Анатомия революции: мифы и действительность

Не календарный, а исторический 1917-й год начался в Российской империи в Международный женский день 8 марта (23 февраля по ст. ст.). Тогда социал-демократический межрайонный комитет (который существовал отдельно от большевиков и меньшевиков) организовал забастовку работниц Петрограда в знак протеста против продолжения войны и продовольственных затруднений. С этого события в имперской столице началась революция, которую назвали Февральской. 15 марта, то есть на восьмой день, Николай II отрекся от власти.

Фактология этих событий общеизвестна. Кажется, однако, что они не осмыслены должным образом в отечественной и мировой историографии. Историки по большей части разделяют те представления о начатом в 1917 году революционном процессе, которых придерживались его участники из социалистического лагеря — социал-демократы и социалисты-революционеры. Но среди участников были и другие лагеря, с другими взглядами на происходящее. Стоит ли ждать еще пять лет, до столетия Февральской революции, чтобы сложился более широкий взгляд на российский революционный процесс?

После 1991 года украинские историки почти перестали интересоваться тем, что происходило в 1917 году в Петрограде, и сосредоточились на событиях в Киеве. Такую позицию можно понять. Стоит помнить, однако, что Центральная Рада действовала не в безвоздушном пространстве, а в России, которая в составе Антанты 2,5 года вела изнурительную войну с Центральными державами. Украинская революция в тот момент была еще частью Русской, а не самостоятельным явлением. После свержения самодержавия территория бывшей империи стала ареной гражданских и междунациональных войн, усложненных вооруженным вмешательством обоих участников мировой войны — Центральных держав и Антанты. Хотя в Украине сложились собственные политические силы, которые начали национальный державотворческий процесс, ее территория служила ареной противоборства политических сил Центральной России. Они не только боролись друг с другом, но с одинаковой энергией пытались задушить украинское освободительное движение.

Нужно ли обвинять в этом А. Керенского или В. Ленина, А. Деникина или П. Врангеля? Они имели несчастье родиться в стране, которая существовала как империя, и отстаивали ее целостность в борьбе с «сепаратистами». С другой стороны, М. Грушевский и В. Винниченко, С. Петлюра и П. Скоропадский имели несчастье родиться в этой же империи и хотели, чтобы их народ оставался самим собой, а не исчезал под имперским ассимиляционным давлением. Нужно ли добавлять, что это давление для украинцев было особенно опасным, потому что, в отличие от финнов или поляков, их связывали с народом, на плечах которого создавалась империя, неизмеримо более тесные связи?

В меру того, как украинцы превращались из этноса в нацию, они все острее нуждались в жизненном пространстве, защищенном от вмешательств извне, а оно могло быть обеспечено только государственностью. Вся тысячелетняя история народа, который в разные эпохи имел разное самоназвание, но всегда оставался самим собой, давала право на «сепаратизм». Однако Восточная Европа вступала в эпоху национального державотворения с 150-летним отставанием от Западной Европы, и эта эпоха не обещала быть беспроблемной для ее населения.

От Русской революции нас отделяет почти век. Последние 95 лет действительно оказались тяжелыми для народов, стремящихся вырваться из объятий империи. Не стоит измерять степень страданий и скитаний для тех или иных народов в ходе разрушения империи, но надо отметить, что за ее пределы гарантированно вышли в наше время только финны, поляки и народы Балтии. Не случайно, по-видимому, большевикам не удалось лишить их государственной самостоятельности еще тогда, когда они только начали заново собирать империю после свержения самодержавия. Украина, как и все другие национальные регионы Российской империи, все еще находится в зоне риска.

Эта ситуация не может не влиять на историографические тренды. Своими подходами к событиям 1917 года современная российская историография мало отличается от советской, хоть оценка этих событий часто бывает в ней противоположная. Западная историография тоже мало отличается от советской и постсоветской в определении хронологических рамок революционного процесса и его движущих сил.

