Дождемся ли украинской синтезы?

Книга «Корона, або Спадщина Королівства Руського» способна ошеломить читателя. Как своим объемом (696 страниц!) и тематическим пространством (от истоков Украины-Руси до нюансов функционирования современных европейских монархий), так и необычным взглядом на исторические события и современные политические тенденции. Действительно: какой там украинский монархизм во время господства демократий? Это же анахронизм, нонсенс, это несовместимая с украинской историей политическая система, это вызов древним украинским традициям!

Но не будем спешить. Лучше вчитаемся: «Споконвіку діють в українському світі три творчі сили, що намагаються організувати, підводити на щораз то вищий щабель українську соціологічну масу, нарід. Ті сили — це українське єдиновладство (монархія), українське народовладство (демократія) і українське провідництво. Всі вони творчі, організуючі сили. Окрім пасивної безвладности маси, мусять творчі сили перемогти в соціологічнім середовищі ще й активний спротив асоціяльних, суто відосередніх, анархійних первнів, що, зорганізовані — найчастіше ізгоями з трьох згадуваних творчих сфер, — дають могутню темну силу, чорного демона нашої історії, що дістав кольоритну назву царя-голоти».

Это — не цитата из статьи одного из авторов «Короны». Это — основополагающая идея книги «Українська синтеза чи українська громадянська війна» выдающегося (но не слишком известного сегодня) мыслителя, доктора философии Николая Шлемкевича, автора концепции «творческого национализма», которая должна была «снять» (в гегелевском понимании) крайности как радикально революционного национализма, так и безбрежного либерализма. Книги, которая вышла из печати в зарубежье в 1946 году, а в Украине была перепечатана, если не ошибаюсь, только один раз — в редактируемом автором этих строк альманахе «Генеза» (№1 (5), 1997), который выходил тиражом 1000 экземпляров — но об этой публикации почему-то молчит даже «Википедия», которая, казалось бы, должна все знать.

Вес рассуждений Шлемкевича, на мой взгляд, не только в том, что это был человек чрезвычайной эрудиции; он не был апологетом ни одного из очерченных им течений, «творческих сил» украинской истории, давней и новейшей. События же 1917—1945 годов галичанин Шлемкевич описывал с позиции «включенного наблюдателя» (есть в социологии такой термин), потому что в 1917—1919 годах жил и работал в Киеве, потом — в эмиграции в Западной Европе, потом — на Галичине, затем снова в эмиграции. С его описаниями событий, оценками и выводами можно не согласиться, но отмахиваться от них не стоит. Хотя бы потому, что философ не носил «розовые очки» и не молился ни на «народ», ни на «элиту», ни на «Европу».

Начинается книга с констатации наличия трех указанных сил, идей и их конфликтов и продолжается разлогим историческим экскурсом, который доказывает, что «все те творческие идеи давние и родные», а не заимствованные извне. Очень интересными, как по мне, являются замечания Шлемкевича относительно начала украинской истории, когда князь Святослав (невзирая на славянское имя) действует в русле варяжской традиции, в то же время воплощая «в своем лице первого гениального атамана», а вот Владимир Святославич — уже государственный муж, который становится «монархом всей Украины-Руси». В княжескую эпоху, по Шлемкевичу, сформировались разные варианты монархии, в том числе и такие, которые основывались на самоуправлении обществ, но не теряли свою сущность; они обозначены понятиям «народной монархии». Более или менее успешные попытки синтеза двух, а то и трех первооснов украинской традиции происходят и в этот период. Вместе с тем «...украинское творчество не оставалось позади европейского, напротив, оно опережало его, и то, на целые столетия. В то время как Европа формировалась еще разными династическими легитимизмами, универсализмами, как «римское царство немецкого народа», — в то время вторая Украина чином и ясным словом своего гетмана Богдана Хмельницкого, еще в половине семнадцатого века, выдвинула самый современный лозунг национального легитимизма, то есть национального разграничения свободных народов, как постулат международной справедливости. Это глубокий смысл тогдашних украинских желаний относительно разграничения с Польшей, это и выразительная идея украинско-шведского договора 1657 года. Только в двадцатом столетии мир принял этот украинский тезис как свой...»

Чрезвычайно интересными являются и рассуждения Шлемкевича о времени 1917—1921 года. Всего лишь один пример. Главным рычагом, который не использовала Центральная Рада для построения Украинского государства, по Шлемкевичу, была земельная реформа, собственно, революция: «Она означала бы только привлечение правящего сословия. Ведь помещичья земля на Правобережье принадлежала главным образом к польским магнатским родам, помещичья земля Левобережья — к московским родам. Они захватили войной украинскую землю и всегда, сидя на ней и пользуясь ее плодами и трудом украинского населения, были спикерами и защитниками интересов не Украины, а чужих метрополий. Таким образом, земельная революция была бы только освобождением украинской земли из-под чужой власти и возвращением ее украинскому народу. Это был путь, который уже раз прошла Украина под управлением великого гетмана: путь через земельную революцию к украинской державности. Но чтобы повторить тот поход, нужно было иметь в руководстве тех людей, которые приближались бы к величию Богдана... Сразу украинский народ ожидал и надеялся на осуществление своих надежд от Центральной Рады... Когда же желание не исполнилось, народ взялся сам собственными руками и собственными силами воплощать те надежды в жизнь. Каждая область, каждый уезд, каждая волость, каждое село начало хозяйничать, реформировать земельные дела. Но тогда земельная реформа вместо того, чтобы быть ступенями к украинской державности, стала лестницей к ее гробу». И о другой роковой ошибке Центральной Рады: «Свободное казачество появилось в Украине, на околицах самых живых традиций, еще в 1917 году и наверно не из немецких интриг. Это проснулись казацкие воспоминания, и с ними атаманская идея. И опять же, по собственной воле, ища связь с древностью, свободное казачество выбрало Павла Скоропадского своим наказным атаманом. ...Эти события, к сожалению, должным образом не оценены тогдашней господствующей демократией. Она не постаралась искренне включать это движение в свой мир, но холодом и недоверием отчуждала его от себя».

