Его исповедь перед историей

Невозможно отрицать, что мемуарная литература является наиболее субъективным жанром исторических источников — так же, как и дневники. Даже при абсолютно искреннем желании не украшать свои поступки и мысли, рассказывать о событиях правдиво, подавать их такими, какими они в действительности были — все равно в результате, во-первых, неминуемого личностного индивидуального, предвзятого (необязательно в негативном смысле слова), «человеческого, слишком человеческого» (Ницше) отношения к истории, во-вторых, в результате естественных ошибок памяти, которая ни у кого из нас не является идеальной, в-третьих, в результате политической заангажированности и тенденциозности (а она, пусть и в минимальных объемах, тоже является неминуемой, и не верьте тому, кто утверждает противоположное) — так вот, в результате этих трех факторов мемуары обязательно предусматривают критическое, строгое отношение к себе как к источнику. Историки это прекрасно знают.

Однако нельзя отрицать и того, что именно мемуарные источники дают нам действительно уникальную возможность увидеть и понять «человеческое измерение», «человеческую составляющую» истории — то, без чего она часто превращается в сухую, бессодержательную совокупность цифр, дат, собственных имен. История же — наука гуманитарная, то есть очеловеченная. Особенно ценными здесь являются те воспоминания, авторы которых, не важничая, не кичась, не прибегая к «фанфарной» или «панихидной» фальши, в зависимости от побед или поражений в соревнованиях с историей, просто, честно и сильно стремятся рассказать о достоверных фактах, событиях, поворотах судьбы, надеясь, что это все будет интересным никоим образом не только им лично.

«Воспоминания» гетмана Павла Скоропадского (писались в Берлине, по «горячим следам» Украинской Трагедии в 1919—1922 рр., тогда же были обнародованы отдельные отрывки и разделы, полностью русскоязычный текст был опубликован в Киеве и Филадельфии в 1996 году усилиями известного историка Ярослава Пеленского; в 2016 году увидело мир расширенное и заново отредактированное издание воспоминаний) принадлежат именно к таким произведениям. И это наряду с тем фактом, что в советское время реального, правдивого Скоропадского можно было исследовать лишь на Западе (хотя и здесь не обошлось, используя высказывание Франко, «без поважних гачків» — сознательной клеветы или же избыточной идеализации), да еще  принимая во внимание тот факт, что опыт осуществленного и не осуществленного Гетманом в настоящий момент, в условиях мировоззренческого политического и экономического кризиса в Украине приобретает, без преувеличения, исключительное значение, потому что нужно выходить за пределы скомпрометированной системы — все это обязывает нас читать исповедь Скоропадского с особенным вниманием. Прежде чем судить или возводить на пьедестал героев, их стоит выслушать, не так ли?

Свои мемуары Павел Петрович Скоропадский начинает так (и чувствуешь искренность его слов): «Может быть, будущим историкам революции мои записи пригодятся. Прошу их верить, что все записанное будет достоверным, то есть я буду записывать так, как мне представлялось положение дел именно в то время, правильно ли я раздумывал или неправильно — в этом поможет разобраться будущее. Записывая свои впечатления, я не слишком считался с тем, как будут судить меня мои современники и делаю это не для того, чтобы вступать с ними в полемику. Я считаю необходимым правдиво воспроизвести все, что касается моей деятельности за период с конца 1917 по января 1919 года. Лично я не чувствую ни желания, ни возможности создавать интересные мемуары, но события, центром которых мне пришлось быть  за этот период времени, сложность политической обстановки, которую я недавно пережил, заставляют меня записать то, что не стерлось из моей памяти». Вот такое сдержанное, скромное вступление.