Историков можно понять: они приняли то разграничение исторических событий, которого придерживались основные участники революции. Предел, кстати, первым определил В. Ленин. Приспосабливая коммунистическую доктрину, которая уже сложилась в его голове, к событиям, разворачивавшимся в России, он через 12 дней после отречения Николая II выдвинул на собрании социал-демократов в Цюрихе лозунг перехода от первого ко второму этапу революции, от восстания против царизма к восстанию против буржуазии. Другие участники революционного процесса, и прежде всего представители социалистических партий, тоже считали, что Русская революция должна пройти через два этапа — буржуазно-демократический и пролетарский. Даже те из них (Г. Плеханов, например), которые считали, что революция в России должна остановиться на буржуазно-демократической стадии, потому что для пролетарской еще нет материальных предпосылок, все-таки выделяли по крайней мере теоретическое наличие этих двух этапов.

Ежедневная хроника петроградских газет в 1917 году начиналась с рубрики «Русская революция». В последующие годы это словосочетание стало исчезать из обихода. Революция поделилась на две отдельные, которые были названы или по дате (Февральская и Октябрьская), или по движущим силам (буржуазно-демократическая и пролетарская). Те, кто победил в Октябрьской революции, начиная с В. Ленина и И. Сталина, называли ее большевистским переворотом, не видя в этом термине никакого унижения исторического события. Когда праздновался 10-летний юбилей большевистского переворота, его торжественно назвали Великой Октябрьской социалистической революцией. Выдающийся английский историк-русист Эдвард Карр два первых тома своей многотомной «Истории Советской России» посвятил периоду 1917—1923 гг. и назвал эти тома именно так: «Большевистская революция». Он был прав, потому что в революции победили большевики. Но один из лидеров украинской революции Владимир Винниченко назвал большевистский переворот «рабоче-крестьянской революцией». Действительно, 7 ноября (25 октября по ст. ст.) к власти пришли управляемые большевиками массы, объединенные в советы рабочих и солдатских депутатов. Солдатские депутаты были почти в полном составе крестьянами, мобилизованными для участия в военных действиях.

Следовательно, имеем проблемы с количеством революций в 1917 году. Если поставить стену между буржуазно-демократическим и рабоче-крестьянским этапами, то действительно получим две отдельных революции. Если такую стену не ставить, то останется одна революция с ее едва ли не ежемесячными политическими кризисами и двумя переворотами — провальным под руководством Л. Корнилова и успешным во главе с В. Лениным. Существует ли объективный критерий, который позволяет уничтожить искусственную преграду между событиями марта (февраля по ст. ст.) и ноября (октября по ст. ст.) 1917 года?

Мне кажется, что таким аргументом может быть сама коммунистическая доктрина. Ведь разделение революции на буржуазно-демократическую и пролетарскую предложили русские социалисты. Они считали, что ликвидация свободной от конституционных обязательств монархии, которая в России имела вид средневекового самодержавия, решала нерешенные в 1905—1907 гг. задачи буржуазной революции. Это суждение опиралось на европейский исторический опыт и выглядело совершенно убедительно. Зато с пролетарской революцией связывались их надежды или опасения (в зависимости от партийной принадлежности социалистов) на установление социализма. Пролетарская революция однозначно была для них революцией социалистической. Большевики, которые оказались победителями, провозгласили свою партию авангардом революционного пролетариата, а пролетариат — движущей силой социалистической революции. Октябрьская революция оценивалась ими в традициях «Манифеста Коммунистической партии» как явление исключительно позитивное и судьбоносное для страны, которая избавилась от самодержавия во время другой — Февральской революции. Следовательно, в советской исторической традиции начало Русской революции было названо Февральской революцией, которая в течение нескольких дней исполнила свою роль и свергла самодержавие. Следующий ход событий назвали перерастанием буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую.

В буржуазной революции традиционная форма правления заменяется республикой или конституционной монархией. К власти действительно приходит буржуазия, которая устанавливает парламентский способ правления, то есть демократию. Когда в стране устанавливается демократия, она имеет тенденцию к распространению, возможно не сразу, на все общественные слои. Зато пролетарская революция, которая претендует называться социалистической, призвана осуществить «экспроприацию экспроприаторов», то есть в первую очередь крупной буржуазии и помещиков. Выходит, что между ней и буржуазной революцией действительно лежит пропасть.

Кто сказал, однако, что между социалистической и пролетарской революциями нужно ставить знак равенства? Кто сказал, что Русскую революцию с момента захвата власти большевиками от имени пролетариата следует отождествлять с социалистической революцией? Оба этих утверждения принадлежат победителям и являются наиболее стойкими стереотипами в мышлении нескольких поколений советских людей, не исключая последнего — уже постсоветского.

