«Вашингтонский консенсус» по-украински

Богдан ГУБСКИЙ:

— Если в XIX веке экономика стран развивалась скорее произвольно, а не по конкретной модели, то современные процессы экономического развития сформировали определенные требования к стратегиям развития стран в XX веке. Прагматичные старания предотвратить разрушительные кризисы наподобие мирового экономического кризиса и Великой депрессии 20-х — начала 30-х годов привели к появлению теории Кейнса и экономической модели, реализованной Ф. Рузвельтом в США. С того времени развитие экономики в странах происходит в соответствии с избранными ими определенными моделями.

Сегодня наша страна оказалась также перед необходимостью выбора модели развития украинской экономики. Ведь переходный период должен завершиться формированием приемлемой для страны рыночной модели. Бесспорно, ключ для перехода Украины на траекторию экономического роста — определение модели, адекватной требованиям современной эпохи. Какую из известных, существующих, реализованных или гипотетических моделей развития нам избрать в чистом виде или трансформировать, чтобы реально достичь цели? Безусловна и очевидна необходимость скорректировать содержание той модели развития, которая реализуется сегодня в Украине. Может быть, поменять модель. Нам нужна модель развития украинской экономики с учетом всех ее национальных особенностей и современной оценки геополитических факторов. Без решения этих задач наше движение вперед будет проблематичным.

К сожалению, стратегия экономической трансформации, которой мы придерживались до сих пор, была неопределенной во многих методологических вопросах. Речь идет прежде всего о достижении необходимого общественного консенсуса (политиков, ученых-экономистов, предпринимателей, просто граждан), их интересы были и остаются слишком разнонаправленными. Рыночные реформы начались, когда критическая масса общества была готова к радикальным преобразованиям, но не к выбору их оптимальной, адекватной национальным интересам модели.

Но согласитесь, что больше всего наша практика реформ страдает от недостатка собственного опыта рыночных трансформаций, а это толкало на заимствование чужих моделей экономического развития. Набор их довольно разнообразен, и его нельзя признать однородным. Даже если они воспринимаются под одной вывеской как «западные». И мы с вами, думаю, едины в том, что в «чистом» виде эти модели существуют только на бумаге. Такой вывод верен и для кейнсианской, либеральных и неолиберальных моделей, и для своеобразных скандинавской и азиатской. Специфичны модели развития Китая, некоторых латиноамериканских стран. Но нет и не может быть универсальных.

Случилось так, что для практического внедрения в Украине западными специалистами через международные организации, и прежде всего МВФ, была предложена модель экономических реформ, известная как «вашингтонский консенсус». К сожалению, реализация этой модели сопровождалась упрощенным подходом к использованию монетаристских подходов в экономических реформах и без критической оценки примеров ее применения в других странах.

Меня утешает то, что отрицательный опыт — этот тоже опыт. И, думаю, сегодня уже нет необходимости убеждать, что нам следует избирать модель экономики, ориентированную на долгосрочные (стратегические) цели экономического развития, учитывая новейшие критерии конкурентоспособности. Возможно, такое утверждение покажется дискуссионным, но я придерживаюсь мнения, что отрицательные тенденции социально-экономического развития стали результатом не целенаправленных рыночных реформ, а непоследовательной политики их проведения. Иначе говоря, наши неудачи обусловлены причинами преимущественно субъективными. Они лежат в основе того, что Украина в своем «перманентном переходном состоянии» практически утратила стратегические ориентиры. Стандартная модель рыночной трансформации провалена — это безусловно. Но фиаско потерпели и структурные реформы: после периодической (с очередной сменой правительства) их декларации наступал период практической бездеятельности. Потенциал реструктуризации не был реализован ни в инфляционные периоды, ни за довольно продолжительное время относительной финансовой стабилизации.

Возможно, я повторюсь, но подчеркну свой вывод: сегодня сказываются и неудачи минувших лет, когда в стране безуспешно и по-любительски пытались искусственно внедрять упрощенные модели «открытой экономики», а в парадигму реформ закладывали исключительно монетарные регуляторы. То, что украинской экономике присущи (как, кстати, и любой другой) свои национальные особенности, к сожалению, не учитывалось. Как не брались в расчет цели и специфика промышленной политики. В конце концов все поняли: это ошибочный путь. Сейчас нам надо определиться — какую экономическую модель мы хотим иметь, и какую цену нужно будет заплатить за ее реализацию, и какие результаты получим. Власть и общество должны понять: еще раз утратив шанс, мы утратим все. Решающий вклад в решение этой проблемы должна сделать экономическая наука. Определить основные шаги в этом направлении — цель нашей дискуссии.

