Эпоха расстрелянных иллюзий

Как лучше усвоить жестокие уроки истории? Похоже, лучшими «преподавателями» в этой школе являются не книжки (пусть велемудрые, содержательные, справедливые, тысячу раз истинные), а люди — те, кто собственными глазами видел, как готовятся и рождаются масштабные трагедии. Трагедии наивных иллюзий (об одной такой, произошедшей в Киеве в конце января 1918 года, мы поговорим с читателем), иллюзий «приятных», цепких, усыпляющих волю, как наркотик, иллюзий, которые тонут в крови, криках, кошмарах — ведь за безграничную доверчивость надо платить!

Можно прочитать десятки научных исследований о том, как информационно-романтические иллюзии руководителей Центральной Рады привели, в конечном итоге, к беззащитности украинской столицы в момент вторжения «красных» войск Муравьева, Антонова-Овсиенко и Юрия Коцюбинского. К беззащитности, когда большевики уничтожали в те январские дни все украинское. А можно предоставить слово человеку, который был тогда в Киеве и не просто наблюдал за этими драматичными событиями, но и принимал в них участие, почувствовал их на себе. Такой человек есть. С ним нас познакомило киевское издательство «Темпора», которое в 2005 году издало огромный том воспоминаний Николая Михайловича Галагана (общая редакция — Юлия Олийнык, научный редактор — доктор исторических наук Юрий Терещенко), украинского вояка и общественного деятеля национал-демократического направления, человека действительно интересной судьбы, о котором стоит сказать хотя бы несколько слов.

Николай Галаган, потомок старинного казацкого рода (отец его, Михаил Галаган, был православным священником и происходил из зажиточной казацкой семьи, мать принадлежала к роду мелких шляхтичей), родился 24 ноября 1882 года в селе Требухов Черниговской губернии (ныне — Броварского района Киевской области). Уже в 18-летнем возрасте, во время учебы в знаменитой Коллегии Галагана, юноша стал одним из основателей украинского кружка, идеология которого, как он вспоминал позже, «была очень несложна — украинство и революционность, а нашим «теоретиком» был Тарас Шевченко». По окончании Коллегии с золотой медалью (май 1902 г.) и вступления на естественный факультет Киевского университета Николай — активный член студенческого общества, что стало этапом на пути к его работе в партийной организации РУП (Революционной украинской партии) — первой самостийницкой политической партии на землях Надднепрянской Украины (напомним, что ее главным идеологом был Николай Михновский). В феврале—октябре 1904 года Н. Галаган восемь месяцев провел в Лукьяновской тюрьме в Киеве по обвинению в «подрывной пропаганде» среди украинских рабочих; начиная с 1905 года был тесно связан с Украинской социал-демократической «Спілкою», близок к УСДРП (Украинской социал-демократической рабочей партии — партии В. Винниченко, С. Петлюры, Д. Антоновича, М. Порша), после того, как с 1908 года «постепенно эта революционная работа сама по себе пришла в упадок и наконец прекратилась» (его слова) — на военной службе в чине рядового 29-го пехотного полка, впоследствии — правительственный чиновник банка.

С начала Первой мировой войны Николай Галаган мобилизован в российскую армию (полковой адъютант 20-го Заамурского пограничного полка), где, по его словам, «мог вблизи присмотреться к организации российского военного дела, видел внутренне гниль этой организации и в реальных фактах и событиях мог наблюдать, как постепенно, но непрестанно назревал кризис и как все гуще  становился сумрак «предвечера революции». Галаган собственными глазами видел последствия оккупационной имперской политики России в Восточной Галичине. В 1917—1918 гг. он — известный деятель украинского военного движения, приложил много усилий к созданию украинских независимых воинских частей, влиятельный член возобновленной УСДРП, а в описываемый период — член Центральной Рады (от Всеукраинской рады военных депутатов); входил в состав Малого совета и Комиссии законодательных внесений. Он был в Вечном городе над Днепром в кровавое время нашествия муравьевских войск и оставил нам интереснейшие свидетельства об этой трагедии (впервые книжка Н. Галагана была напечатана в 4-х томах издательским кооперативом «Червона калина» во Львове в 1930 году под довольно скромным названием «З моїх споминів»), отрывки из которых мы предлагаем вниманию читателей.

