Портрет мятежника. Крупный план

В декабре этого года — по новому стилю 13 числа — Мыколе Хвылевому исполнилось бы 120 лет. Юбилейная дата — всегда основание для взгляда на личность и ее общественное значение. Причем взгляда реального, основанного на истинных, а не мифологизированных фактах. Именно такой взгляд изложен Иваном Днипровским в незавершенном эссе «Микола Хвильовий», которое писалось в 1930 и в 1933 годах и с момента отыскания до сих пор остается не очень известным. 

Тавриевед и архивист Елена Марущак в своем комментарии о том, каким образом удалось найти рукописный текст эссе о Мыколе Хвылевом, расставила такие акценты: «В 1986 году литературный отдел Херсонского краеведческого музея приобрел у наследников Марии Михайловны Пилинской часть архива Ивана Данииловича Днипровского (более 200 единиц хранения). Некоторые личные вещи писателя, а среди них и письменный стол, были отправлены на реставрацию. Восстанавливая мебель, реставратор музея В.Рыбалко нашел между нижним ящиком стола и его днищем две тетради. Вероятно, Днипровский спрятал рукописи, когда уезжал в санаторий, где умер от чахотки (Ялта, 1 декабря 1934 г.)». В этих двух тетрадях содержались наблюдения за особенностями натуры и личности Мыколы Хвылевого, без которого, по убеждению Ивана Днипровского, немыслимо представить украинский литпроцесс 1920—1930-х годов. Какие же черты, свойства он выделяет в личности Хвылевого?

В первую очередь обворожительность самой внешности и натуры Хвылевого. Он привлекал всех. Это был человек-центр, который притягивал, зачаровывал, магнетизировал и, раз захватив, надолго оставалась в мыслях и мысленном сознании собеседников, а тем более своих сторонников. Мыкола Хвылевый, отмечает Днипровский, в отличие от других «вас покоряет сразу. Не силой, не величием имени, а именно своей простотой, своей чудесной симпатичностью». Хвылевый — это такое человеческое проявление людской природы, которое завораживает безоговорочно и полновластно, не ведая этого и никоим образом не заботясь об этом. У такого типа людей вырабатывается абсолютно индивидуальный характер взаимоотношений с окружением, где даже те, кто нередко подпадает под классификацию врагов, являются, собственно, не столько врагами, сколько истовыми оппонентами. «У него могут быть завистники, — рассуждает Иван Днипровский, — у него могут быть враги, но у него не будет того, кто бы его возненавидел самой кровью (подчеркивание Днипровского — Я.Г.)».

В эссе рассматривается отношение Хвылевого к людям, с которыми ему выпадало, приходилось общаться. Днипровский подчеркивает миссию поддержки, которую осуществлял Хвылевый как в отношении известных писателей, так и в отношении тех, кто едва начинал свою дорогу в литературе. Стратегический конструктив — так надо охарактеризовать его кредо по отношению к тем, кто приходил и обращался к нему со своими текстами. Избегая упрощения в трактовке натуры этого лидера-мыслителя, Днипровский отмечает, что «разумеется, сердце его не одинаково воспринимало всех, не одинаково любило, но по отношению ко всем Хвылевый был равен, одинаков, одинаково прост, одинаково внимателен». И тут же разворачивает проблему в противоположном зрительном направлении, вычленяя другой ее ракурс: «Что же касается других, то все (наоборот) любили его больше всех, и любви этой не скрывали. Любовь к Хвылевому была общим литературным пороком, которого никто не стеснялся».

 Сущность Мыколы Хвылевого, как неоднократно подчеркивается в эссе, — невероятная заряженность на движение, точнее на движение-развитие. Для типа человека а ля Хвылевый, как отмечает Днипровский, движение-развитие — это единственно возможный и единственно органичный образ жизни, смысл индивидуального и общецивилизационного существования. Фигура Хвылевого, изображенная в эссе, своей деятельной энергией ассоциируется разве что с неким перпетуум мобиле в человеческом подобии, хотя такая параллель в самом тексте, конечно, отсутствует.

