Еще раз о Валуевском циркуляре

В истории не раз выносили жестокие смертные приговоры не отдельным личностям — целым народам. Это осуществляли разным способом: физически, то есть совершая геноцидные действия против сотен тысяч, миллионов людей по национальному, религиозному или социальному признаку (здесь надо отметить, что подобного рода системные, сознательные, массовые убийства не являются «изобретением» кровавого ХХ века, однако он, этот век, ужасным образом существенно усовершенствовал их технологию, свидетельством чего является Холокост евреев, геноцид украинского, армянского народов, геноцид в Руанде 1994 года, ужасные этнические чистки на Балканах во время войны 1991—1995 гг. и т. п.). Но делали это и иначе, подавляя культуру обреченного на исчезновение с лица земли народа, убивая его язык (можно грубо запретить его, а можно « рационально», «исторически» обосновать такой лингвоцид тем, что этого языка нет и не было в природе, что он является просто «вражеским коварством», «выдумкой» врагов государства, что, и это главное, нет и не будет миллионов носителей этого языка — потому что они, эти люди, хотят говорить на языке другого народа, а свой считают в лучшем случае «наречием»).

Трагедия украинской истории в том, что нашей нации все еще нужно объяснять, что такое может произойти в жизни. Такое происходило — потому что веками, от Петра I (а, в сущности, еще от царя Алексея Михайловича) и до Столыпина включительно, а затем — при кремлевских вождях, от Сталина до Андропова, настойчиво, «железной рукой», проводился курс на ассимиляцию, «растворение», поглощение украинства (прежде всего — языка, ведь это крово- и животворная система бытия народа) в «русском море». Как раз 18 июля исполняется ровно 150 лет со дня утверждения пресловутого Валуевского циркуляра — одной из самых грубых, самых лицемерных (и поэтому — наиболее подлых) акций антиукраинского лингвоцида. Стоит поговорить об этом событии на основе реальных исторических источников, преодолевая шовинистические выдумки и «сказки».

Прежде всего полезно было бы привести полный текст этого документа (подчеркнем: тайного!), чтобы читатель мог «проникнуться» глубиной его мотивации, исторического анализа и «вниманием» к потребностям «верноподданных» холопов-малороссиян. А затем поговорим о его предыстории и последствиях. Вот этот текст на языке оригинала:

 «Циркуляр министра внутренних дела П.А. Валуева Киевскому, Московскому и Петербургскому цензурным комитетам от 18 июля 1863 года.

Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы. Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличавшихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью (это — Шевченко, Кулиш, Марко Вовчок, Гребинка, Квитка-Основьяненко, Руданский... — И. С.). В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер вследствие обстоятельств чисто политических (! — И. С.), не имеющим никакого отношения к интересам собственно литературным. Прежние произведения на малороссийском языке имели в виду лишь образованные классы Южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную (очень важная вещь для понимания причин появления циркуляра! — И. С.), и те из них, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения, букварей, грамматик и т.п. В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных (именно так! — И. С.) действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.

В Санкт-Петербурге даже собираются пожертвования для издания дешевых книг на южнорусском наречии. Многие из этих книг поступили уже на рассмотрение в Санкт-Петербургский цензурный комитет. Немалое число таких же книг представляется и в Киевский цензурный комитет. Сей последний в особенности затрудняется пропуском упомянутых изданий, имея в виду следующие обстоятельства: обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского языка нигде не допущено; самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может (вот перл цинизма: это не мы, власть, травим и уничтожаем язык украинского народа, это «большинство малороссиян» «весьма основательно» просит это делать! — И. С.), и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши, что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который силится доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии (кто бы еще сомневался в существовании этого «большинства»! Его и сегодня упорно творят и поддерживают наследники Валуева. — И. С.)

Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков (вот вам и общеисторический контекст появления лингвоцидного циркуляра: польское восстание 1863 года. — И. С.), и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступавшим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков. Наконец, и киевский генерал-губернатор находит опасным и вредным выпуск в свет рассматриваемого ныне духовной цензурой перевода на малороссийский язык Нового Завета (именно так: разве перевод Святого Письма на язык того или иного народа не является залогом его духовной, а в дальнейшем и политической самодостаточности и зрелости? — И. С.).

Принимая во внимание, с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны, имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил еще окончательного разрешения в законодательном порядке, министр внутренних дел (Петр Валуев. — И. С.) признал необходимым, впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором Священного Синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуск же книг на малороссийском языке как духовного содержавния, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановить (упаси Господи — не «запретить», здесь змеиным языком русификаторов всех времен, употреблен подлый заменитель: «приостановить». — И. С.). О распоряжении этом было повергаемо на высочайшее государя императора воззрение, и Его Величеству благоугодно было удостоить оное монаршего одобрения».

Еще раз напоминаем: этот текст был тайным; обнародован он был только в 1904 году российским историком М.Лемке в канун революционных волнений в империи.

А теперь — о предыстории Валуевского «творения». Определенная часть исследователей считает, что мощным толчком его появления (кроме, разумеется, Польского восстания) стали переводы на украинский язык четырех Евангелий (посланы в начале 1863 года или ранее на рассмотрение Святейшего Синода для получения разрешения на печать), которые осуществил по собственной инициативе отставной инспектор Нежинского лицея Филипп Морачевский. Конечно, «преступление» Морачевского сыграло свою роль; однако, очевидно, главное было то, что имперская власть понимала: украинский язык мощно становится на ноги (Шевченко, Кулиш!) и становится активным нациотворческим фактором. А это уже представляло угрозу «единонеделимой» державе царя Александра II. И петербуржские высшие сановники (как и кремлевские в ХХ веке) это понимали.