* * *

«Известно, что провозглашение независимости УНР произошло 9 (22 января) 1918 г. До этого состоялись общие совещания украинских фракций, на которых рассмотрим несколько проектов IV Универсала Центральной Рады. В конечном итоге принята окончательная его редакция. На вечернем заседании Рады прочитан текст этого Универсала и принят всеми голосами украинцев и большинства неукраинской части членов Рады. Против независимости Украины подали голос только четыре члена Рады, которые заступали российские партии. Голосование было переведено поименно.

...Думаю, однако, что не у одного меня торжественное настроение по случаю провозглашения государственной независимости Украины смешивалось с чувством тревоги перед грустной украинской действительности. Московско-большевистское войско сунулось на Украину и ежедневно все ближе и ближе подступало к Киеву. Не прошло и недели после провозглашения независимости, как и в самом Киеве вспыхнуло большевистское восстание. А между тем «братья казацкого рода», которые собрались в Киеве в большом количестве и называли себя полками имени украинских героев, объявляли свой знаменитый «нейтралитет» в борьбе между войском Украинской Центральной Рады и московскими большевиками; они остались посторонними зрителями в этом неравном поединке и спокойно «лузгали семечки». Более грустного, да и, по-видимому, более позорного зрелища, нельзя или очень трудно себе представить.

В такой атмосфере Центральная Рада лихорадочно работала над своим социальным законодательством. Уже сами внешние обстоятельства, в которых проходила эта работа, свидетельствовали о ее опоздании. В то время, когда в Киеве свистали по всем направлениям пули и гудели пушечные выстрелы, в Центральной Раде спорили над земельным законом. Во время одного заседания Рады слышно было в самом зале заседаний, что стрельба идет где-то очень близко. Я вышел из зала узнать, что именно происходит, и услышал от кого-то из охраны при здании Рады, что отделение большевиков захватило гостиницу «Прага» (каких-то пару сотен шагов от дома Рады) и оттуда обстреливает это сооружение, намереваясь, очевидно, его захватить. Слышал, что из-за стен незаконченного строения Ольгинской женской гимназии (на углу Владимирской и Фундуклеевской — ныне улица Богдана Хмельницкого. — И.С.) идет беспорядочная стрельба. Пробрался к этому строению и полез наверх. Здесь увидел наших верных охранников. Это были молодые ребята, преимущественно среднешкольники (дети. — И.С.). Подошел к какому-то реалисту в черном форменном пальто и с папахой на голове; спрашиваю, куда он стреляет и видит ли свою цель. Не мог он, конечно, видеть ее, потому что и не смотрел на нее, а только беспрерывно пускал куда-то одну пулю за другой. Показал ему и другим, как надо стрелять и как следует орудовать прицельным прибором на винтовке. Ничего этого они не знали, потому что их никто, по-видимому, и не учил. Разгоряченные борьбой, они буквально вырывали из моих рук ружья и продолжали дальше стрелять, не обращая внимания на мои указания... Бедные дети несознательного порабощенного народа!

В течение десяти дней января месяца шла отчаянна борьба за удержание Киева в украинских руках. Большевицкая артиллерия гатила по городу бешено. Дом Центральной Рады был под постоянным огнем большевицких пушек. Только здание министерской женской гимназии и большое массивное сооружение первой гимназии защищали Центральную Раду от большевицких шрапнелей; но несколько шрапнелей попало все же и в здание Центральной Рады. Украинская артиллерия должна была почти каждых полчаса менять свои позиции, потому что большевики немедленно ее нащупывали и засыпали ее шрапнелями. Помогали тому, конечно, и те большевики, что были в Киеве, подавая большевицкой армии нужные сигналы.

