Вперед, к путинизму!

Однозначного ответа на вопрос «куда движется Россия?» нет, особенно после того, как президент РФ Владимир Путин сыграл в «старые песни о главном», утвердив в качестве национального гимна старую советскую мелодию и новый текст. Жесткость нового российского руководства во внешней политике, явное стремление показать, кто в доме хозяин, во внутренней жизни, и в то же время — не менее явное стремление развивать национальную рыночную экономику озадачивают и даже пугают многих. У Нины Хрущевой, хорошо знакомой и с советскими реалиями, и с западной моделью, собственный взгляд: если есть первые ростки нормального экономического развития, то общество, безусловно, движется вперед, несмотря на бытующую сегодня идеологию. А потому статья, очевидно, должна быть внимательно прочитана и украинским читателем.

«Вперед к Коммунизму!» Этот лозунг определял и цинично высмеивал брежневскую эру «ничегонеделания» и стагнации. Сегодня Россия мучается от чувства дежа- вю по отношению к тем временам. В годы правления Ельцина, несмотря на хаос беспорядочных рынков и еще более беспорядочной демократии, все же было чувство, что дела продвигаются вперед. Теперь же многие россияне не знают, то ли они движутся вперед, то ли назад, и движутся ли они вообще.

Восстановление президентом Путиным старого советского государственного гимна было первым недавним намеком на то, что россияне маршируют «назад в будущее». И хотя Путин в действительности имел намерение изменить слова, он сохранил советский дух — «великая Россия, единая навсегда».

Вслед за этим состоялось собрание акционеров РАО ЕЭС (Единые энергетические системы), российского энергетического гиганта, возглавляемого Анатолием Чубайсом, реформатором, ставшим олигархом. Собрание задумывалось в качестве индикатора нового дружественного климата российского бизнеса, но вывеска, висящая над холлом — «Да здравствует 80-летняя годовщина плана ГОЭЛРО Владимира Ленина» — выглядела как насмешка.

Лозунг ГОЭЛРО (Государственной организации по электрификации и реконструкции советской экономики) звучал как «Социализм означает правление Советов плюс электрификация всей страны». План Чубайса похож на план ГОЭЛРО, но вместо национальной социализации он призывает к принудительной национальной маркетизации. Если регион будет не в состоянии платить за электричество, людям отключат свет и оставят без тепла.

Для большинства этой огромной страны с населением в 135 миллионов человек, лежащей в 11 часовых зонах, подобные знаки прошлого и обещаемого бизнесом будущего воспринимаются так же скептически, как и прокламации о рекордных показателях сбора урожая во время Брежнева. Все это рассматривается как игры Кремля, гипотетические и лицемерные, имеющие мало отношения к реальности. Каждый в той или иной степени чувствует ностальгию по прошлому, некое смутное представление о том, как прошлое может (скорее, чем не может) отразиться на будущем. Но российские люди, после 10 лет анархической свободы при Ельцине, слишком предвзято относятся к любым лозунгам — будь то лозунги из советского прошлого или книги псалмов консультанта по менеджменту — чтобы воспринимать их всерьез.

Россиян больше не волнуют лозунги и символы, потому что оплата счетов и усилия, чтобы прокормить семью, не оставляют времени на доктринерство и идеологию. Возможно, это то, что Запад должен понять о советской экономике.

После целого дня добычи угля, обучения детей или ожидания у дверей кабинетов, россияне сегодня хотят получать нормальные услуги, иметь логичную систему налогообложения и регулярно получать зарплаты. Какая разница, при каком гимне — новом, старом или его отсутствии, эти вещи будут считаться приемлемыми. Конечно, многие надеются, что кто-нибудь сможет объяснить Чубайсу, что национальная маркетизация наилучшим образом срабатывает, когда она поддерживается действенными социальными структурами и сетью социальной безопасности. Но некоторые на самом деле на это даже не надеются.

Недавно я путешествовала по отдаленным регионам России, где на себе ощутила огромную разницу и отсутствие связей между центром (Москвой) и российской периферией, между теми, кто правит, и теми, кем правят. Этот разрыв не является новинкой, всегда были цари и слуги, комиссары Политбюро и пролетариат. И хотя посткоммунист Борис Ельцин заявил о приверженности смутному коллективному понятию Россияне (граждане России), на самом деле он лишил — или освободил, дело личного мнения — Россию от коллективной жизни, как реальной жизни с разделением трудностей, так и воображаемой полуреальности коммунистической солидарности. Сегодня каждый справляется с жизнью и ее трудностями индивидуально, лично (новые слова в нашем ежедневном словаре), вне зависимости от любого желания Кремля сделать жизнь единообразной.

В действительности, даже российское единообразие сегодня другое. Я видела в Новгороде бензоколонки ЛукОйл (одной из крупнейших частных нефтяных компаний). Я видела их и в Москве, и потом в Новосибирске. Они одинаковы: красные и белые, хорошо освещенные, блестящие, чистые и «деловые». Я подумала, что рыночную экономику делает рыночной экономикой, так это тот факт, что всегда можно найти Texaco или BP, бензоколонку Elf или Statoil, или магазины Seven Eleven на Аляске, в Южной Каролине или Токио. Когда бензоколонки ЛукОйл выглядят одинаково в центре Москвы и в отдаленной Сибири, это означает нечто новое и, согласна, революционное. Поскольку в такой «одинаковости» заключается надежда России стать «нормальной» страной, местом, где единообразие лозунгов заменено единообразными коммерческими услугами.

Конечно, интеллигенция повсюду возражает против такой «МакДональдизации» жизни, утверждая, что коммерческое единообразие является смертью культуры и индивидуальности. В Западной Европе, Японии и Соединенных Штатах, местах, где индивидуальность потеряла свою новизну много лет тому назад, и где процветают управленческий дух и массовая коммерция, эта одинаковость еще может стать темой для дискуссий. Тем не менее, в России пара тысяч блестящих станций ЛукОйл не угроза, а наоборот, предвестники будущего. Они — новый тип индивидуальности здесь, индивидуальности предпринимателя, оставшегося в живых вопреки тирании социалистической толпы.

Критикам вышесказанного я предложу еще один пример. По пути в Новосибирский аэропорт в 5 часов утра, когда температура была минус 48 градусов по Цельсию (минус 118 по Фаренгейту), я увидела ярко освещенную деревянную лачугу. На вывеске стояло название «Пиццерия Венеция», и была вырезана гондола. Глобализация и чья- то смутная неуловимая идея — нет, мечта — о la dolce vita достигла глубинки России. Если путинизм означает именно это, возможно, Россия все-таки движется вперед.