ГЕТМАН ПАВЕЛ СКОРОПАДСКИЙ (ФОТО 1918 Г.) — ПОИСТИНЕ ТРАГИЧЕСКАЯ ФИГУРА УКРАИНСКОЙ ИСТОРИИ

Прежде чем читатель ознакомится с мировоззренческими, основополагающими мотивами действий Гетмана в 1917—1918 годах (особенно, в период его  пребывания при власти во время Второго Гетманата с апреля по декабрь 1918 года), хотелось бы отметить очень важный момент. Счастливым является тот политик, тот государственный деятель, который имеет возможность осуществлять, претворять в жизнь те мероприятия, те поступки, в правоте которых он является глубоко убежденным, в необходимость которых он действительно верит. Но это — «райские», «безвоздушные» идеальные условия, которые история реально практически никогда не предоставляет. По факту имеем жестокое, безумное, беспощадное сопротивление задуманному — и так почти всегда! Что же касается Гетмана Скоропадского, то это сопротивление не просто было жестким — сказать так, значит, ничего не сказать. На позиции Гетмана, на осуществленное или же только задуманное им велось системное, мощное наступление со стороны сразу четырех политических сил: а) украинских левых социалистов, которые считали его правительство «реакционным», «предательским», «правобуржуазным», и в конечном итоге подняли восстание, в результате которого Скоропадский должен был навсегда покинуть Украину; б) немецкой имперской власти, которая постоянно грубо вмешивалась в дела Гетманского правительства, диктовала назначение на военные и гражданские должности (особенно жестко это делал генерал Гренер). Причем трагизм ситуации заключался в том, что не Скоропадский пригласил немцев в Украину — это должен был сделать социалистический Центральный Совет в условиях тотального наступления большевиков еще за три месяца до прихода Скоропадского к власти. Но именно Гетману пришлось «есть» эту кашу — и именно его левые объявили «немецкой марионеткой»; в) подрывная работа большевиков и их сторонников в Украине 1918 года. Здесь без комментариев; г) враждебная Гетману деятельность «белого» офицерства и в целом «белой» шовинистической эмиграции из России (между прочим, тогда только белых офицеров насчитывалось в Киеве и более близких подступах к нему, как минимум, 15 тысяч лиц). Это была, безусловно, серьезная сила, особенно учитывая, что все эти люди были профессионалами военного дела и пренебрежительно или с ненавистью в своем большинстве относились к самой идее Независимой Украины («Белая гвардия» Булгакова). И то, что Гетман, пусть вынужденно или поневоле, попробовал опереться на эти соединения (пророссийское крыло, безусловно, существовало и в его правительстве) — было его очень серьезной, возможно, фатальной ошибкой.

Существовал еще один колоссального веса фактор, который страшно усложнял деятельность Гетмана, превращаясь в «мину замедленного действия», которая постоянно  угрожала взорваться и полностью подорвать все его правительство. Это — Первая мировая война, поединок двух военно-политических блоков — Антанты ( Франция, Британия, США) и немецко-австрийского. Эта «Большая Война», как ее вполне справедливо называли вплоть до 1939 года, до краев ограничивала «свободу рук» Гетмана. Завершилась она лишь 10—11 ноября 1918 года, то есть из семи с половиной месяцев правления шесть месяцев Гетман должен был действовать в условиях Мировой войны! Тем более поражает, сколько Павел Скоропадский смог сделать в этих, мягко говоря, крайне неблагоприятных обстоятельствах. Речь идет и о создании основополагающих государственных институций Второго Гетманата, и об укреплении дипломатической службы, и о культурно-научном строительстве (достижения были действительно уникальными), и о развитии войска и аграрной реформе (но здесь на пути мероприятиям Гетмана стал самым жестоким, возможно, враг политиков — Время, нехватка времени, история не выделила ему достаточно времени для осуществления задуманного. Это очень суровый урок для ныне сущих!).