Анатолий ГАЛЬЧИНСКИЙ:

— Сегодня общество, политическое руководство, здравомыслящие люди понимают, что та модель реформ, которой мы придерживались, уже полностью себя исчерпала.

Проблема в том, есть ли в стране социальные и политические силы, на которые мог бы опираться Президент, силы, способные радикально изменить курс реформ. Если у нас нет таких сил, то говорить об изменении концепций, изменении моделей не приходится: здесь может быть какая-то «косметическая» работа, которая, собственно, и проводится. Она может дать какой-то краткосрочный положительный результат в экономической динамике, но общество будет продолжать деградировать в своей основе.

Теперь относительно самой проблемы и значения выбора адекватной концепции. Опять-таки, я убежден: концепцию могут предлагать те политические силы, которые имеют влияние на реальные процессы, происходящие в государстве. Будем откровенны: у нас очень часто существует расхождение между теми заявлениями, которые мы делаем, и теми программными документами, которые принимались в период с 94 го и по 99 й год. Выработанныерешения зависают в воздухе, не имея соответствующей политической поддержки.

Мне кажется, что те события, которые сегодня происходят в Украине, отражают именно эти острые вопросы, этот аспект. Я хотел подтвердить тот тезис, который высказывал Президент на научной конференции, что, собственно, основные проблемы сегодняшней Украины лежат вне экономики. Речь идет об узле вопросов, касающихся возрождения духовного потенциала нации, без которого развитие общества, движение вперед невозможны. В этом отношении, мне кажется, мы можем констатировать фактическую деградацию формирующейся элиты. В обществе формируется своеобразный мировоззренческий вакуум, очень и очень опасный.

Теперь о структурной трансформации экономики. Она определяется нашим местом в сегодняшнем глобализированном мире и соответствующим разделением труда, направленным на укрепление статуса стратификации стран мирового сообщества. В рамках этой стратификации определено наше место, а также соответствующая специализация. У нас больше 56 процентов — часть экспорта в структуре ВВП: мы в полной зависимости от внешней конъюнктуры. В мире происходит жесткая конкуренция, порожденная интенсивным процессом выталкивания энерго-, сырье- и экологоемких производств на периферию высокотехнологичных экономических систем. Мы должны вести речь о нашей конкурентоспособности на уровне индустриальных технологий. Что же касается высоких технологий — тут, за небольшим исключением, наши перспективы очень незначительны.

Институционные реформы, о которых нынче много говорится, не могут существовать сами в себе, быть одинаковыми на все случаи жизни. «Унификация» законодательной базы, ее «адаптация» к каким-то стандартам, даже высочайшим, — напрасное дело. То же можно сказать и о процессах интеграции Украины в европейское пространство. Как будто мы не понимаем, что загнали свою экономику в тень из-за того, что наши законы 1991—1992 годов переписаны с французских, немецких и так далее, которые абсолютно не ложились на ту реальную экономику, которая существует у нас. В результате законы как будто и есть, но в то же время их нет — они бездействуют. Институционные реформы — это действительно одна из базовых основ экономического прогресса. Но они должны быть адекватны условиям. Они должны быть украинскими. Повторяю, не может быть институционных реформ по одному шаблону и на все случаи.

Валерий ГЕЕЦ:

— Общая тема нашей дискуссии чрезвычайно актуальна, а перечень проблем, которые она охватывает, — чрезвычайно широк. Соглашусь с господином Губским, что начало успехов и неудач на пути трансформации нашей экономики связано все- таки с предпочтением, которое мы в свое время отдали «вашингтонскому консенсусу» и монетаристским подходам в экономических реформах.

Сегодня фактически подавляющим большинством специалистов признано, что идеология «вашингтонского консенсуса» разработана для стран «третьего мира». В данное время признается, что страны, которые во время экономической трансформации реализовали даже альтернативные сценарии, достигали серьезных успехов благодаря прежде всего активному включению в этот процесс государства.