С 70-х гг. XIX ст. в марксизме бытовал двухфазный концепт коммунизма, первую фазу которого назвали социализмом. Разница между социализмом как первой фазой коммунизма и его второй, высшей, фазой в марксистском концепте обусловливалась исключительно состоянием производительных сил. К. Маркс заявлял, что в необозримом будущем производительные силы достигнут такого уровня развития, который обеспечит распределение материальных благ по потребностям. Нелепость отождествления распределения по потребностям с революционным действием была настолько очевидной, что после прихода к власти В. Ленин отказался описывать в программе своей партии привлекательные картины второй фазы коммунизма, хотя Н. Бухарин настаивал на этом. Напротив, производственные отношения могли изменяться революцией. Для этого достаточно было осуществить «экспроприацию экспроприаторов» по рекомендациям опубликованного в 1848 году «Манифеста Коммунистической партии», а затем взяться за изъятие частной собственности у самого многочисленного в России класса мелких владельцев — крестьян, ремесленников, торговцев. Вследствие этого как раз и устанавливался строй, названный в «Манифесте» коммунизмом.

Появление доктрины двухфазного коммунизма не внесло изменений в природу этого конструкта, порожденного человеческим воображением. Обе фазы не отличались одна от другой по характеру производственных отношений. В обоих случаях шла речь об обществе, лишенном частной собственности, товарно-денежных отношений и рынка. Отсюда вытекает, что большевистский тезис об отождествлении пролетарской революции с социалистической (с коммунистической перспективой на горизонте) должен быть терминологически скорректирован. Независимо от того, отражал ли он реальную действительность или был лишь фантазией, надо ставить знак равенства между пролетарской и коммунистической (а не социалистической) революциями. После этого рассматриваемую проблему можно сформулировать таким образом: стоит ли отождествлять искусственно изъятый из Русской революции октябрьский переворот большевиков с коммунистической революцией?

Предположим на мгновение, что Русская революция действительно разделялась на две — буржуазную и пролетарскую. Буржуазная революция разрушает устаревшие общественные конструкции, которые мешают развиваться уже рожденному в недрах общества социально-экономическому строю. Пролетарская революция разрушает «мир насилья» и только после этого («а затем...») обещает: «Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем». То есть здесь все — в будущем, революция лишь создает условия для действий, которые в советскую эпоху стали называться «коммунистическим строительством». Это значит, что тот этап Русской революции, который получил название большевистского переворота, был дистанционно отделен от типологически другой, коммунистической революции. Последняя имела вид коммунистического строительства, которое ничего не связывало с Русской революцией. Разве что — желание вождей связать свою «революцию сверху» с народной по характеру Русской революцией. Между тем связывать ее нужно с теми «революциями сверху», которые уже были в русской истории.

Фиксируя это утверждение и исходя из него, надо задать еще один вопрос: стоит ли завершать Русскую революцию большевистским переворотом? По-видимому, не стоит. 7 ноября 1917 года большевики взяли власть только в столице бывшей империи. Потом несколько месяцев они овладевали страной, и этот процесс позже был красиво назван «триумфальным шествием Советской власти». Конец реальной, то есть народной революции следует связывать с разгоном в январе 1918 года Учредительного собрания — учреждения, с провозглашения необходимости которого революция начиналась. Только после разгона Учредительного собрания и установления советской власти в подавляющей части бывшей империи большевики смогли начать коммунистическое строительство.

Активная деятельность солдатских и рабочих советов в Русской революции в советские времена совершенно не замалчивалась. Но механизм проникновения большевиков в советы и приемы «выталкивания» из них представителей всех других партий оставались тогда тайной за семью печатями. Не ставя перед собой вопрос о взаимоотношениях партии большевиков и советов, известный русский историк В. Булдаков просто зафиксировал в монографии «Красная смута» (2010 года издания) имеющееся состояние дел: «Сталинская историография потратила немало слов на создание легенды о едва ли не мирном переходе власти к Советам в результате большевизации последних. Странно, что при этом никто не смог показать, как это происходило, сколько существовало советов вообще, как они действовали в реальной ситуации. Инерция такого подхода сохраняется до сих пор».

