Дунайско-болгарский проект Святослава Славного-2

Окончание. Начало читайте в «Дне» № 138-139

После утверждения мирного соглашения с греками Святослав встретился с императором. Одетый в позолоченные доспехи, Цимисхий подъехал во главе вооруженных всадников на берег Дуная, куда на лодке приплыл Святослав. Византийского хрониста Льва Диакона, который описал эту встречу, поразила скромность, с которой был одет русский князь, а также его внешность. А был он «умеренного роста, не низкий и не высокий, с густыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с длинными усами. Голова у него была совсем обрита, только с одной ее стороны спадала часть волос — признак знатности рода. Крепкий затылок, широкая грудь и все остальные части тела полностью пропорциональны. Выглядел он достаточно суровым и диким. В одном ухе у него висела золотая серьга; она была украшена золотым карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одежда на нем была белая и отличалась от одежды других большей опрятностью. Сидя на скамье для гребцов, он поговорил немного с императором об условиях мира и отчалил от берега».

Однако причалить, продолжая этот образный ряд, к берегам Днепра и подняться на киевские кручи ему не судилось. Возвращаясь в Киев, Святослав попал в засаду, которую ему устроили печенеги на Днепровских порогах. Как сообщает «Повесть временных лет» в 972           г., «Пришел Святослав в пороги. И напал на него Куря, князь печенежский. И убили они Святослава, и из черепа его сделали чашу, — оковав череп его золотом, и пили из него».

Подтверждение достоверности летописного сюжета с отрубленной головой Святослава большинство историков находят в культурной традиции тюркских народов. Например, вождь гуннов Лао шан-шаньюй (174—161 гг.) изготовил чашу из черепа вождя юечжей и пил из нее смешанную с вином кровь белой кобылы. Мотив подвешивания головы побежденного врага в виде трофея на коня героя весьма распространенный в монгольском эпосе. Этот воинственный обычай находит, как свидетельствует Дж. Фрезер, много параллелей в истории и культуре других народов, которые видели в этом ритуале символическую передачу победителю силы и доблести своего противника. 

Это обстоятельство все же не позволяет полностью верить предлагаемой летописцем истории с отрубленной головой Святослава, учитывая наличие многих сюжетно-текстологических совпадений «Повести временных лет» с другими письменными источниками, которые составляли круг лектуры старокиевского книжника. Такими являются, в частности, сказания Геродота о воинственных обычаях скифов и сообщениях Хроники Георгия Амартола о гибели византийского императора Никифора. После победной битвы с последним болгарский хан Крум, «Никифору главу усикнувъ, на древи повисивь за колико днии, потом же обнаживь лъба и оковавъ сребромъ извноу, и повели пити из неа княземъ Блъгарскым, хваляся ненасытовствовавшего и мира и не хотевшем».

Если же продолжать развивать цепь аналогий Святослава с Киром, то можно обнаружить схожесть образов персидского царя и древнерусского князя в истории гибели обоих правителей. По свидетельству Геродота, Кир погиб во время битвы с масагетами. По приказу царицы Томирис, труп Кира был найден среди погибших, а затем обезглавлен. Его отрубленную голову бросили в чан, наполненный кровью, чтобы персидский обладатель смог вволю напиться ею, — чего он так страстно жаждал. В таких же литературных топосах была, думаю, осмысленная древнерусским летописцем смерть киевского князя на Днепровских порогах.

КНЯЗЬ СВЯТОСЛАВ ВЕДЕТ ВОЙСКО НА АНДРИАНОПОЛЬ В 970 г. ГРАВЮРА ХІХ в. / ФОТО С САЙТА WWW.WIKIMEDIA.ORG

Претензии Святослава на «дунайско-болгарское наследство» были обоснованы, очевидно, не в последнюю очередь болгарским происхождением его матери — княгини Ольги. Неслучайно в ее окружении был священник по имени Григорий, родом из Болгарии. Именно он сопровождал киевскую княгиню в ее путешествии в Константинополь, где в 946 или 954 году она приняла христианство. Став, по свидетельству летописи, крестницей византийского императора, она примкнула к семье христианских народов тогдашнего мира. Невзирая на то, что Святослав оставался язычником, говоря матери: «Как я другой закон приму? Ведь дружина моя над этим смеяться начнет!», — Ольга, как свидетельствуют летописные источники, любила своего сына и молилась за него и за всех людей все дни и ночи.

