Вперед, к Европе провинций

В то время как Европейский Конституционный Конвент собирается для обсуждения сложных и деликатных вопросов, касающихся будущих учреждений и ведомств Европейского Сообщества, самое время задаться вопросом, как и куда идет Европа? Или, по крайней мере, сформулировать этот вопрос по-другому: идти в каком направлении было бы разумным для Европейского Сообщества?

Падение коммунистического режима привело к появлению нескольких небольших государств в Европе. От советской оккупации освободились Эстония, Латвия и Литва. Чехословакия разделилась на два независимых государства. На месте Югославии возникли Словения, Хорватия, Босния, Сербия и Македония; весьма вероятно образование в скором времени самостоятельных Косова и Черногории. И хотя балтийские республики всего лишь восстановили свою независимость, утраченную во время Второй мировой войны, в то время как распад Югославии сопровождался кровавыми событиями, как многие другие войны за независимость до него, во всем этом есть нечто волнующе новое.

В годы между двумя мировыми войнами балтийские государства часто рассматривали как некие непрактичные, искусственные образования, созданные великими державами. Чехословакия и Югославия появились на карте потому, что их составные элементы не выглядели жизнеспособными независимыми государствами. Так почему же это стало возможным? Потому что 80 лет назад, когда Вильсон, Клемансо и Ллойд Джордж фактически перечерчивали карту Европы, небольшие государства были дисфункциональны как во время войны, так и в мирное время. Жизнеспособное государство в то время должно было быть достаточно большим для того, чтобы в случае необходимости защитить себя, а также создать относительно независимый, автономный рынок.

Сегодня ни один из этих факторов не имеет прежней значимости. При наличии перспективы вступления в Европейское Сообщество, национальные рынки утратили былую важность. Существование таких организаций, как ЕС и НАТО сводит к минимуму вероятность войны между европейскими государствами-членами этих организаций, поскольку на любое нападение даже на самую маленькую из стран НАТО последует ответный удар со стороны всех членов Альянса. При отсутствии таких внешних угроз, узы, связывающие, скажем, чехов и словаков (не говоря уже о сербах и хорватах!), стали слишком слабыми для существования системы управления общенационального уровня.

Говорит ли это нам о будущем всей Европы в целом? Разница между Чехословакией и Италией или Германией — это, по большому счету, разница в 50 лет. В конце концов, разве до 1860-х годов Италия не представляла собой совокупность королевств и княжеств? Разве не было объединение Германии достигнуто «железом и кровью»?

Франция и Испания гораздо старше, но разве союз басков, каталонцев и корсиканцев со своими национальными государствами намного «счастливее», чем бывший союз чехов и словаков? Существуют ли действительно веские причины на то, что шотландцы и валлийцы являются частью того же национального государства, что и англичане?

Отвлечемся на секунду от таких понятий, как французские, немецкие или итальянские национальные особенности, патриотизм, общие воспоминания о войне и кровопролитии, твердо укрепившихся в сознании сегодняшних этнических сообществ, и подумаем вот о чем: зачем европейцам нужен промежуточный уровень управления, стоящий между общеевропейской структурой и местными учреждениями и ведомствами?

Зачем пьемонтцам, баварцам или шотландцам нужен промежуточный национальный бюрократический аппарат для управления их налоговой политикой, социальными программами, рынком ценных бумаг и, по большей части, бесполезными, дублирующими общенациональные, вооруженными силами? Не была бы жизнь легче, если бы управление общим рынком, валютой, внешней политикой, вооруженными силами и некоторыми другими элементами проводилось на общеевропейской основе, в то время как остальное было бы возложено на наделенные большими полномочиями местные структуры?

Сегодня модно отпускать шутки по поводу бюрократических элементов общеевропейской системы управления. Однако общеевропейская система управления это сущий пустяк по сравнению с кипами национальных законов и постановлений, миллиардами, уходящими на содержание политической структуры, и гигантскими государственными машинами, съедающими до 30 — 40% валового внутреннего продукта национальных государств Европы. Может ли ситуация при общеевропейском государстве быть хуже, чем она есть сейчас?

Действительно, создание европейского федерального правительства и упразднение промежуточных национальных правительств, возможно, приведет к самой существенной либерализации экономики (и общества в целом) за всю историю Европы. Достаточно взглянуть на Америку 1787 года: создание федерального правительства уничтожило похожую на сегодняшние Балканы систему дореволюционных колоний, положив начало эпохе предпринимательской экспансии на весь американский континент.

Простой факт заключается в том, что Европа отличается слишком большим многообразием для того, чтобы мог произойти захват власти группами людей, объединенных общими политическими или экономическими интересами, как это происходит сейчас в большинстве национальных государств. Это только в качестве дополнительного уровня управления Европейское Сообщество кажется обременительной бюрократической структурой. Если бы оно заменило национальные правительства, бремя это показалось бы невесомым по сравнению с тем, что существует сегодня.

Сами нации также создают помехи для конституционного баланса в Европе. Германия и Италия, например, просто слишком велики по сравнению с Португалией и Бельгией (также представляющей собой достаточно сомнительное смешение фламандцев и валлонов), и это создает дисбаланс, неравномерное распределение сил, напоминающее «тяжелый сапог» Пруссии в старой империи Бисмарка.

Может ли федеральная Европа заменить сегодняшние национальные государства и связанное с ними чувство национальной принадлежности? Сможет ли француз или британец чувствовать себя «как дома» в Европе, так же как они чувствуют себя в своих странах? Не сможет. А должен ли? При обсуждении будущих европейских структур самым трудным моментом является сопоставление национальных различий и чувства общеевропейской принадлежности. Но что если не смотреть на общеевропейские структуры через призму национальных? Что если эволюция европейского сознания произойдет не по восходящей, т.е. не через преобразование придаточных структур в наднациональные, а путем передачи лояльности и возрождения менее крупных, но более значимых сообществ?

Конечно, упразднение национальных государств — событие не близкое и не неизбежное, но не потому, что идея национального государства глубоко сидит в сознании его граждан. Национальная принадлежность относится к таким вырождающимся понятиям, абстракциям и клише, как раса, класс и другие идеологические порождения. Только подумать, насколько больше истинного многообразия было бы в единой Европе, если бы национальные государства не подавляли его.

Однако национальные государства еще не скоро исчезнут с карты Европы, потому что они — центры власти. В конце концов, за сорок центов с каждого евро валового внутреннего продукта стоит бороться. Но если европейцы осознают, двигаться в каком направлении им следует, то, возможно, с течением времени понятие национальной принадлежности, сформировавшееся на протяжении последних пары сотен лет (может быть немного раньше) станет чем-то вроде аппендикса — части человеческого тела, в чьи функции входит немногим большее, чем редкие воспаления.

Анджей РАПАЧИНСКИ, поляк по национальности, преподает американское конституционное право в Колумбийском университете в Нью-Йорке.