Но, кажется, пришло время дать слово и самому Гетману. Пусть он без лишних посредников лично расскажет, как видел ситуацию в Украине, что думал делать для укрепления государства, которым была его стратегия и тактика. Здесь, конечно, нам не обойтись без достаточно длинных цитат. Поэтому читаем в воспоминаниях Скоропадского: «Я всегда считал, что украинское движение является позитивным уже тем, что оно пропитано сильным национальным чувством, что, играя на этих струнах, можно легче всего спасти народ от большевизма. Я, например, хотел создать казачество из хлеборобов, но в ответ на это какие только палки в колеса не втыкали мне российские деятели (как и наши украинские социалисты. — И.С.).   Казалось бы, понятное дело, — главный враг большевизм московский, потом наш внутренний украинский» (кстати, объясняя в частных разговорах свое решение пойти на переворот 29 апреля 1918 года и взять власть, Гетман говорил, что правительство Центрального Совета на тот момент уже мало чем отличалось от большевистского. — И.С.). Гетман объясняет: «Для борьбы с ним, этим врагом, нужна физическая сила. Создавать войско, конечно, хорошо, но это требует времени (пророческие слова. — И.С.), а главное — при создании армии какие лозунги я мог бы дать? При царском режиме были: царь, вера и отечество. А теперь  единственный понятный крестьянству лозунг — земля. Относительно воли — они сами совсем отчаялись почему-то, но землю подавай полностью всю».

И дальше Скоропадский пишет: «Что бы из этого вышло, если бы я именно так и сделал — судить может каждый. Я решил эту необходимую силу создать из хлеборобов — владельцев, воспитав их в умеренно украинском духе, без ненависти к России, но с осознанием, что они не те, которые в России стали большевиками» (это — принципиальный пункт стратегии Гетмана. Как бы это ему удалось,  точнее, если бы Время и социальное соотношение сил позволили ему реализовать задуманное — вся последующая история Украины была бы другой. — И.С.). По мнению Гетмана, действовать нужно было взвешенно и последовательно: «Я решил, объединяя их (крестьян-казаков — И.С.) в сотни, полки, коши, перевести их в казачество, или, скорее, возобновить старое казачество, которое испокон веков у нас было» (тоже существенный момент гетманской консервативной социально-экономической программы. Трагедия однако заключалась в том, что такой программе очень трудно было получить поддержку в Украине, где уже больше года бушевала революция, в то же время и национально-освободительная, и социальная, и эти две составляющие были неотделимыми. — И.С.).

Гетман был убежден в том, что «поскольку все эти казаки-хлеборобы являются владельцами, то естественно, что идеи большевизма не прилипали бы к ним. Я был их непосредственным главой; общность интересов заставила бы их быть преданными мне. Это сильно укрепило бы мою власть и, несомненно, тогда можно было бы спокойно проводить и аграрную, и другие системные реформы. Но никто меня не поддержал (имеется в виду также и ближайшее окружение; очень важное признание Гетмана! — И.С.); министры дважды проваливали проект, и в конечном итоге я сам провел его осенью 1918 (то есть в последние недели правления. — И.С.),  и то, в каком-то искаженном виде, без всякого сочувствия со стороны министров и большинства старост (то есть Гетман признает, что и на селе поддержка его аграрной программы не была достаточной. — И.С.), следовательно, фактически претворить это в жизнь было невозможно».

Скоропадский признает, что были две общественных группы, взгляды и действия которых вызывали у него решительное несогласие, протест, даже гнев (правда, здесь важно иметь в виду, что уже в начале 20-х годов мировоззрение Гетмана в корне изменилось, эволюционировав от вынужденной компромиссности к решительной украинской государственной самостоятельности). Он сам писал об этом так: «Как это могло случиться, что среди всех людей из моего окружения, особенно за время моего гетманства, было так мало лиц, которые вопрос о том, как представлять создаваемую нами Украину, представляли ее так, как я? Были два течения — как в социальных, так и в национальных вопросах, оба крайние. Ни с тем, ни с другим я не мог согласиться и придерживался середины. Это трагически для меня, но это так, и, без сомнения, это способствовало тому, что я рано или поздно был должен либо убедить всех идти за мной, либо же уйти самому». Искреннее и очень откровенное, исповедческое признание Скоропадского. О каких же двух крайних течениях, с которыми он не мог согласиться, Гетман ведет речь?

Начало. Окончание в следующем выпуске страницы «История и «Я»