Что же касается произведения Филиппа Морачевского, то события развивались так. Чтобы не допустить печати «подрывных» переводов, в III Отделение (как раз туда!) обратились какие-то анонимные представители «благонамеренного» киевского духовенства. Авторы допускали, что украинские переводы Святого Письма могут быть разрешены Синодом к печати, и резко протестовали против этого: «считаем излишним доказывать и то, что, допустив нелогичный и затейливый перевод Св. Писания на то наречие русское, которое по своему складу менее всего заслуживает это предпочтение, Св. Синод допустит историческую ошибку и что всяк, кто словом или делом будет способствовать этому опасному предприятию, может приобрести известность Герострата и скоро увидит оправдание на опыте той благоразумной сентенции, что малая ошибка бывает причиной великих бед».

Дальше — больше. К шефу жандармов князя Долгорукого по этому же вопросу лично обратился киевский генерал-губернатор Анненков. Приведем преинтересный фрагмент из его письма: «Добившись же перевода на малороссийское наречие Священного Писания, сторонники малороссийской партии достигнут, так сказать, признания самостоятельности малороссийского языка, и тогда, конечно, на этом не остановятся и, опираясь на отдельность языка, станут заявлять притязания на автономию Малороссии». Сказано откровенно и исторически точно, ведь так и произошло!

27 марта 1863 года Долгоруков доложил об этом деле императору Александру II. Царь поручил всесторонне изучить проблему, признав ее важной и опасной, и привлечь к этому министра внутренних дел Петра Валуева, опытного и хитрого сановника, который, когда это было нужно, играл то роль либерального реформатора, то роль убежденного консерватора-ультрамонархиста. Очень быстро министр Валуев сообщил шефу жандармов о том, что он «совершенно разделяет мнение» киевского генерал-губернатора.

Колесики гигантской бюрократической машины зашевелились. (Почему-то не покидает впечатление, что очень похожим образом готовились русификаторские директивы московского ЦК в хрущевские, брежневские и андроповские времена, — о «борьбе с украинским буржуазным национализмом», о содействии «добровольному» выбору родителями русского языка обучения для своих детей, об ужесточении цензуры и т. п.) 27 июня 1863 года председатель киевского цензурного комитета Орест Новицкий послал министру Петру Валуеву широкое письмо, целые большие абзацы из которого были буквально дословно использованы в окончательном тексте незабвенного циркуляра: и о том, что большинство малороссиян «основательно» считают, что никакого «особого малороссийского языка нет, не было и быть не может» (именно эти строки «шедевра» Валуева у нас достаточно хорошо известны, однако важно чувствовать контекст: в чьи уста это вложено, кто в действительности это утверждает, зачем и при каких обстоятельствах), и о том, что «общерусский язык гораздо понятнее для народа, чем теперь сочинаяемый для него некоторыми малороссами и, в особенности, поляками, так называемый украинский язык» и т. п. Особую тревогу сановного цензора вызывала угроза «обособления малороссийской народности» (вот где, оказывается, была собака зарыта!).

Получив это представление (а также, надо думать, и многочисленные другие письма), Валуев распорядился подготовить письма на имя царя. Министр внутренних дел империи предлагал рассмотреть вопрос о печати украинских книг, предназначенных для «народного чтения», совместно с шефом жандармов, обер-прокурором Святейшего Синода и министром народного образования. Это и было сделано. На поднесенном ему проекте циркуляра, подготовленном совместно Валуевым и упомянутыми выше сановниками, Александр II собственноручно наложил резолюцию: «Высочайше повелено исполнить. Санкт-Петербург. 18 июля 1863 года.

Поэтому приговор языку (а те, кто составлял циркуляр, сознательно рассматривали это именно так!) был вынесен. Были деятели украинского национально-просветительского движения, которые (оставаясь при этом в рамках лояльности) опровергли выдумки о якобы польской «подпитке» малорусского «наречия» с целью создать «так называемый украинский язык». Это делал, например, Николай Иванович Костомаров в своих публикациях в петербургской газете «День» (да, существовало тогда и такое издание!). Костомаров отстаивал мнение о том, что украинский язык является самостоятельным, полностью пригодным для творения (или перевода) высших образцов литературы, не является и не может быть следствием какой-то «польской интриги». Примечательно, что тогда же, в июле 1863 года, министр Валуев сделал такую грубую, самонадеянную запись в своем дневнике после аудиенции, которую он дал Костомарову: «Он (Костомаров) был сильно озадаченн приостановлением популярных изданий на хохольском наречии, но я прямо и категорически объявил ему, что принятая мною мера останется в силе».

* * *

Самоуверенность шовиниста — власть предержащего, исполнилась, однако только частично. «Мера» не только «осталась в силе», но и была усилена в 1876 году еще одним украинопожирающим актом — Эмским указом Александра II. Последствия валуевского законотворчества для украинцев были тяжелыми: если в 1860—1863 гг. в печати появилось 114 названий книг на украинском языке, то в 1864—1869 — только 24 (а после Эмского указа говорить о легальном украинском книгоиздании вообще не приходится). Первые свободные печатные украинские издания появились только в конце революционного 1905 года.

А что сегодня? Мы живем в формально «независимом», однако абсурдном, кафкианском, уродливом государстве. В какой еще стране мира лидер крупнейшей парламентской фракции, как он сам утверждает, «из принципиальных соображений» не желает выступать на государственном (едином государственном — это закон конституционного уровня!) языке этой страны? А впрочем, осознание абсурда — это начало его преодоления. Преодоления, которое требует борьбы.