25 января (ст. ст.) около 10 часов утра, маневрируя на улицах, чтобы не попасть под пули, шел я на заседание Центральной Рады... После длительного отсутствия появился наконец сам премьер В. Голубович и перед собравшимися членами Рады выяснял общее стратегическое наше положение. Заявил, что непосредственной опасности для Киева со стороны большевиков нет (! — И. С.). Председатель Центральной Рады М. Грушевский после этого обратился ко мне с просьбой, чтобы я собрал немедленно членов комиссии для рассмотрения законопроектов и поставил на ее обсуждение в спешном порядке (ведь красные наступали! — И.С.) проект закона о восьмичасовом рабочем дне и участии рабочих в управлении промышленными предприятиями (вот что, по мнению председателя Рады, было безотлагательным. — И. С.). Пришлось собрать членов комиссии и заняться рассмотрением важного законопроекта под звуки взрывов большевистских шрапнелей. Собрались в боковой комнате, окна которой были обращены в ту сторону, откуда бомбардировали нас большевики. Посоветовал членам комиссии не садиться напротив окон, а сесть в простенках между окнами ближе к стенам. В таких оригинальных условиях проходило тогда наше законодательное творчество. Работа наша шла очень медленно... Наконец разнервничавшийся М. Грушевский спросил, сколько мы еще будем рассматривать этот законопроект. На это я ответил ему, что, если и дальше будет идти так работа, то мы закончим ее через каких-то 7—8 часов, потому что нет возможности заставить членов комиссии унять свое красноречие. М. Грушевский аж задрожал после тех моих слов, ведь действительно такое наше продвижение приобретало уже характер издевательства над людьми, да и над собой. Повышенным тоном председатель Рады заговорил: «Это невозможно, господа-товарищи... как же... это решительно невозможно... ведь мы должны немедленно утвердить закон... стоим перед опасностью».

Когда пришли мы в малый зал заседаний Рады, то увидел я, что почти все присутствующие члены Рады стоят на ногах одетые и с шапками в руках. Без дебатов принят тот закон и привилегии рабочих. К сожалению, это уже было слишком поздно. Члены Рады быстро исчезли из здания. Не знаю, многие из них знали в тот момент, что на следующий день мы уже не сойдемся здесь.

Порешав с секретарем Рады некоторые дела нашей комиссии, я тоже собирался идти домой. Однако осуществить это было очень тяжело. Откуда-то летели вверху пули и пели песни смерти. Стал возле дверей Рады и смотрел какое-то время на то, что видно было оттуда. Слева возвышался черный дым и алело за университетом зарево пожара: это горел дом Грушевского на Паньковской улице. На улицах ни одной живой души; все как вымерло. Когда стрельба немного стихла, стал я пробираться домой. Все население нашего дома собралось в подвале. Зашел и я туда проведать своих. Народу полно и уже митингуют; одни ругают Центральную Раду; другие предостерегают от большевиков; некоторые защищают Раду. Галдеж... духота... беспорядок. Пошел опять наверх в свое жилище... Я сидел у себя, слушал пушечные взрывы и думал: это образ прошлого; в огне и человеческой крови идет новый социальный строй, а тот старый строй... упал и никогда не вернется.