Кстати, идеология «вашингтонского консенсуса» не отвергает активной роли государства. Но принципиально то, что подходы к определению этой роли присущи развитым экономическим системам. Государство может играть такую роль, но при условии развитой рыночной среды или рыночной среды с постоянными и продолжительными традициями. Итак, механическая экстраполяция роли государства с развитым институционным сектором и сформированной рыночной средой на условия стран с переходной экономикой, где такая среда отсутствует и институционный сектор находится в зачаточном состоянии, и есть, на мой взгляд, очень важным методологическим недостатком идеологии «вашингтонского консенсуса» да и всей предшествующей политики трансформации. Именно поэтому сегодня существует довольно серьезный разрыв между Украиной и внешним окружением. Необходимо задействовать факторы долгосрочного роста, связанные в значительной мере с обществом, а не только с экономикой. В этом я усматриваю проблемы и значение выбора адекватной концепции модели развития экономик в современном мире.

Если руководствоваться оценками и показателями, характеризующими «европеизацию» развития и присущую нам экономическую модель, то по большинству этих показателей мы существенно отстаем, находимся на низшей стадии своей трансформации и должны преодолеть еще несколько переходных форм. Но об этих переходных формах, в частности, о том, какими они должны быть, сегодня, к величайшему сожалению, мало говорят. Собственно, это, как по мне, стало одной из причин не совсем удачного осуществления административной реформы. Нет полного понимания переходных форм, которые бы позволяли достичь необходимой взаимосогласованности.

Структурные трансформации в Украине отстают по двум направлениям. Первое — в изменении в собственности. Понятно, что формируются новые составляющие негосударственной собственности. Но содержание этих изменений угрожающе. Не должно быть так, чтобы субъект собственности, владея 0,1% фондов, получал 20% доходов от собственности. Мы сформировали экономическую систему, в которой институционные преобразования не сопровождаются конструктивной мотивацией к экономическому развитию. Если мы в изменении форм собственности пойдем дальше именно по такой модели, то сформируем довольно серьезное внутреннее противоречие: институт частной собственности не будет формировать заинтересованность в развитии, а наоборот — будет направлен только на дальнейшее распределение и перераспределение собственности.

Мы пережили первый этап — «общего распределения». Мы пережили и второй этап — приватизации. В какой-то части — за деньги, но все это шло на проедание: проеданием основного капитала. Сейчас мы пришли к так называемой «фискальной» приватизации. Не дай Бог, она не будет поддержана одновременно инвестиционными обязательствами — это будет прямая аналогия проедания основного капитала. Этого ни в коем случае допускать нельзя. Ближайшие 10 лет — это массовое выбывание изношенных основных фондов. Если даже в этих условиях мы не активизируем инвестиционную поддержку, то технологические провалы, распад крупного производства — неминуемы.

А тем временем, к сожалению, мы продолжаем идти в приватизацию, говоря о том, что приватизация за деньги принесет тот же успех. Она действительно может дать доходы для бюджета, она может даже способствовать появлению некоторых инвестиционных обязательств. Но то, что субъекты, получив доходы от собственности, потом их не капитализируют, а вывозят, будет деструктивно и серьезно влиять на экономику в среднесрочной перспективе. Для нас это крайне нежелательные тенденции.

Еще один элемент структурных преобразований связан со структурной трансформацией экономики. Экономика остается деформированной в энергоемких отраслях, отраслях первичного передела, первичной переработки минеральных ресурсов: электроэнергетики, угольной промышленности, металлургии. Мы должны переориентироваться именно на прибыль производственного происхождения, а не на полученную по схеме рентных отношений, когда есть рента от использования естественных и минеральных ресурсов, которая большей частью вывозится. Это комплекс довольно серьезных вопросов, с решением которых нельзя медлить.

Андрей ГРИЦЕНКО:

— В современном мире происходит изменение не только модели, но и самого типа развития. Сегодня происходит переход к другому типу, его можно определить как социокультурный или культурологический.

Наша страна очень бедная. Производственные фонды устаревшие, уровень их снижается и никаких перспектив в плане их замены и обновления не наблюдается. Отраслевая структура не просто ухудшалась в течение 10 лет — она абсолютно не отвечает национальным интересам и жизненным потребностям населения. Всю банковскую систему Украины, в сущности, можно сравнить только с каким-то средним по размеру банком любой европейской страны. Это обстоятельство нельзя изменить ни за пять, ни за десять лет. Следует осознать, что в ближайшие десятилетия Украина не в силах стать по уровню развития европейской страной с европейской ментальностью. Чем же она может стать?