 Еще одно свойство Хвылевого, которое выделяется в эссе, — склонность к полемике, к интеллектуальному противостоянию. Он не мог полноценно жить без полемики и полемичных ролей, без оппонентов и интеллектуальных вызовов, без того, чтобы не отрицать, не опровергать и не утверждать. Именно полемичные ипостаси и составили его ореол как художника, который когда полемизирует, тогда и живет, двигается, до тех пор развивается. «Как говорит Хвылевый в наше митингово-ораторское время? Как говорит этот маэстро слова? Странно. На речь, на профессорское изложение, агитаторский клич он вовсе не способен. Он — спорщик. Он хватает на лету реплики. Ему нужны соперники для словесного поединка. Один, два, целая аудитория. Тогда он живет, расцветает. Тогда он чудесен, этот оратор в динамике», — отмечает Иван Днипровский, добавляя еще несколько выразительных штрихов к фигуре этого интеллектуала.

 Напряженность мемуарного рассказа время от времени набирает обороты, эмоциональный уровень повышается, и в одном из фрагментов Днипровский едва ли не экстатически утверждает, что «Хвылевого Украина ждала со времен «Слова о полку Игоревом», потому что Хвылевые приходят через тысячу лет.

«Говоря о глобально-индивидуальной драме Мыколы Хвылевого, Днипровский выделяет ряд факторов. Это, безусловно, социумный фактор, который выразился в составлении той модели социумного развития, которую свободолюбивое естество Хвылевого ни при каких условиях не могло принять; эстетико-литературный фактор, который обнаружил себя в кардинальном ограничении зоны писательской свободы; семейный фактор, который проявился в отсутствии комфортных сугубо семейных отношений»

 Скоро ли придет второй? Каким он будет, наш милый земляк, ваш неугомонный современник, мой дорогой читатель? Он будет. Он вдохнет душу свою в древние архивные бумаги, дохнет молодостью эпохи и — наделает волн, которые будут катиться до третьего колена, до тысячелетия по нашему счету четвертого».

В мемуарном эссе заявлена попытка выявить трагическую коллизию сознания, всего естества, которая, нарастая, начала уничтожать дух и душу Хвылевого. Не удовлетворенный социодуховными тенденциями 1920-х годов, он пребывает в поисках ценностных альтернатив и работает над полемико-интеллектуальным романом «Вальдшнепы». С выразительностью мемуариста-документалиста Днипровский красноречиво передает успех «первых разделов романа, напечатанных в первых номерах «Ваплите», отмечая его успех в украинском обществе: «Какая поднимается шумиха! О них говорят в трамваях, на улицах, в учреждениях, дома и в гостях — представители самых разных слоев. Студенты комуниверситета из-под полы достают зачитанные экземпляры журнала». Однако искание альтернатив столкнулось с жесткой и преимущественно непримиримой критикой, характер которой Днипровский сформулировал в таких выводах: «Били и автора и произведение его от низа до самых высоких верхов. Били так, что «перебили Хвылевому спину»

После «Вальдшнепов» по версии Днипровского, Хвылевый разрывается между двумя стремлениями — адаптироваться к окружающей действительности и в то же время сохранить независимость сознания. Он хотел соединить то, что без перелома в мыслящем сознании сделать невозможно, — ценности конформизма и личностной суверенности. И, очевидно, осознавал тщетность для себя этого сочетания. Этот двойной конфликт — между собой и действительностью, в которой он терял свое место лидера и осмысленное место вообще, а также внутри своего сознания, расщепленного и измельченного, — отразился в переменах стиля его жизни, которые подчеркивали безвыходное положение его реального положения.

 Постепенно детали внутренней драмы Мыколы Хвылевого обретают все больше жизненной неприкаянности и психологической достоверности. Художник-мыслитель показывается в жесткой полноте своих реальных проявлений. Днипровский рассказывает о тех моментах жизни Хвылевого, где в сугубо мужском обществе начинают щедро выставляться «напитки» («водка», «коньяк», «зубровка», «вина» или все это в самых разнообразных комбинациях), которые становятся не только поводом для общения, но и его смыслом. Рассказывает натуралистически, с нескрываемыми подробностями, создавая эффект жизненной точности. В этих «стричах» — (эти вечера мы называем стричами) — можно видеть знаки художественно-литературной богемности, или расширение территории индивидуальной свободы, или преодоление стереотипных комплексов нормальности, или компенсацию внутренне психологического разлома. Однако Днипровский при этом не забывает намекнуть, что «напитки», а точнее алкоголь, становились потребностью и необходимостью для израненной души Хвылевого, который чувствовал и понимал, что жизнь идет другой дорогой, а он остается без той почвы, на которой может развиваться и оставаться самим собой.

