждан царило непреходящее самоуничижение: мы — худшие на свете. Нынешний руководитель «Левада-центра» Лев Гудков как-то вспоминал: тогда царило всеобщее убеждение в том, что мы — пример человечеству, как не надо жить. При этом можно было относиться к власти, как к пьяницам и предателям национальных интересов, но одно было непреложно: каждый фотоснимок главы государства в компании с улыбающимся президентом США или федеральным канцлером Германии на пару-другую пунктов поднимал рейтинг власти: народу нравилось то, что мы — среди других и какие ни есть, но с этими другими вместе. Что выглядело некоторой надеждой — при крепнущей уверенности в том, что раз такими же мы не будем, то и ничего хорошего там нет.

Это внутренне противоречивое чувство не могло не искать выхода, утоления или трансформации. Или, как на переломе тысячелетий, возможно, догадалась власть — реванша. Сначала за все ответили чеченцы — за шоковую терапию, за Берлинскую стену, за отсутствие ботинка, которым можно было громыхнуть на Генассамблее. Потом — грузины — за то же, плюс американцы и Косово, далее по списку. Но окончательно и всеобъемлюще этот список был сверстан после Майдана. Ничто прежде так не открывало шлюзы в российском общественном мнении, как Украина.

И дело не только в том, что именно к весне 2014 года власть объявила позволенным и благопристойным то, что прежде считалось не комильфо. Может быть, потому и пали последние запреты, что речь шла об Украине. Конечно, чеченцы все как один объявлялись преступниками и бандитами, особенно во вторую войну, которая как раз и была реваншем за первую. Конечно, Грузии вспомнили все — и Шеварднадзе, продавшего СССР, и Саакашвили, предавшего вековую дружбу, и кислое вино. Но все это было несравнимо по своей значимости с Украиной. Россияне, может быть, не без оснований, но все равно с преувеличенной ревностью подозревали украинцев в том, что они считают себя и по сей день, как минимум, вторыми среди равных. Лучшим ответом на эти претензии было отказывать им в праве считаться самостоятельным народом вообще, и эта полемика считалась литературно-политической нормой — хоть всерьез, хоть в полушутку.

БЕЗ «РУССКОГО МАРША»

Украинцы, а не грузины, не белорусы и даже не литовцы оставались в глубине российской души главными разрушителями СССР, последнего и потому гармоничнейшего воплощения мечты об империи. Именно Киев, выходит, нанес несмываемое оскорбление. Многие на постсоветье развивались такими же вороватыми, как российские, ритмами, но только в Украине эта схожесть так бросалась в глаза, будто мы и в самом деле были единым и странным экономическим пространством. Самым ожесточенным бывает не только внутривидовая борьба, но и внутривидовое родство. Особенно когда сопоставимы масштабы. В России принято слушать власть, и как только власть разрешила говорить то, что она предлагает думать, число россиян, симпатизирующих Украине, упало по сравнению с февралем почти в два раза: с 66 до 35 процентов. И почти вдвое больше стало тех, кто относится к ней плохо: 49 процентов вместо 26, 69 процента готовы поддержать действия власти в Украине, 90 процентов счастливы возвращению Крыма.

И никогда еще те, кто прежде считал себя либералами, не находили забытый комфорт в обличении недовольных властью, как теперь, после и во время Украины.

И уже ничуть не более осмысленным, чем полемика о курице и яйце или поиск правильной стороны в ленте Мебиуса, становится установление того, что первично: имперское самоутверждение или фроммовское бегство от свободы. Социологи, кстати, отмечают изменение отношения россиян даже к национализму. Об этом свидетельствует только что опубликованный доклад «Национальный вопрос в России в контексте украинского кризиса» агентства социальных технологий «Политех». 53 процента опрошенных по сложившейся традиции считают происходящее в Украине националистическим переворотом. Но интересно тут другое: 58 процентов, как оказалось, негативно относятся и к националистам в России. Из чего некоторые наблюдатели делают вывод: украинский национализм так испугал россиян, что они готовы бороться с националистами у себя.

Снижение уровня ксенофобии отмечает и Григорий Верховский, руководитель Центра «Сова», занимающегося мониторингом межэтнических конфликтов, и ему не доверять нет никаких оснований. Он, правда, в интервью «Коммерсанту» предположил, что это вызвано испугом от пропаганды, и потому недолговечно».

Есть еще одна гипотеза. Зачем российскому гражданину самодеятельные ксенофобы, если его тоску по национальному величию с таким размахом государственной программы утолила сама власть?