Упомянутый социокультурный тип развития формирует структуры, имеющие в определенной степени межличностный, межконтинентальный и межродовой характер. Уровень, характеризующийся высокими современными технологиями, существует и в Украине, и в других странах. Но в течение продолжительного времени будет существовать у нас и другой уровень, мало связанный с формирующимся. Это уровень простого воспроизведения по довольно примитивным технологиям, где заняты как малоквалифицированные, так и высококвалифицированные работники. Там тоже будет своя дифференциация.

То есть реальным становится формирование такой ситуации, когда Украина будет не монолитом, который постепенно будет приближаться к европейским странам и в конечном итоге каким-то образом интегрируется. Это будет страна с весьма отличающимися уровнями развития. И здесь не будет так называемого «среднего украинца». Потому что средний — это абстрактное понятие, корректное только тогда, когда большинство этому отвечает. А такого среднего большинства не будет, если оно будет дифференцированно.

Поэтому государство должно, прежде всего, побеспокоиться об уровне с высокими технологиями, потому что именно здесь оно способно реально повлиять на формирование точек роста на основе высоких и в особенности информационных технологий.

Происходящие процессы не могут не вызвать беспокойства. Сегодня немало говорилось о собственности. Сложилась абсурдная ситуация, при которой иностранный собственник малой части капитала имеет возможность получать чуть ли не львиную долю прибылей от собственности. Разумеется, роль государства в этом случае должна быть, вне всяких сомнений, другая. Как бы наше общество не развивалось — по такой модели, по другой, без модели — роль государства должна возрастать.

Дмитрий ЛУКЬЯНЕНКО:

— Современная рыночная экономика опирается, прежде всего, на большой бизнес. При нынешних условиях наш большой бизнес ориентирован не на реализацию модели конкурентоспособной национальной экономики, а на чужие ресурсы, на их транзит, импорт или на взаимосвязанный экспорт—импорт. Во многом этот бизнес не заинтересован в экономическом процветании собственной страны и даже в экономической стабильности, так как это бизнес — на разнице цен, на неплатежеспособности предприятий и т.п. Именно так отечественный топ-менеджмент «зарабатывает» огромные капиталы, хотя не в этом главная проблема. Такой бизнес по сути пассивен, он подвергает коррозии не только менеджмент, но и деловую среду. К сожалению, и средний и малый бизнес превратились у нас в «школу теневой экономики».

В ходе дискуссии приводились некоторые макропоказатели, в частности, экспортная квота, превышающая 50%. Как известно, она рассчитывается как отношение экспорта к ВВП, который за последние восемь лет сократился вдвое. Однако абсолютными показателями мы практически не пользуемся, почти все расчеты — в относительных показателях. Например, затраты на научно-исследовательские и опытно- конструкторские работы в процентах к ВВП у нас почти отвечают аналогичным показателям в развитых странах Европы. А если посмотреть на реальные суммы ассигнований — они мизерные. Если отдельные транснациональные компании на рекламу тратят больше, чем наше государство на науку, то о каких современных технологиях можно говорить, о какой цивилизационной перспективе? Поэтому в предлагаемых обществу моделях должны фигурировать абсолютные цифры, которые являются реальными ресурсными индикаторами. Сегодня некоторые из абсолютных цифр стыдно называть, в особенности в молодежной аудитории, хотя студенты в преобладающей массе — «за» рыночные трансформации.

Мы видим, что молодежь поддерживает современные процессы, но она в основной массе еще не получила образование, не попала на рынок труда, не попробовала горького хлеба безработицы. И каким будет поведение 15—20% тех, кто поддерживал реформы, но оказался на бирже труда, я не знаю. Может возникнуть высокообразованная протестная критическая масса.

Юрий ПАХОМОВ:

— Прежде всего, отмечу: у меня с самого начала реформаторского движения сформировалась его оценка как ошибочного и неуспешного. Она, к сожалению, такой и осталась. Нам все время почему-то кажется, что мы не такие умные, как Запад, что он умнее нас даже у нас дома. Вообще, безусловно, интеллектуальный потенциал там выше, но существует огромная разница, повторюсь, — быть умным в своем и в чужом доме.