Днипровский ставит себе целью рассказать едва ли не обо всем фактаже, который сопровождал и делал трагичным путь Хвылевого. Он не скрывает, что было, скажем, заключено контралкогольное пари ради того, чтобы уберечь «вождя» от продолжения попойки и излагает это так: «В июне 1928 года Борис Лившиц, редактор газеты «Всеукраїнський пролетар» и тогдашний меценат литераторов, составляет с М.Хвылевым договор — «не употреблять никаких спиртных напитков и в чистом виде и в «нечистом». С крупным для Хвылевого на случай нарушения проигрышем и с крупным на случай соблюдения выигрышем». Днипровский отмечает то, что многие понимали важность Хвылевого для национальной культуры и что делались попытки удержать его от окончательного срыва.

Образ «пивнушки» в эссе наделен функциями своеобразной социодуховной альтернативы, поскольку, по словам Ивана Днипровского, «сюда убегали от политиканства. От горгон и пенелоп. От одиночества». «Пивнушка» становилась территорией очень локальной и временной, но все же независимой. Рассказывая о Хвылевом, Днипровский пытается избежать всего, кроме истинности и документальной колоритности рассказа: «И пьяный он следит за своими стоящими или уже лежащими друзьями. Да, лежащие — это явление. Ни хозяйка, ни тем более хозяин, ни гости не протестуют, потому что у лежащих есть шеф, который здесь «душа общества», щедрый, теплый, общий». Иван Днипровский откровенно придерживается «нефильтруемого» принципа рассказа. Апология личности Хвылевого в его мемуарном эссе граничит с ее акцентированной демифологизацией.

Говоря о глобально-индивидуальной драме Мыколы Хвылевого, Днипровский выделяет ряд факторов. Это, безусловно, социумный фактор, который выразился в составлении той модели социумного развития, которую свободолюбивое естество Хвылевого ни при каких условиях не могло принять; эстетико-литературный фактор, который обнаружил себя в кардинальном ограничении зоны писательской свободы; семейный фактор, который проявился в отсутствии комфортных сугубо семейных отношений, которые могли бы поддерживать в нем потребность, жажду в связях с жизнью; личностно-психологический фактор, который воплотился в осознании, что он лишен статуса интеллектуального лидера, выброшен на окраину литературного процесса. Именно на этот, психолого-индивидуальный фактор прозрачно намекает Днипровский, когда передает свои размышления по этому поводу: «Хвылевому нужен был успех. Такая натура могла жить и развиваться в атмосфере внимания и любви. Дайте же ему хотя бы искусственный успех! Поставим его на ноги!» Тот, кто еще недавно был «вождем», как неоднократно характеризуется его фигура в эссе, оказался в положении человека, лишенного не только жизненной, но в первую очередь животворной почвы. Он словно завис в воздухе. И так долго продолжаться вряд ли могло.

Прослеживая путь Хвылевого к самоубийству, Днипровский подчеркивает мысль, что он сначала интуитивно, а впоследствии абсолютно сознательно предчувствовал свою преждевременную смерть, даже приводит эпизод-ситуацию своеобразной репетиции такой смерти, когда «шагах в двух от меня он стал и приложил револьвер к виску» со словами «прощай, Жан!..», что обернулось отложенным самоубийством, и только ожидал мгновения, когда этот финал все-таки состоится.

Придерживаясь своего принципа «недистиллированного фактажа», Днипровский рассказывает и о последних днях и часах Хвылевого, в частности о том, что после ночного ареста Михаила Ялового «на второй день три друга — М.Хвылевый, Кулиш и Досвитний на квартире последнего пьют целый день. Поздно ночью я со двора тяну домой Кулиша и укладываю его на диван. Не пойти ли к Хвылевому? Кабинет его светится. Но...

Я ложусь спать с плохими предчувствиями и тревогой.

А в час ночи на всю Европу раздается выстрел из крошечного револьвера».

Портретное эссе Ивана Днипровского выполнено, говоря в современной терминологии, в формате 3 D. В нем содержатся важные штрихи к портрету Мыколы Хвылевого — его Dуші, Dолі, Dрами. И штрихи эти нередко поданы, так сказать, «с натуры». И именно эта «натурность», возможно, составляет одну из самых ценных особенностей рассказа-изображения, благодаря чему личность является живой и полнокровной. Какой она и была в реальной жизни.