До 1991 года советским у нас было почти все: страна, государство, общество, народ, культура, образ жизни. Однако октябрьский переворот не называли советской революцией, хотя он был осуществлен большевиками не под собственными, то есть коммунистическими, а под советскими лозунгами: «Землю — крестьянам», «Фабрики — рабочим», «Мир — народам».

Революция вспыхнула в марте в Петрограде, достигла апогея во время большевистского переворота в ноябре 1917 года и сошла на нет с разгоном Учредительного собрания в январе 1918 года. Три указанных события определялись действиями политических сил, которые получали в революции преимущество. Преимущество часто достигалось образованием неожиданных коалиций или внезапной сменой лозунгов. Ход революции был стремительным и непредсказуемым. Приобретая вес, некоторые события самим фактом своего существования «перекрывали кислород» альтернативным тенденциям развития. Поэтому Русская революция менялась в красках. Ее характер на разных этапах невозможно определить только одним термином: буржуазно-демократическая, рабоче-крестьянская, советская и т.п. Она многослойная, народная. Но — не коммунистическая.

Классификация политических сил Русской революции возможна путем деконструкции концепта «Великой Октябрьской социалистической революции». Деконструкция покажет настоящее место ленинской партии в событиях, влияние других политических партий на массы, а главное — природу «красного мустанга» революции — солдатских и рабочих советов. Термин «советы» во множественном числе согласно правилам орфографии приводится с маленькой буквы, хотя с 1917 года его начали писать с большой, причем не только большевики.

Характер Русской революции может быть определен тремя тезисами. Во-первых, главным в революции оказалось противостояние между богатыми и бедными, привилегированными и обездоленными. Оно свойственно всем революциям, но в центральных регионах России стало абсолютным. В условиях продолжающейся войны это угрожало параличом государственных институтов и распадом форм организованной жизни.

Во-вторых, что вытекает из первого, революция отмечалась невиданной сплоченностью политических сил. Страх перед анархией объединил либеральную демократию, представленную прежде всего партией конституционных демократов (кадетов), и социалистическую демократию, которая состояла в основном из социал-демократов (меньшевиков) и социалистов-революционеров (эсеров). Все вместе демократические силы начали выводить страну из революции, готовя созыв Учредительного собрания. Страх перед распадом государства заставил силы контрреволюции поддержать либеральную демократию и ограничить собственную политическую активность. Позже и в другой ситуации эта активность проявилась в виде длительной гражданской войны между белыми и красными.

В-третьих, небывалая острота социального противостояния оказалась питательной средой для гипертрофированного роста «партии нового типа» — большевиков. Эта партия не имела за собой социальных слоев, которые могли бы поддержать ее коммунистическую доктрину. Однако благодаря гибкой тактике В. Ленина, который замаскировал свой доктринальный экстремизм под стихийный советский экстремизм, большевики завладели советами, превратились с их помощью в государственную партию, сделали советы благодаря ЧК бессильными дополнениями к своей диктатуре и навязали обществу собственную «революцию сверху» — коммунистическую. Под официальным названием социалистического строительства она началась с весны 1918 года и продолжалась два десятилетия.

Оказалось, что социализм в марксистском понимании этого термина нельзя было построить в полном объеме, с полной ликвидацией частной собственности, товарно-денежных отношений и свободного рынка. После того как страну в 1931—1933 гг. охватил голод (украинский Голодомор имел другие причины), Сталин отступил, объявил часть средств производства, которые он вынужден был оставить крестьянам, «личной», а не частной собственностью, и разрешил реализовать товарную продукцию, которая оставалась в селе после выполнения налоговых обязательств, на свободном рынке. Следовательно, сталинский социализм, в отличие от утопического марксистского, не был безденежным продуктообменом. После объявления победы социализма ничего не оставалось, как объявить строительство второй фазы коммунизма (от каждого — по труду, каждому — по потребностям). Провал обещания Н. Хрущева построить коммунизм к 1980 году заставил брежневских теоретиков выдумать промежуточный этап между социализмом и коммунизмом — «развитой социализм».

Ведущий страницы «История и «Я» — Игорь СЮНДЮКОВ. Телефон: 303-96-13. Адрес электронной почты (e-mail): master@day.kiev.ua