Опыт авангардных стран, даже когда-то полудиких, свидетельствует: если государство по-настоящему, с привлечением лучших сил, берется за то, чтобы осуществить в своих интересах определенные мероприятия — оно делает это умнее, чем по рекомендациям, предлагаемым ему извне. При таких условиях появляются свои лидеры, которых не могут заменить никакие Джеффри Саксы, никакие приглашенные интеллектуалы. Примером могут быть не только Япония или Китай, но и отсталые в прошлом страны (Таиланд, Южная Корея, Малайзия и т.п.). Уместно отметить, именно сегодня становится известно, что японская администрация в свое время вела дела по своему усмотрению. И вела разумно, потому что более полно и системно знала свою страну, ее национальные интересы и традиции. Такой тактики придерживались не только экономические гиганты, но и такие страны, как Таиланд. Они нашли у себя таких людей, которые умели и были способны делать для себя по-своему, успешно.

Нам известны общемировые модели, модели-аутсайдеры, промежуточные модели. Среди планетарных моделей лидировало кейнсианство. Вдобавок, эта модель не обслуживала одну страну в ущерб другим. Эту модель сменил монетаризм. Для нас важно осознать, почему именно монетаризм сменил кейнсианскую модель. Безусловно, отчасти потому, что она себя исчерпала. Но основная причина была в том, что для правителей этого мира на Западе стало ясно: можно лучше жить за счет внешнего эффекта, чем за счет внутреннего. Кстати, в тех же США и здесь использовали двойную мораль. Даже дважды двойную: относительно других (говорят одно, а делают и понимают другое), но и относительно себя: здесь есть разница между риторикой и реальными действиями. Либеральная риторика для Запада, — это как «хороший тон», «приличное воспитание». Если они нарушают либеральные каноны, они делают это стыдливо. Но делают. Напомним, когда они внедряли модель «рейганомики», то старались через монетаризм ввести либерализм. Но как только выяснили, что могут подорвать себя этой моделью, сразу от нее отказались. Была срочно сформирована модель «рейганомика-2», к которой прибавили кейнсианские элементы. Для себя они использовали синтез того и другого. А экспортировали сугубо монетаристские модели, даже если они не лезли (как у нас) ни в тын, ни в ворота.

Модель экономического развития, предложенная МВФ, отвергнута практически официально — и не только во всем мире, но даже и у нас. Но до сих пор не прозвучало ни одного соответствующего заявления от наших реформаторов при власти. Возникает закономерный вопрос: почему модель МВФ у нас так «прижилась»? Думаю, что ответ, во-первых, в возможности мгновенного обогащения властных прослоек, а во-вторых, в ее простоте. Ведь властным структурам остается только «дирижировать» монетарными рычагами. Очень серьезная причина — наша привычка любую модель или теорию превращать в религию. Ни Польша, ни Венгрия, ни Румыния не демонтировали государство — мы демонтировали. Весь мир использует планирование. Япония уже двадцать лет — страна жесточайшей плановой дисциплины. Мы же боимся даже сказать вслух о планировании развития. Речь идет не о возвращении к нашей бывшей системе, которая, разумеется, себя исчерпала, а о применении методов, использующихся успешными странами. Уверен, успеха можно достичь на пути синтеза моделей. Например, возьмем проблему увеличения платежеспособного спроса. Для этого необходимо соединить в валютной политике идеи монетаризма и идеи посткейнсианства, неокейнсианства. Одна политика дает возможность нажимать на одну педаль, а когда пережали и нужно смягчить ситуацию — на другую. То есть в одних условиях проводить жесткую политику, чтобы подавить метастазы, а потом — легкий нагрев — это элементы кейнсианства. Если передержали, эмиссия оказалась чрезмерной и возникает опасность неконтролируемой инфляции, снова перешли к монетаризму и так далее.

Например, у нас образовались постреформаторские завалы в форме неплатежей, господство бартера, засилие посредников. Я уверен, что в такой ситуации следует частично обратиться к внедрению элементов мобилизационной модели, не имеющей отношения ни к кейнсианству, ни к институционализму, ни к монетаризму. Но очень важно и здесь соблюдать меру, чтобы решительные шаги в этом направлении не поглотили общество.

Я хочу подчеркнуть реальность и пока что возможность синтезировать разные подходы и модели.

Сергей ПИРОЖКОВ:

— Поддерживаю мысль, что готовых моделей для конкретной страны вообще нет. И каждая политическая сила должна сама создавать и формировать ту модель, которую она реально видит в конкретных условиях и в конкретной ситуации и готова ее реализовать. Если одна группа будет делать модель, а другая ее будет реализовывать, будет разрыв, который в результате ничего не даст. И то, что мы наблюдали 10 лет у нас, подтверждает, что кто-то писал модели, кто-то пытался их реализовывать, а по сути ничего практически не делалось. Кроме того, есть универсальные модели, глобальные, есть конкретные, из практики отдельных стран. Иногда вспоминают китайскую модель, шведскую модель и т. д. Я считаю, что это неправильно: модель только тогда может иметь право на конкретизацию или адаптацию, когда она уже где-то полностью реализована.