На следующий день утром пришла из лавки девушка-служанка и сообщила неожиданную для меня вещь: Киев уже заняли большевики; ни украинского войска, ни Центральной Рады в Киеве уже нет. Большевики окружают войском целые кварталы и проводят  повальные обыски в каждом доме и каждой квартире. Уже приближаются и к нашему дому... Если застукают, ясно, будет конец. Альтернатива: дома — капут, выйду из дома — может, спасусь. Принимаю решение идти. На лестнице действительно сидел какой-то красноармеец, вооруженный «до зубов»: крест-накрест пулеметные ленты, ружье, револьвер и в руках две бомбы. Сейчас меня должен остановить. Решаю с ним заговорить, но о чем с ним говорить? Показываю на бомбы и, делая вид, что очень боюсь, говорю ему по мере сил «по-кацапски»: «Спрячьте лучше эти самыя бомбы... неровен час — уроните... апасна ведь...» — «Ничяво не апасна», — отвечает. Его, видно, радует, что такой большой мужчина и боится, а вот он себе держит бомбы в руках и ничего не боится. — «Лучше бы спрятать куды...», — стараюсь его упросить, а между тем, недоверчиво посматривая на его физиономию, понемногу просовываюсь дальше по лестнице. «Чяво прятать, то ани без капсулей...», — говорит красноармеец и начинает «куражиться» и играть в руках бомбами. Я поскорее проскочил дальше, словно испугавшись; говорю: «Вы, военные, понимаете, что это там означает: «без капсулей», «с капсулями», а нам, штатским, это все едино... вроде апасна. Спрячьте лучше». Так с разговорами я дошел до дверей и побежал искать более безопасное место для себя.

...Зашел в киевское коммерческое училище (в поисках убежища. — И.С.), где должен был быть у своей жены Ев. Неронович (член Центральной Рады, знакомый автора. — И.С.). Беседую с ним, спросил, как же он смотрит на современное наше положение в связи с приходом большевиков. Помолчав немного, он ответил: «Ужасная вещь социальная революция. А все-таки большевики и красная армия несут социальное освобождение трудящемуся народу. Должны к ним присоединиться». Когда мы потом вместе шли в город и встретили какое-то отделение красноармейцев, то Неронович, указывая мне на них, говорил: «Смотрите, расхристанные, голодные, полубосые и злые, как звери. Но это же революционная армия; это же пролетарии и крестьяне, которые делают социальную революцию и топят в крови неволю и социальную неправду». Мы скоро разошлись в разные стороны.

Красный ужас навис над Киевом. Тысячами расстреливали старшин. Днем и ночью арестовывали и вели куда-то людей, откуда они уже не возвращались. Хватали на улицах. Искали специально «вольных казаков» и членов Центральной Рады, и членов украинского правительства. Слышно было, что расстреляли трех левых украинских социалистов-революционеров, хотя они были сторонниками советской системы; единственная причина была та, что они были украинцы. Расстреливали всех, у кого находили свидетельство о вкладе в украинский Национальный Фонд. Издевались над портретами Шевченко и подобно царским жандармам жгли его книжки.

Добыл я себе всякие свидетельства и кое-как скрылся».

* * *

Это — только небольшой отрывок из книжки Николая Галагана «З моїх споминів». Дальнейшая судьба нашего героя была насыщена неожиданными, крутыми и причудливыми поворотами: посол Украинской Народной Республики в Венгрии, впоследствии в Румынии; председатель Украинского общества в Чехословакии (1920—1930 годы). После оккупации этой страны нацистами остался жить в Праге. В 1944 году был задержан гестапо, потом отпущен. В 1945-ом году его арестовывают органы НКВД по обвинению в «националистической петлюровской деятельности» (хоть личные отношения Н. Галагана с Главным атаманом УНР были крайне неоднозначными). Приговор: 10 лет лагерей. Выжил (отбывал в Сиблаге ГУЛАГа). Последующая судьба 72-летнего старика, который отбыл весь срок наказания, является не совсем ясной; по некоторой информации, он вернулся в Чехословакию.

Воспоминания Н. Галагана подтверждают одну суровую истину: независимость надо хотеть и уметь отстаивать. Без лишней болтовни и демагогии. И, конечно, без инфантильной доверчивости (либо к своей «пятой колонне», либо к «чужим»), потому что она смертельно опасна.