Хорошо был сориентирован в болгарских делах и ее внук — князь Владимир Святославович. Одна из его жен была болгаркой. Креститель Руси оказал существенную помощь своему шурину — византийскому императору Василию ІІ (976—1025) во время организованного им широкомасштабного наступления на Болгарию. Этот Василий, прозваний «Болгароктонос» (Болгаробоец) с помощью русских войск полностью разгромил Первое Болгарское царство. Пока будущий статус последнего еще не был определен, Владимир и его греческая жена — сестра Василия ІІ, принцесса Анна — мечтали посадить своего сына на Преславский престол. Вероятно, потому, мотивирует профессор Анджей Поппе, «рожденный в около 990 г. сын Владимира и Анны, крещенный именем своего деда по материнской линии, императора Романа ІІ, получил княжеское имя Борис, которое апеллировало к имени царя Бориса ІІ, утратившего трон в 971 году одновременно с поражением Святослава. И разве имя Петр, данное Святополку во время крещения в 988 году, разрешено было связывать с именем болгарского царя Петра, который умер в 969 году?» Однако этим династическим планам киевских царственных супругов не суждено было осуществиться. С начала ХІ века Болгария превратилась в византийскую провинцию и таким образом не стала киевским уделом — «балканским зонтом» Киевской Руси.

Однако Нижний Дунай на протяжении многих веков оставался в орбите политических и экономических интересов Киевского государства. Болгарский город Доростол, где было подписано Святославом мирное соглашение с греками, привлекал Владимира Мономаха, который любой ценой хотел вернуть Руси «дунайско-болгарское наследство» Святослава Славного. В 1116 году в «Повести временных лет» содержится такое сообщение: «В сей же год пошел цесаревич греческий Леон Диогенович, зять Владимира, на Алексея Комнина, цесаря греческого. И сдались ему несколько городов дунайских, а в Дрестре-городе коварно убили его два сарацина, посланных цесарем, месяца августа в пятнадцатый день». Невзирая на то, что зять Владимира Мономаха, который называл себя сыном Романа ІV Диогена, был авантюристом, киевский князь отдал за него свою дочку, которая от этого брака родила сына Василия Леоновича (Василька Маричинича). Гибель Леона Диогеновича не остановила Мономаха в его стремлении закрепиться на Дунае. В том же 1116 году он организовывает еще две военных экспедиции на Дунай: «В тот же год князь великий Владимир послал воеводу Ивана Войтишича и посажал посадников по Дунаю. В тот же год ходил Вячеслав Владимирович на Дунай с посадником Фомой Ратиборичем. Но придя в город Дерестра и не достигнув ничего, они вернулись».

Эти претензии Владимира Мономаха на «дунайско-болгарское наследство» Святослава основывались на найденных в начале ХІІ века в канцелярии византийских императоров текстах византийско-русских соглашений Олега (911), Игоря (941) и Святослава (971). Их славянские переводы оказались в Киеве и составили основу, как убедительно продемонстрировал профессор Алексей Толочко в своей недавней монографии, на которой появился грандиозный летописный свод — «Повесть временных лит», составленный в Выдубицком монастыре его игуменом Сильвестром. Из-за чего, вероятно, автор этого знаменитого произведения проявляет незаурядный интерес к истории и культуре Болгарии и поискам следов прошлого Руси, которые теряются на берегах Дуная задолго до появления там Святослава.

В этногеографическом вступлении «Повести временных лет» автор обосновывает концепцию Дунайской прародины славян. В соответствии с христианской космографической традицией он выстраивает свое повествование от потопа, когда сыновья Ноя разделили землю, рассказывает о последующем ее распределении после того, как смешал Бог народы и разделил их на семьдесят два языка и рассеял их по земле. От этих народов, от племени Яфетова, мотивирует летописец, и появился народ славянский: «Спустя длительное время сели славяне на Дунае, где в настоящее время Венгерская земля и Болгарская. От тех славян разошлись они по земле и прозвались именами своими, — от того, где сели, на каком месте». Те же славяне, придя, сели по Днепру и назвались полянами, которые позже «чем варяги прозвались русью, а сначала были славянами. Полянами же они назывались потому, что в поле сидели, а язык у них был один — славянский».

Летописец выгодно выделяет их среди других среднеднепровских славянских племен. Он обосновывает княжеское достоинство легендарного основателя Киева, связывая его узами спиритуальной общности с византийским императорским домом, утверждая, что тот «ходил» к византийскому императору и принял от него большую честь. Позиционируя полянского князя Кия федератом Византии, летописец утверждает, что тот, как позже и Святослав, хотел утвердиться на Дунае. Возвращаясь из Царьграда, он «пришел в Дунай и полюбил место, и поставил городок небольшой, и хотел здесь осесть с родом своим. Но не дали ему те, кто жил поблизости. Так что до сих пор называют дунайцы городище это — Киевец».

Не потому ли, случайно, воспетый в украинских казацких песнях Дунай на протяжении многих веков волнует воображение наследников Святослава Славного и заставляет щемить наши сердца?