Еще одна идея, связанная с глобализацией. Я считаю, что одним из главных результатов глобализации для наших стран является вывоз и утаивание капитала за рубежом. В соответствии с оценками экспертов, на счетах в иностранных банках, преимущественно в оффшорных зонах, осело около 100 млрд. долларов США, вывезенных из стран СНГ. То есть глобализация для нас связана с подобными проблемами, которые никак не контролируются и которые не предотвращаются, учитывая необходимость защищать нашу слабую экономическую систему.

Следующий тезис. Почему у нас нет единства между субъектами хозяйственной деятельности и общенациональными интересами? Предприятия и субъекты малого бизнеса преследуют сугубо экономический интерес в виде прибыли. Общенациональные же интересы у нас существуют в несколько размытой форме, которая не отражает интересы крупных хозяйственных объектов.

Третий тезис — о населении. Почему население у нас еще не готово к тем творческим свершениям, о которых здесь говорилось, и не способно организовать какие-то модели или стратегии. Во-первых, у нас население неоднородное. Существуют, по моему мнению, три большие макрогруппы, если судить по уровню занятости. Первая из них охватывает лиц, занятых в первичном секторе, то есть ручным, физическим трудом. Это преимущественно сельское население. Это 22%. Вторую макрогруппу формируют занятые в индустриальной сфере, в основном в маленьких городах и поселках. Это база для маргинализации населения, развития преступности, криминала и т.п.. Поскольку они привязаны только к одному предприятию, то если оно ликвидируется, остаются не у дел. Сегодня развивается другой вид миграции — трудовая, в основном в Российскую Федерацию. Приблизительно 300 тысяч населения ежегодно мигрируют на заработки в Россию.

Третья группа — так называемое модернизованное население, к которому я отношу элиту, население с высшим образованием, политических деятелей, их приблизительно 20% в общей социальной структуре. Но эта «основа среднего класса», к сожалению, тоже не может себя прокормить собственной трудовой деятельностью. А следовательно, пополняет ряды протестного потенциала, того, что называют «социально взрывной группой населения».

Повышать однородность социальной структуры населения необходимо, прежде всего, изменив формы занятости. Это также будет ключом для повышения нашего уровня экономического развития.

Реформы можно провозглашать, но главное — это не провозглашение, а реализация. У нас нет консолидации целей на уровне разных ветвей власти. И это, я думаю, сегодня одна из главнейших задач, которая должно содействовать повышению экономического развития.

Александр СОРОКИН:

— Зависимость украинской экономики от конъюнктуры внешнего рынка превышает рациональные границы. Даже если мы вырабатываем сталь или что-то другое — существует много факторов, которыми мы не управляем. Поэтому, когда мы создаем позицию валютного поведения банка, то учитываем: есть позиция экспортера, есть позиция импортера. К сожалению, как известно, наш торговый баланс всегда имел знак «минус». Даже в лучшие годы. Правда, ситуация несколько меняется. Например, у нас, как это ни парадоксально, положительные платежные позиции и сальдо — с Европой, в частности, с Германией. Но все это положительное, к сожалению, перекрывается отрицательным сальдо в торговле с Россией. Впрочем, никогда в чистом виде, изолировано от структурных показателей, часть экспорта—импорта в ВВП не характеризует место и статус страны в международном разделении труда.

Сегодня критерий эффективности экономических систем переместился в структурные характеристики: удельного веса информационных технологий, продукции интеллектуального труда, производств постиндустриального типа и т. д. Кроме того, интеграция экономик высокоразвитых стран предполагает, во-первых, организационное структурирование, то есть образование экономических союзов с широким диапазоном учета национальных интересов и взаимных обязанностей. В таких условиях высокая, даже на уровне 70%, зависимость национальной экономики от внешней конъюнктуры не связана с возникновением угрозы экономической безопасности отдельной страны. Поэтому будущая модель украинской экономики должна содействовать не уменьшению показателя части экспорта или импорта в ВВП, а наполнению объемов экспортно-импортных операций продукцией информационных технологий и интеллектуального труда. Тогда возрастание этого показателя будет связываться не с ущербностью, а наоборот, с прогрессивностью экономики.