Дмитрий Донцов... и параллели и перпендикуляры украинской истории

За свою новую и новейшую историю Украина пережила два периода страшных Руин. Оба — после высоких всплесков. Сначала во второй половине XVII века нововосставшее Казацкое государство, ставшее на время одной из главных европейских потуг, за несколько лет распалось на осколки в результате беспощадной борьбы между вождями и героями недавней Освободительной революции. Потом в 1918—1921 гг. только что триумфально провозглашенная независимая Украина сначала была разорвана внутренними дрязгами, а затем прекратила свое существование. И опять-таки: в борьбе сошлись вожди и партии, считавшие себя патриотическими. Третья Руина может развернуться (или, возможно, уже разворачивается после раскола не так давно вроде бы победного «помаранчевого» лагеря, после реванша «бело-голубых» и после многочисленных проявлений несостоятельности оппозиции) на наших глазах.

Другими словами, история повторяется. По-разному. Иногда какая-то страна дважды или трижды подряд празднует победу над тем же врагом. А иногда вступает в одну и ту же лужу — один раз, второй, третий, четвертый... Украина же имеет все шансы наступить на грабли, о которые она споткнулась в 1918 году. Доказательство? Пожалуйста.

ВЗГЛЯД ЧЕРЕЗ ГОДЫ

Сначала — большая цитата.

«Широкие (не проводнические) слои автохтонной людности Украины — это были: или «малороссы», национально инертные, пассивные, готовые пойти за всякой настоящей силой, или была это крестьянская стихия, менее или более политически сознательная, но органично и традиционно национальная. Стихия, в которой даже ее враги... видели огромную неиспользованную энергию, отчаянное рвение, сильно укорененное чувство справедливости, размах, широкий жест, стихия, полная душевной шляхетности и героизма, страшная в своей мести за пренебрежение и несправедливость, одаренная всеми приметами, что их правые и левые швейки так глупо презирают как ненавистный им «дух анархической степи», а москали — как «бандитизм». Стихия эта привязана к своей вере, обычаям, земле, враждебна к захожим эксплуататорам, готовая при благоприятной возможности восстать новой Хмельнитчиной, ожидая только, как каждая масса, кличей и формул, которые дали бы ее энергии цель, направление и форму. Этого не дала разбуженной национальной стихии либерально-социалистическая интеллигенция украинская, которая в 1917 г. задумала эту стихию возглавить. Интеллигенция та мечтала добывать права Украины не силой, а — (во время революции!) легальным путем переговоров с «братской российской демократией», за которую они, антимилитаристы, посылали умирать украинцев-воинов во время офензивы Керенского. Интеллигенция та звала бороться не за древний, частновладельческий уклад нашего села, а за антинациональный социализм. Не за национальный идеал государственности, против метрополии, а за общий с созвучными партиями российскими социальный идеал; за провинциальное самоуправление в пределах империи. Все тогдашние социалистические и демократические партии украинские пятнили идею государственной сaмостоятельности как глупую авантюру, а борьбу за государственность — как вредный «милитaризм».

Слова эти — из свыше десяти лет назад перепечатанной в Украине книги Дмитрия Донцова «Год 1918. Киев», которая, собственно, является его дневником, по тогдашним обычаям тщательно ведомым автором. Опубликована эта книга была жалким тиражом в 1000 экземпляров, боюсь, до сих пор не вся раскуплена, а те, кто ее прочитал из политиков, очевидно, делали это не очень внимательно. А потому эти политики повторили и повторяют многие из тех, мягко говоря, глупостей 95-летней давности.

Но прежде чем попробовать прочитать книгу с карандашом в руках и открыть для себя драматичные повороты истории, несколько слов об авторе дневниковых записей. Хотя «День» не раз писал о нем, но напомнить некоторые вещи не будет лишним. Следовательно, уроженец южной Украины доктор права Дмитрий Донцов был одним из лидеров дореволюционной украинской социал-демократии, потом разочаровался в социалистических идеях и стал на позиции консерватизма и действующего национализма. В марте 1918 года Донцов, который во время Первой мировой войны жил в Западной Европе, вернулся в Киев, а через три месяца гетман Украинского государства Павел Скоропадский назначил его директором Украинского Телеграфного Агентства и Государственного бюро прессы и приблизил к себе, сделав фактически советником по вопросам культуры и СМИ.