Немало написано Шлемкевичем о причинах поражения Павла Скоропадского и о том шансе, который появился в 1918 году на утверждение Украинского государства, когда была достигнута договоренность между рядом демократических партий и гетманом, когда «монархійна і демократична ідеї станули разом до будови і утвердження української державности... Але зовнішні і внутрішні дієві сили не дали дозріти тій синтезі українства».

В книге проанализировано — напомню, человеком, который видел события собственными глазами, — и восстание во главе с Директорией. По мнению Шлемкевича, «не можна назвати того повстання повстанням проти української держави. В той час, у листопаді 1918 року, її вже не було... Суверен держави, гетьман, був уже фактично тільки полоненим російського генерала Келлера; уряд Гербеля — це не український уряд; військові частини, що в їх владі знайшлася столиця, — це були різношерсті т.зв. добровольчі відділи. На установах не маяли вже українські коругви, тільки російська трьохцвєтка лопотіла над головами мешканців столиці. Проти того російського полону, що в ньому знайшлися і держава, і її суверен, спалахнуло повстання». Шлемкевич ничего не выдумал: его слова подтверждены и «Белой гвардией» Михаила Булгакова, и воспоминаниями Юрия Смолича; это подтверждение ценно потому, что сделано антагонистами: добровольческий отряд, в котором служил Булгаков, расстреливал из пулеметов украинскую студенческую демонстрацию, в которой принимал участие Смолич.

Но Директория, воплотившая в себе две идеи — демократическую и проводниковую, — не смогла справиться со стихией крайней анархии. «В тріюмфальнім поході на Софійський майдан після перемоги повстання йшли не тільки військові частини Української Народньої Республіки, що незабаром вкриватимуться славою хоробрости і вірности; там марширувала також Таращанська дивізія, організоване втілення царя-голоти, що незабаром так само входитиме в Київ, але вже з червоними прапорами окупанта».

На мой взгляд, стоит согласиться с философом: «Трагедией гетманской монархии 1918 года было то, что она не стала народной монархией, а монархией, уже не польского, а русского типа, основанной на русских образцах и русских — безразлично, московских, польских или других происхождению — «социальных силах». Последствия, которые реализовались в следующие годы, общеизвестны.

Шлемкевич не останавливается на исторических сюжетах, он смотрит в будущее, он предостерегает относительно «тих демократів чи провідницьких ватажків, що, не могучи дійти влади чистими організаційними зусиллями, відкликаються до нижчих еґоїстично-особистих, чи клясових інстинктів, розбурхують їх, щоб тільки триматися на поверхні хай і анархійно мутних вод», он отмечает, что «боротьба трьох ідей в українських душах і в українському житті продовжується невблаганно», що «анархія голоти — це саме та соціологічна порожнеча, що її заповняє чужа державність», что «анархія голоти — це саме та соціологічна порожнеча, що її заповняє чужа державність». И формулирует вывод: «...Знову доходимо до конечности поєднання в українській системі духу і держави трьох засад: свободи‚ зосередження і тяглости. Знову доходимо до ствердження конечности синтези трьох ідей — демократичної‚ провідницької і монархійної... І знову наша дедукція кінчається тривожним запитом у бік владної нині демократії: чи виконає вона історичне завдання‚ покладене на неї? Чи дозріє в її системі та бажана і конечна синтеза? ...Виходячи в широке державно-політичне поле‚ чиста демократія шукала доповнень. Це глибокі проблеми душі і політики чільних постатей другої і третьої держави‚ Богдана Хмельницького і Симона Петлюри. Сьогодні українська справа виходить не із Січі чи з Центральної Ради в Україну‚ але у найширше поле світової політики. Чи прийме українська демократія‚ покликана сьогодні до верховодства в нашім світі‚ одвертою душею ті історичні вказівки і‚ додумавши думки Хмельницького і Петлюри‚ здійснить їх у житті?»

Поэтому «Корона...» появилась не на пустом месте — она продолжила в новейшие времена одну из линий украинской интеллектуальной традиции. А ответ на заданный Шлемкевичем вопрос, на мой взгляд, мог бы звучать так: может, и  осуществит, но сначала ее лидеры пусть прочитают «Синтезу...» и «Корону...».