Итак, дневник Дмитрия Донцова, Киев 1918-го года. Гетман Павел Скоропадский (тот же, на опыт которого так любил ссылаться и которого пытался в чем-то наследовать во времена своего президентства Виктор Ющенко), бывший царский генерал, стремится преодолеть хаос, образовавшийся на украинских землях весной того же года после освобождения от большевиков. Донцов без колебаний поддерживает гетмана: «Что меня к этому побуждало? Прежде всего само лицо гетмана Павла. На фоне серой стандартности и бесцветности демо-социалистического проводничества П. Скоропaдский был индивидуальностью. Дальше, он имел приметы, которых не хватало центрально-советовцам: имел в себе живчик властолюбия и привычку командования. Имел профессию, которая наиболее тогда была необходима правителю Украины: был войсковиком. Наконец, имел политическую отвагу, ведь, становясь гетманом самостоятельной Украины, он предавал всю ту российско-монархическую касту, к которой принадлежал. Я пристал к гетману, потому что хотел видеть в нем нашего Бонапарта... Бонапарту удалось: разгромить внешних врагов, опираясь на армию, навести порядок в середине государства, привлечь права церкви, обеспечить некоторые, безвозвратные, некрaйние, достижения революции — создать свободное крепкое крестьянское сословие и уничтожить сословные привилегии феодaльного барства, укротить врагов нового строя как левых (якобинцев и социалистов), так и правых (сторонников монархии) и создать новый правящий слой (аристократию) страны из сплава антагонистичных элементов, когда первый консул усадил за один стол и якобинцев и роялистов».

Было ли реально в Украине что-то подобное: Донцов считает, что да: «Многие «малороссы» и члены «малороссийского дворянства» (хотя и смотрели на белый Петербург, как французские роялисты на Лондон и Кобленц) — могли бы пристать к гетманскому режиму, видя упадок своей прежней подпоры — царизма, а находя в гетманате, хотя бы ценой потерь социальных привилегий, силу, которая бы уберегла их и страну от большевизма и навела бы в ней порядок. Ведущие (не крaйне левые!) национально-украинские слои можно было бы объединить твердым стоянием под флагом государственной самостоятельности и последовательным переводом национально-культурной реукрaинизaции омосковленной тогда Украины. Законный, но немедленный перевод революции земельных отношений успокоил бы разрушенное село, сделав из него основной бастион против большевизма извне, из Московщины, и изнутри, со стороны 5-й колоны в городах и в городках. Главной же предпосылкой успеха подобного плана было создание сильной национальной армии».

ГЕТМАНСКОЕ ГОСУДАРСТВО: УСПЕШНЫЙ СТАРТ

Дела двинулись. Одна из первых записей в дневнике: «Рассказывал между прочим гетман о том, что надо скорее провести закон о подданичестве. Недоволен был Советом Министров, который медленно работает: «Я бы все делал без него, обычными присказками». — «Или просто телефонично», — добавил я. В конце концов, это была ирония с моей стороны: я чувствовал, что теперь, нерешена еще война, мор большевизма над нами, — надо действовать страшно и решительно, собственно декретами».

Кроме того, почти сразу по приезде в Киев Донцов вступает в Демократическую хлеборобскую партию, которая поддерживает гетмана, опираясь на степенных, а следовательно и консервативных украинских землевладельцев: «Я приступил к заложенной М. и С. Шеметaми, В. Липинским и М. Михновским партии «хлеборобов-демократов», которая, вопреки названию, была партией консервативной, а кроме того, враждебной к социализму и к политике Центральной Рады. Ее сaмостийницкий характер обеспечивала личность М. Михновского, которого «Самостоятельная Украина», по-моему, еще молодого студента, оказала незaтертое влияние. Объединяла меня тогда с главными людьми той партии еще и общая социальная среда, из которой мы вышли, среда помещицко-землевладельческая. Мне улыбалась идея сделать из этой партии грaвитaционную ячейку, к которой можно было бы притянуть близкие нам обломки из других партий». Быстро Донцов становится одним из партийных лидеров. И вот что он убеждает делать однопартийцев: «Многократно убеждал я Шеметов и Михновского положить натиск на перестройку партии хлеборобов на провинции; не объединяться с политическими трупами... Старался убедить их перенести груз работы партии на провинцию, на землю, учредить партийный орган. Было это достаточно тяжело. Считали, что главная работа здесь, в Киеве».

Вроде бы успешно проходит перестройка институций независимого Украинского государства. И этнонациональная политика в ней перспективна: «В семь часов на заседании издательской комиссии (правительство планирует издание классика украинской литературы). В восемь часов у Орлыкивского несколько поляков, правобережных крупных земельных владельцев и сахарных промышленников. Очень хорошо говорят по-украински. Создается впечатление, что если бы Украина консолидировалась в крепкое государство, в твердых формах, то за двадцать лет все поляки наши стали бы украинцами».

Но уже летом 1918 года в дневнике появляются тревожные нотки.

«Положение становится все более затруднительным, многие представители власти в провинции делают там Россию с помощью немецкого войска и арестовывают украинцев. Это возбуждает злобу к немцам и к тем, кто их позвал».

И это не одиночная запись подобного типа: в дневнике Дмитрия Донцова целый ряд упоминаний о местных начальниках, которые под флагом Украинского государства в действительности заботятся о «великой России» и делают все возможное, чтобы вызвать у местного люда пренебрежение ко всему украинскому.

ПОРЯДОЧНЫЕ ЛЮДИ — И БОЛЬШЕВИКИ

А этот фрагмент дневника раскрывает моральные установки доктора Донцова, которые отличались от моральных установок некоторых его коллег. Речь идет об известных политиках — министрах Украинского государства и руководителях большевиков Украины. И вот что резюмирует Донцов: «Имел свидание с Шелухиным в Педагогическом Музее. Там как раз закончилось заседание политических комиссий (мировых делегаций), нашей и российской. От нас — Шелухин, Кистяковский, от России — Раковский и Мануильский. Когда говорил с Шелухиным, подошел ко мне Мануильский. Знал его еще со студенческих времен. Мануильский сказал, что сожалеет, что не был на моем отчете о российской культуре. Уходя, спросил: «Вы порядочный человек, почему Вы не являетесь большевиком?» «Как раз поэтому, Мануильский», — ответил я».

Еще одна знаковая запись лета 1918 года — о сакраментальной и сегодня актуальной проблеме «среднего класса».

«В «Селянській сім’ї» пишу об аграрной политике. Имею цель организовать среднее крестьянство под кличем гетманской власти и парцеляции земель крупных владельцев. По поводу этой кампании уже пришлось отбивать нападения с разных сторон. Мое мнение — накопить вокруг идеи гетманщины среднее крестьянство, чтобы на эту силу мог опереться гетман, а не висел бы в воздухе».

Теперь — о такой же сакраментальной проблеме Крыма.

«Дело Крыма снова актуализируется. В Министерстве Иностранных Дел предлагают мне организовать общество охраны Крыма как интегральной части Украинского государства. Надумались! Когда я, впервые прибыв в Киев, возбудил это дело в нашей прессе, трактуя Крым как неотделимую часть Украины, многие кивали головами на это как на недемократическую ересь. С их точки зрения — должен был Крым иметь право самоопределения. А если бы, исполняя это право, он отдал бы весь полуостров, который прилегал к Украине, со всеми его базами, портами и твердынями, в руки какого-то враждебного нам государства, — тем хуже для нас. Демократические принципы святы!»

И о не менее сакраментальном вопросе Черноморского флота.

«Вечером был у гетмана. Боялся, что не удастся увидеть. Как раз был у него сначала морской министр, потом начальник его штаба, потом пришел Мумм, впервые — после возвращения из Крыма — во дворце. Но все же удалось дождаться. Гетман охарактеризовал мне слухи, как лживые, о том, что наша армия еще не формируется. Похвастался, что с флотом хорошо. Но... подводные лодки и еще некоторую мелочь забирают немцы себе за деньги. Заявили они гетману, что Украине нужен же только оборонный флот...»

Что ж, и сегодня многие «наверху» думают именно так. Поэтому, по-видимому, и ныне украинские военные корабли идут на металлолом. Но неужели же до сих пор во всем виноваты немцы?

КРИЗИС И КАТАСТРОФА: КАК ЭТО БЫВАЕТ

Наступает осень 1918 года. В стране нарастает социально-экономический кризис. А одновременно — и кризис власти. Ведь патриотические и профессиональные деятели правительства Павла Скоропадского при пассивности гетмана медленно вытесняются кланово-коррумпированными дельцами из пророссийского объединения «Протофис». И тональность записей дневника Донцова становится еще более тревожной и скептической.

«Тяжело понимать наших земляков. Загорится, упадет в пафос, кажется, горы перевернул бы. И нагло бросит все и поедет на огурцы в село...

Провинциальная администрация вызывает ненависть к режиму, реквизиции озлобляют население. На Украине строят Россию...

Обратили мы гетману внимание на опасность со стороны Антанты, и что не спасет он от режима государство, если не обопрется — вместо русофильских, на благосклонные к режиму украинские группы. Учтиво, но в тоне последнего предостережения велся этот разговор с нашей стороны. Гетман был спокоен. Когда мы выходили, извинился, что не мог нас принять быстрее. Потому что имеет дело то с немцами, то с австрийцами. — «Многовато союзников имеете, пан гетман», — сказал я ему».

Поэтому напряжение в Украине растет. С одной стороны — российские шовинисты, немало которых убежало в Украинское государство из контролируемых большевиками российских регионов и стало на службу гетманского правительства, с другой стороны — украинские левые партии, которые находились в оппозиции к гетману. Вот еще одна запись от осени 1918-го:

«В Харькове состоялось собрание, устроенное бывшим старостой, ген. Зaлесским и проф. Погодиным. На этом собрании было до 2000 российских военных старшин царских, на которых откровенно жаждалось построение «единой и неделимой России». Одного украинского старшину, который пробовал протестовать, едва не убили».

Донцов и партия хлеборобов пытаются найти третий путь, стабилизировать ситуацию, объединить все силы, которые хотят добра Украине, а не заботятся о собственном кармане или о реализации абстрактно-утопических идей, но безуспешно.

«8-го (письмо. — С.Г.) был во дворце у гетмана. Это только его тень».

И вот — взрыв. Гетман Скоропадский меняет состав министров, выбрасывает из правительства остатки патриотов и заявляет о вхождении Украины в состав России на принципах федерации, украинские левые партии объявляют его предателем и начинают восстание. Донцов уходит в отставку.

«Эти четыре дня, которые я не брался за перо, самые страшные за все время, когда я делаю эти заметки. «Федеральная» грамота гетмана («дорога всем нам Россия») и выступление Директории. На городских уличных тумбах разлеплены маленькие воззвания Директории, в которых сообщается о ее образовании и о начале восстания против гетмана. Все сорвалось с цепей — аресты, российские добровольцы, поднявшие голову, Коновалец, Белая Церковь, Петлюра, Фастов, Харьков, Болбочан, неуверенность в гетманских кругах. На улицах города, особенно ночью, слышна стрельба».

Украина восстала. И дело было здесь не в призыве Директории, а в общей ненависти к власти Скоропадского в результате допущенных им фатальных ошибок и в результате действий пророссийских сил из гетманского окружения. А вместе с тем эти пророссийские силы, как скоро выяснилось, не имели поддержки в обществе, за ними были только несколько тысяч офицеров и несколько сотен промышленников и чиновников: «Российская пресса (в Киеве. — С.Г.) воет от отчаянья по поводу безразличия российского элемента на Украине, который не думает исполнить свой «долг перед родиной».

Следовательно, в середине декабря 1918 года власть гетмана упала. Киев получила поддержанная массовым народным движением Директория, но ничего конструктивного она не предложила. Донцов записывает: «Заседание Директории во дворце с представителями украинских национальных партий... Отчитали декларацию нового, республиканского правительства. Декларaция — большевицкaя. Представители всех партий, даже тех умеренных, которые не сочувствовали с восстанием, отнеслись к декларaции благосклонно. Дошло немного до полемики между соц. — демократами и другими ленинцами... От имени нашей партии я отметил в речи, что Декларация не к принятию хлеборобам. Закончил свою речь так: «вы начали вашу революцию под желто-голубым флагом украинским, вы осуществляете ее теперь под красным флагом социализма. Вы закончите ее под черным флагом анархи».

НЕУСВОЕННЫЕ УРОКИ?

И вот 1918-й год закончился. Дмитрий Донцов с грустью и сарказмом записывает в дневник: «Вакханалия. Всех сбрасывают с должностей, кто не является социалистом. Ничего не перестраивают, рабское подражание большевизму. Страх перед решительными мероприятиями против красных».

Вскоре после прихода к власти Директории Донцов выехал из Киева. Навсегда. Он прожил долгую жизнь, сделал достаточно большой, хотя и весьма противоречивый вклад в арсенал украинской политической мысли, но до конца жизни Донцов считал решающей для украинской истории осень 1918 года, когда ни одна политическая сила не смогла решительно откорректировать государственный курс, исправить ошибки Павла Скоропадского и консолидировать украинскую нацию.

Конечно, дневник Дмитрия Донцова, в котором описаны события 1918 года, — это документ субъективный, его автор скептически относится к демократии, он очень резко настроен и против великороссийского империализма, и против малороссийского приспособленчества, и против социалистических партий, и против многого другого. И вообще доктор Донцов, как утверждают современники, был весьма сложный в общении человек. Но вместе с тем чрезвычайно наблюдательный и вооруженный острым пером. Поэтому стоит обратить внимание на его описание событий и оценки, даже если речь идет о вроде бы таких отдаленных временах. Ведь украинская история имеет свойство повторяться, когда речь идет о неизученных и неусвоенных политиками уроках прошлого. Конечно, о прямых повторах и аналогиях не говорим, но... И еще раз — но...